В эпизоде из еще одной жизни Мишель увидела себя солдатом в средневековой Японии, которому стрела пронзила колено.
Обе регрессии объясняли ее настоящие проблемы с коленом, но так и не показали происхождение этого кармического урока. Поэтому мы продолжили, и вскоре достигли Северной Африки до-римских времен. Мишель снова была мужчиной. На сей раз надзирателем в тюрьме, где царила страшная жестокость. Этот надзиратель разбивал заключенным колени, чтобы они не могли убежать, а сам от этого получал огромное удовольствие. Иногда он даже брал нож или меч и перерезал заключенным подколенные сухожилия. Бывало, что он разбивал им колени молотком или камнем. Он любил ломать им бедра, пронзать им колени копьем, перерезать Ахилловы сухожилия. Многие из его заключенных умирали от инфицированных ран, он же наслаждался их страданиями. Отдавая заключенных ему на попечение, его начальники также косвенно получали удовольствие, и щедро вознаграждали его за содеянное насилие, так что на фоне всеобщей нищеты, он, можно сказать, жил в роскоши.
Мишель была сильно взволнована этой регрессией. Поэтому нам потребовался еще один сеанс, чтобы Мишель смогла достичь полной интеграции и понимания. Наконец, она поняла, что мы прошли все ее варварские жизни, и что она, как и все остальные, не должна испытывать стыда и вины за все содеянное тысячи лет назад. Наш путь лежит к будущему. Все мы в своем развитии переживали времена насилия и жестокости. Ветхий Завет говорит, что грехи отцов падают на головы детей в третьем и четвертом поколении, что на нас отрицательно влияет все то, что содеяли до нас наши отцы. Но мы — и есть нащц отцы, и точно так же мы будем нашими детьми. Грехи наших прошлых жизней будут преследовать нас, пока мы не осознаем их и не заслужим прощения. Грехи нынешней жизни будут омрачать наши будущие жизни, но если мы в прошлом поступали мудро, то и наше настоящее будет более светлым. Поступая гуманно сейчас, мы приближаем наши будущие «я» к Единому.
Мишель сумела увидеть, почему у нее болят колени в настоящей жизни. Ей пришлось заплатить большой ценой за свои былые поступки, но теперь она поняла, что может от этого освободиться. Во время глубокого транса она снова вернулась в жизнь ту жизнь в Северной Африке, но в этот раз она не причиняла боли другим, но наоборот, сама испытывала ее, и просила о прощении и милости. Она не могла изменить подробности и факты той жизни, но зато могла изменить на духовном уровне свою реакцию на те события. Такой процесс изменения своей реакции при перенесении в прошлое называется рефреймингом. Он не изменяет факты, но изменяет вашу реакцию на них. Мишель мысленно направляла свет и пожелания исцеления этим заключенным, точнее, их высшим «я», их душам. И она смогла простить себя. «Я знаю, как разорвать этот порочный круг, — говорила она сквозь слезы благодарности. — Через любовь и сострадание».
Она начала выздоравливать. Воспаление ее коленных суставов стало проходить. Она разработала свои колени так, что их двигательные функции полностью восстановились, и это было подтверждено томограммами и рентгеновскими снимками. Теперь стресс ее больше не бил по коленям. Она обрела свободу исследовать и понимать другие более сложные уроки сострадания и сочувствия. Она поддерживала организации, выступающие за отмену использования наземных мин (которые часто становятся причиной ранений ног, делающих людей калеками), а также организации, борющиеся против жестокого обращения с животными. Она заслужила милость.
Мишель не захотела отправляться в будущее, но я знаю, каким оно будет. В этой жизни она продолжит свою гуманитарную деятельность, и с каждым деянием будет продвигаться к лучшему состоянию в своей грядущей жизни и в жизнях, которые последуют дальше. В тех жизнях она будет свободна от физических проблем с ногами, поскольку искупила свои североафриканские грехи. Я не знаю, кем она будет по профессии, кого встретит и полюбит, но знаю, что она все будет делать с ясностью и состраданием.
Глава 4САМАНТА И МАКС: СОЧУВСТВИЕ
Незадолго до того как я начал писать эту главу, дядя моей жены Кэрол умирал от рака в одной из больниц Майами. Кэрол и ее дядя были очень близки, и для нее этот период стал тяжким испытанием. Я тоже был с ним близок, хотя не настолько. Поэтому, когда я навещал его в больнице, я больше сосредотачивался не на нем, а на Кэрол и на его детях, собравшихся вокруг его кровати. (Его жена умерла много лет назад.) Я ощущал их печаль, боль и скорбь. Это было сочувствием к ним с моей стороны. Сочувствие развивается в нас с возрастом: чем мы старше, тем больше у нас за плечами ситуаций, когда приходится кого-то терять. Я сам потерял ребенка и отца, и мне знакома та боль, когда умирает твой близкий человек. Мне не составляло труда переживать эмоции тех, кто пришел в больничную палату. Я знаю, что такое скорбь, и хотя за последние годы я виделся с детьми дяди моей жены всего несколько раз, теперь я ощущал с ними сильное родство. Я легко нашел с ними контакт, и они восприняли мои слова утешения, почувствовав, что эти слова сказаны искренне. Они мне также сочувствовали.
Примерно в то же самое время в результате землетрясения в Иране погибло около сорока тысяч человек, и сотни тысяч были ранены, а также остались без семьи и без крова. Телевидение показывало ужасающие сцены, как люди откапывают раненых и погибших. Я в ужасе смотрел эти кадры. Здесь уже был задействован другой тип сочувствия — сочувствие на более глобальном уровне, которое, возможно, не сопровождалось теми тягостными эмоциями, которые я испытывал в той больничной палате. Если бы не были показаны кадры последствия землетрясения, то, возможно, я почти ничего бы не почувствовал: это сопереживание было вызвано индивидуальностью самой трагедии, а также тем, что я увидел в телерепортажах.
Я сочувствовал не только жертвам, но и тем, кто их спасал, и в этом сочувствии я ловил себя на мысли, о том, как тяжело жить в нашем мире. Здесь столько болезней, недугов и катаклизмов, таких как землетрясения, ураганы, наводнения и прочие стихийные бедствия, не говоря уже о войнах, убийствах и насилии. Как и многие нации, Соединенные Штаты сразу отреагировали, пообещав прислать помощь — продукты питания, медикаменты и рабочую силу. Тем не менее, нас заверяют, что Иран продолжает являться средоточием зла, и что нам следует ненавидеть его лидеров. Объяви нам, что они представляют для нас угрозу, мы пошли бы против них войной.
Безумие!
Сочувствие — это способность ставить себя на чье-то место, чувствовать то, что переживают другие, быть в их ситуации и видеть их глазами. Когда мы способны к сочувствию, мы можем образовать связь с теми, кто страдает, возрадоваться чьей-то любви, почувствовать радость чьей-то победы, а также понять гнев друга и печаль постороннего человека. Если мы выработаем в себе эту черту, и будем мудро руководствоваться ею, то она станет нам помощником на пути к будущему. Те, в ком не хватает сочувствия, не могут развиваться духовно.
Принцип, лежащий в основе сочувствия — то, что все мы взаимосвязаны. Я начал это понимать в самый разгар холодной войны, посмотрев один фильм о русском солдате. Я знал, что мне, по идее, следовало бы ненавидеть этого солдата, но, видя, как проходят в армии его дни, как он бреется, завтракает, отправляется на учебный бой, я думал: «Этот солдат всего на несколько лет старше меня. Наверно у него есть жена и дети, которые его любят. Возможно, его вынудили сражаться за политические идеи, принадлежащие лидерам, с которыми он не согласен. Мне говорят, что он мой враг, но, неужели, посмотрев в его глаза, я не увижу себя самого? Разве мне говорили ненавидеть самого себя?»
Этот вчерашний русский солдат и сегодняшний арабский солдат — то же, что и ты: у них у обоих есть душа, и у тебя есть душа, а все души — есть одно. В прошлых жизнях мы были представителями разных рас, разных полов, исповедовали разные религии, наши экономические и жизненные условия тоже были различны. Мы будем их менять и в будущем. Стало быть, если мы кого-то ненавидим, с кем-то боремся, или кого-то убиваем, то мы ненавидим себя, боремся с собой, и себя же убиваем.
Сочувствие преподает нам этот урок: оно — из тех чувств, которые мы должны культивировать на Земле как ключевой аспект нашей подготовки к бессмертию. Этот урок усвоить нелегко, в том смысле, что сочувствие должно отзываться не только в нашем уме, но и в нашем теле, поскольку на уровне и ума, и тела мы испытываем боль, тяжелые эмоции, трудности отношений, воспринимаем наших врагов, а также все печали и скорби. Правда мы склонны забывать о других и сосредотачиваться на себе. Но у нас также есть любовь, красота, музыка, искусство, танец, природа и воздух, и мы жаждем поделиться этим. Без сочувствия мы не можем преобразовать зло во благо. И мы не можем воистину проникнуться сочувствием, не испытав его в настоящей жизни, равно как в прошлых и будущих.
Саманта прониклась сочувствием. И это в буквальном смысле изменило ее навсегда.
Саманта была хрупкой девушкой, весившей меньше 45 килограммов. В то февральское утро она сидела в моем кабинете, ссутулив плечи и плотно сомкнув руки на животе, словно сдерживала боль. Одета она была просто: джинсы, свитер, кеды и гольфы, никаких украшений — даже часов. Сначала я принял ее за школьницу, но потом, задав ряд наводящих вопросов, и услышав на них едва внятные ответы, понял, что ей, на самом деле, уже девятнадцать, и что она на первом курсе университета. Родители отослали ее ко мне, потому что из-за плохих оценок ее постоянно мучила сильная тревога и депрессия.
— Я не могу спать, — сказала она едва слышно, так, что мне пришлось напрягать слух. Ее глаза на самом деле были красные от недосыпа.
— Можешь сказать, почему? — спросил я.
— Боюсь провалить экзамены.
— Сразу все?
— Нет. Только математику и химию.
— А почему бы тебе не выбрать другие предметы? — спросил я с недоумением. На самом деле, это был глупый вопрос. Ведь именно эти предметы ей надо было сдавать. Я даже заметил в ней раздражение.