Он настороженно посмотрел на меня, словно я его в чем-то уязвил.
— Все так, кроме одного момента: иногда вздремнуть.
— Значит десятичасового ночного сна вам достаточно?
И тут с него слетел весь внешний лоск. Тело обмякло. Он смотрел на меня как затравленный зверь.
— В последнее время я вообще не сплю. Мне не уснуть. И даже самые сильные снотворные на меня действуют лишь на пару часов.
— Тем не менее, вы ведете идеальную жизнь: у вас много денег, вы имеете возможность следить за своей внешностью, женщины не сводят с вас глаз, у вас понимающая жена, роскошный дом. Да, возможно, родители не уделяли вам внимания, но они обеспечили вас материально, к тому же, как вы говорите, они вас любили. Так что же на вас так сильно влияет? Что не дает уснуть?
Он пытался говорить спокойным голосом, но у него никак не получалось.
— Ужас, доктор Вайс. Непрекращающийся страх.
Я почувствовал, как у меня самого пробежали мурашки по коже.
— Страх перед чем?
— Перед смертью. Я все время пытаюсь убежать от этого страха, но он всегда догоняет меня. Женщины — это лишь временное убежище от страха, точно так же, как и любая моя работа. Ничто не способно усмирить этот страх. Мне тяжело выходить из дому, и было нелегко прийти сюда, потому что я уверен, что попаду в ДТП. Я не могу водить машину. В нашем доме столько систем сигнализации, сколько не имеет ни одна мафия. Мы редко путешествуем — боюсь самолетов. Стоит мне услышать какой-нибудь громкий звук, как я сразу лезу под стол. Я — как ветеран Вьетнамской войны, которого мучают симптомы посттравматического стресса, хотя, на самом деле, на войне никогда не был. Даже не могу представить себе, как бы я держал в руках оружие. Господи, да мне далее страшно разделывать индюшку! На прошлой неделе я услышал хлопок в двигателе автомобиля и сразу упал в обморок. Я решил, что это уже граничит с безумием, и поэтому позвонил Вам.
Он снова сел на стул, бледный и весь трясущийся. Я часто затрудняюсь определить, где находится причина симптомов пациента — в настоящей жизни или в каком-то событии из прежних жизней. Учитывая историю настоящей жизни Джона, этот вопрос здесь не встает: Его травму может объяснить только то, что происходило в его прежней жизни или в нескольких прежних жизнях.
— Я — как затравленный зверь, — сказал он. — Ничего не может быть хуже того, что я испытываю сейчас.
Наши первые попытки ни к чему не приводили. Казалось, Джон не желал исследовать прошлое. В конце концов, он достиг некоего значимого для него периода, который побудил его к действию.
«Это было много веков назад, — начал Джон. Его глаза были закрыты, но в теле сохранялось напряжение. — Я — великий воин, король-воин. Возглавляемая мною армия встала лагерем за пределами укрепленного города. Городские стены невозможно было протаранить. Многие слегли с дизентерией, и нас осталось слишком мало, чтобы организовать наступление. Но если мы не возьмем этот город, все узнают о нашей слабости и убьют прямо на месте. Я назначил переговоры с правителем города. Чтобы скрыть наше плачевное состояние, незадолго до встречи я прошу своих людей разбить палатки и облачиться в доспехи. Я говорю правителю, что те люди, которых он видит со своей крепостной стены — лишь малая часть моей армии. Неподалеку расположилась армия в три тысячи человек, и стоит мне подать им сигнал, как они тотчас пойдут в атаку. Они несколько месяцев не видели женщин, поэтому, если он добровольно не сдаст город, то мало того, что они изнасилуют их жен и дочерей, — они перебьют всех мужчин, а младенцев зажарят на вертелах.
Мои люди уже вершили подобные зверства в других битвах, и слух о них дошел до этого правителя. Поэтому он верит моим словам. ‘Что вы попросите меня сделать?’ — спрашивает он. ‘Мирно сдаться, — отвечаю я. — Мы на некоторое время войдем в ваш город, чтобы отдохнуть и позаботиться о наших конях. Потом уйдем. Нам предстоит выиграть более важные битвы’.
Правитель соглашается. Он открывает ворота города. Мои люди тут же идут в атаку. Они убивают всех годных к военной службе людей. Они похищают женщин, и я насилую дочь правителя, поскольку тоже давно был без женщины.
Сделав свои гнусные дела, мы подожгли город, а сами удалились, заперев за собой ворота. Огонь распространился на лес, который был поблизости, но мои люди не пострадали. Все, кто остались в городе, сгорели заживо. Мое имя становится синонимом жестокости и разрушения. Меня всюду боятся. Великие правители отдают мне невиданные богатства, лишь бы предотвратить мое нападение. Я могу купить все, что хочу, иметь все, что хочу.
Я повел его обратно в настоящее.
— Включая Мадагаскар? — спросил я его, когда речь зашла об его ощущении богатства и власти.
Он видел связь между той прошлой жизнью и этой настоящей, но моя маленькая шутка не развеселила его. Он был потрясен степенью своей жестокости, ужасался тому, что в какой-то из жизней, в каком-то из воплощений он был способен насиловать и убивать.
— Думаю, вы уже заплатили за это — сказал я.
— В другой жизни?
— Верно. В той жизни вы оставались невредимым. Должно быть, вы боялись, что кто-то отомстит вам, — тут он кивнул — но никто не мстил. Страх, который вы ощущали, оглядываясь назад, несоизмерим с ужасом, который вы испытываете сейчас.
Он сделал глубокий вдох и громко выдохнул.
— Значит, давайте снова вернемся назад.
Это были времена Великого Пожара. Джон был богатым торговцем, который, забыв о жене и двоих детях, предавался бесчисленным любовным утехам. Жена ушла от него, предпочтя остаться без гроша, нежели терпеть его выходки, и забрала с собой детей. Как раз в тот день, когда начался пожар, одна из его дочерей, шести- летняя Алиса, пришла к нему, чтобы попросить денег. Он спал в своей кровати, мертвецки пьяный. Почувствовав запах дыма, дочь стала будить его, но не смогла добудиться. И даже если бы ей удалось его разбудить, то ничего бы хорошего не было для них обоих. Огонь пожирал все вокруг — деревянные лондонские дома и все остальное, что было в них, живое и неживое. Галька нагревалась так, что убежать от огня было невозможно.
— Сначала я почувствовал, что задыхаюсь, — сказал Джон, ловя воздух, словно действительно переживал то, что с ним тогда происходило. — Дым такой густой, что я ничего не вижу. Я слышу вопль Алисы, когда огонь касается ее волос, но этот крик скоро прекращается, и я думаю, что она, слава Богу, умерла. Смерть ко мне тоже придет, просто надо немного подождать. Пламя не сразу объяло все мое тело, но ползло снизу вверх. Сначала сгорели мои ноги, затем туловище, и только спустя некоторое время голова. Словно меня распяли за грехи, такие как пьянство и прелюбодеяние. Я признаю, что это тяжкие грехи, но неужели я заслужил такую страшную расплату за них?
Во время пересмотра жизни Джон понял, что совершил грехи, требующие еще более сурового наказания, только эти грехи были в еще более ранней жизни. Кроме того, он понял, почему в нем живет столь глубокий страх. Нет ничего худшего, чем тем муки, которые он испытал тогда в Лондоне, и для него была невыносима даже мысль о том, что с ним такое может случиться снова. Видения его жестокости и последующего наказания огнем не нанесли ему травму, но, наоборот, пробудили в нем импульсы сострадания и милосердия. Он стал проявлять гораздо больший интерес к фонду, основанному его родителями и, наконец, направил свои солидные средства на проекты, в поддержании которых видел свое будущее: одним из таких проектов как раз явилось финансирование вспомогательных пожарных частей. Он перестал увлекаться женщинами, и попытался ликвидировать трещину в отношениях с Лорен (эта работа продолжалась и на тот момент, когда я писал эти строки), а также пошел на курсы экономики и менеджмента в расчете на то, что однажды примет на себя руководство фондом. Теперь он мог спать, благодаря чему, в нем проснулась энергия, которая удивляла его больше, чем меня — энергия сострадания.
Я наблюдал его в течение многих месяцев. Регрессивной терапии я с ним больше не проводил, но, в основном, занимался его затянувшейся депрессией. Он говорил мне, что, сколько бы он ни посвящал себя благотворительности, все равно этого будет недостаточно. Я смог заверить его в том, что он на правильном пути, и что будут другие жизни, где он сможет осуществить все, чему научился.
Ближе к завершению курса терапии Джон дал согласие на свое путешествие в ближайшее и отдаленное будущее. Поскольку совершенные нами путешествия в прошлое принесли Джону много пользы, он с энтузиазмом воспринял мою идею перемещения в будущее. Он отлично поддавался гипнозу и отчетливо переживал сцены прошлых жизней. Возможно, ему удастся сделать то лее самое в будущем.
Перед тем как Джону прийти ко мне на пер. вый сеанс перемещения в будущее, я размышлял над ролью предназначения и свободы воли. В отдаленном прошлом предназначение сделало его влиятельным лидером, которого боялись как свои, так и чужие. Однако он выбрал использование власти и богатства для самовозвеличения, для подчинения других, во благо меньшинства — не большинства. За это решение ему пришлось поплатиться в следующих жизнях — в той жизни в Лондоне и в жизни в двадцать первом веке во Флориде. Если бы он избрал иной путь, то есть, использовал бы свое положение на благо общества, проявлял бы сострадание и любовь, то у него была бы совершенно другая череда жизней, и он никогда не появился бы в моем кабинете такой запуганный и несчастный. Порой наша свобода воли ведет нас не к добру, а к злу, не к бескорыстию, а к корысти, не к состраданию, а к замкнутости на себе, не к любви, а к ненависти. Мы должны усвоить, что свобода воли опасна, если ее неправильно использовать.
Способность Джона глубоко погружаться в гипноз убедила меня, что все, увиденное им во время путешествий в будущее — отнюдь не фантазия по поводу того, каким он желал его увидеть, но действительное переживание событий. Джон обладал способностью на время отключать свой интеллект и переживать будущее непосредственно, без искажений.