Неужели он иронизировал?
— Она тоже горист?
— Нет. Она актриса. Мы познакомились, когда я был на втором курсе Гарварда. Я смотрел «Зимнюю сказку» в театре на Брэттл Стрит, и был настолько очарован ее Утратой, что пробрался за кулисы и попросил ее встретиться со мной. Мне крупно повезло: тогда она сказала «да», а затем сказала «да», когда я пять лет тому назад сделал ей предложение.
— Родители одобрили ваш выбор?
— Отпрыск знатного бостонского рода женится на актрисочке? Возможно, сначала они так и думали, тем не менее, позволили мне самостоятельно сделать выбор. Теперь они ее обожают.
— Дети есть?
— Пока нет. Но через пять месяцев у нас будет мальчик. Вот так! Линия продолжается! Род продолжается!
Все говорилось с чувством удовольствия, даже как бы в шутку. Но теперь он нагнулся ко мне, и я сразу увидел, как его лицо помрачнело.
— Доктор Вайс, понимаете, в том то и суть. Я люблю своих родителей. У меня было чудесное детство, у меня потрясающая жена, хорошее образование, я обеспечен, и хорошо одет. У нас достаточно денег, чтобы предотвратить любые беды или поехать туда, куда захотим. Тем не менее, когда я думаю об этом, хоть я и понимаю, что все это — правда, все равно остается одна основополагающая проблема: человек, которого я только что описал, это не тот человек, который живет в моем теле.
Эта последняя фраза сопровождалась рыданием и тревожным взглядом, и я сразу понял, что передо мной совершенно другой человек.
— А можно конкретнее? — спросил я.
— Постараюсь, — произнес он, с трудом приходя в себя. — Когда я пытаюсь выразить словами то, что я чувствую, это похоже на нытье. Пустяковые жалобы привилегированного себялюбца.
— Как бы это ни звучало, я понимаю, что ваши жалобы не на пустом месте. Вы страдаете.
Он посмотрел на меня с благодарностью и глубоко вздохнул.
— Так вот, я не знаю, зачем родился на этой Земле… Это все равно, что скользить по замерзшему пруду под названием жизнь, где подо льдом вода сто футов глубиной. Я знаю, что должен плавать в этой воде, что мне было бы полезно получить этот опыт, но не знаю, как проломить лед. Я теряюсь в догадках, какое место мне отведено в этом мире. Да, я счастлив, что работаю на своего отца, но для меня это всего лишь определение — «сын своего отца». Еще одно определение: «хороший муж, собирающийся стать хорошим отцом». Господи, — продолжал он, и его слова звучали все громче и громче, — да я просто невидимка и жизнь проносится сквозь меня словно ветер!
Я знал, что ему нужны более глубокие ответы. Его жалобы не были нытьем. Скорее они носили экзистенциальный характер: вопиющая потребность в определении, которое он не был способен найти.
Возможно, он просто не там искал.
Дэвид сказал мне, что когда он дома слушал мои CD, он обычно настолько расслаблялся, что даже засыпал. В этом нет ничего странного: просто это означает, что человек очень глубоко погружался в гипноз. Благодаря этой предварительной «практике» его погружение в моем кабинете произошло удивительно быстро. Буквально в считанные минуты он погрузился в глубокий транс.
«Двенадцатый век, — начал он неторопливо вещать, словно всматриваясь в свою жизнь извне. — Я — монахиня, Сестра Евгения, работаю в больнице в предместьях Парижа. — Тут он содрогнулся. — Это жуткое место, темное и холодное, и моя жизнь очень тяжела. В палате, где я работаю, все кровати заняты, и я знаю, что за дверями полно других больных, ожидающих, когда кто-то умрет и освободит место. Тела больных покрыты волдырями — волдырями, наполненными жидкостью. Ужасный запах. Несмотря на то, что холодно, людей бросает в жар. Они стонут все в поту. Страшно смотреть на их мучения.
Я не отказываюсь здесь работать. Одна из моих пациенток — одиннадцатилетняя девочка-сиротка. Покрасневшие от лихорадки глаза, пересохшие губы, на личике застыла страдальческая гримаса. Мы обе знаем, что ее дни сочтены, и что я ничем не могу ей помочь. Тем не менее, она все время в приподнятом настроении, и даже способна шутить. Ее любят другие больные, а я люблю ее больше всех. Я приношу ей воды и с особой нежностью умываю ей лицо: я это делаю каждому.
Буквально перед самой смертью она смотрит на меня и говорит: ‘Ты пришла в мою жизнь и принесла мне покой. Ты сделала меня счастливой’. Счастливой! Представляете? Эта бедняжка, мечущаяся в агонии, говорит, что она счастлива благодаря мне. Не знаю, по какой причине, но я удвоила свои усилия, ухаживая за другими больными, в надежде на то, что смогу и им принести то же счастье или хотя бы тот же покой. И у меня получилось! Я знаю, что мое присутствие утешает их, и между нами образовались узы — духовные узы, хотя не такие крепкие, как с той сироткой».
Он говорил, и лицо его отражало его собственный внутренний покой. Голос был мягким, трепетным, словно свидетельствовал о чудесах.
«В конце концов, и меня сразила болезнь. Боль была невыносимой, но, несмотря на то, что мое тело страдало, ум и душа пребывали в блаженстве. Я знала, что прожила свою жизнь не зря, принося ЛЮДЯМ пользу, И ЧТО ЭТОТ путь был назначен мне Богом.
Я умираю, и моя душа возносится к Богу, который дал мне жизнь. Я ощущаю благодать окутывающего меня золотого света. Тут появляются ангельские существа и приветствуют меня хвалебной песнью. На Земле я не щадила своей жизни, бескорыстно помогая другим. И вот моя награда* которая намного ценнее любого королевского сокровища, намного драгоценнее изумрудов.
Они дают мне знания, а я им взамен — безграничную любовь. Через них я понимаю, что помощь другим — это великое благо, и можете представить мою радость, когда они говорят мне, что я этого достигла. Неважно, сколько ты прожил, говорят они. Число дней и лет, прожитых на Земле, не имеет значения. Важно качество этих дней и лет, мерилом которого служат благие дела и достигнутая мудрость. ‘Одни всего за один день делают больше добра, чем другие за сто лет, — говорили мне они. — Каждая душа, каждый человек обладает ценностью. Каждый человек, получивший помощь, каждая спасенная жизнь, неизмеримо ценны’.
Все души, о которых я заботилась в больнице, когда прямо на моих глазах гибли их тела, теперь посылают мне свои благословения и свою любовь, от чего мне становится еще радостнее».
Тут Дэвид сделал паузу. «В этом ангельском хоре особо выделяется существо невероятной красоты, — продолжал он. — Кажется, что оно состоит из света, хотя имеет отчетливый человеческий облик и облачено в пурпурные одежды и золотые туфли. В его голосе, о котором трудно сказать, женский он или мужской, слышится авторитет и великая мудрость».
Когда я вернул Дэвида в настоящее, он все еще оставался во власти этого видения, благоговеющий и просветленный. «Давайте будем называть это существо Истоком, — сказал мне он. — Очевидно, это оно преподало ангелам те уроки, которые они затем преподали мне. ‘Когда тебе понадобится помощь, ты можешь в любом своем воплощении призывать меня посредством медитации и молитвы, — наставлял меня Исток. — Открытое и любящее сердце, которое ищет высшего блага, не руководствуясь своекорыстными побуждениями, без малейшей тени негативности или зла, способно призывать для достижения своих целей мощную проявляющуюся энергию. Это и есть сущность нашей духовности — призывание благодати’.
Дэвид тряс головой, дивясь всему тому, что увидел.
— Ни разу в жизни меня не посещали такие мысли, — сказал он. — Я — не религиозный человек. Я не верую в Бога и даже не имею ни малейшего представления о том, какая часть меня пришла из этого Истока. Сама идея того, что я когда-то был монахиней, выглядит абсурдной.
— Это была жизнь, которую вы прожили, — сказал я. — Одна из самых важных жизней, поскольку вы так быстро попали в нее и так явно все переживали.
— Это не могло быть фантазией, — согласился Дэвид. — Это слишком далеко от всего того, что я мог себе вообразить.
— Значит, вы думаете, что все это — правда?
Он поднял руку.
— Неужели я стал бы распространяться об этом! Но вам я об этом говорю, доктор Вайс, потому что ничего более потрясающего мне не доводилось испытывать.
— Может быть, в вас до сих пор живет Сестра Евгения? — предположил я. — Может быть, она есть тот Дэвид, которого вы ищете в себе?
Он на минуту задумался.
— А почему бы это не проверить? — сказал он, встав в конце сеанса и хлопнув в ладоши. — Посмотрим, что будет дальше.
Вернувшись через два дня, Дэвид сказал, что эта прошлая жизнь сильно запечатлелась в его уме, словно он тогда пережил момент прозрения. Ему было очень интересно, что последует дальше, и он поспешно уселся в кресло.
За считанные минуты он перенесся на 140 лет назад, во времена Гражданской войны в Америке. В этот раз он видел происходившие события как бы со стороны, но, в то же время, видел все весьма отчетливо. Он был молодым солдатом, воевавшим на стороне Союза, которому приходилось все свои дни проводить в маршах и битвах. «Битва за битвой, — говорил он. — Каждый новый бой ожесточеннее всех предыдущих. Я боюсь заводить друзей, поскольку уверен, что они будут убиты или ранены. Тебя убьют или ранят: так происходит с каждым. Люди, с которыми мы сражались — не наши враги: они — наши братья. Единственная причина, заставляющая нас стрелять в них — это не дать им возможности начать стрелять в нас первыми. Я делаю все, чтобы спасти своих товарищей — помогаю им найти укрытие, приношу им еду и воду. То же самое я, по возможности, делаю для наших врагов». Он опустил глаза, словно пытаясь не видеть. «Все это так бессмысленно и печально. Невозможно сказать, что здесь победа, а что — поражение. Брат убивает брата, и этому нет конца. И за что? За акр земли? Или за идею?
Он сразу погрустнел, и казалось, постарел на много лет. «Так или иначе, не выйти мне живым из этой войны. Я просто сдался и позволил себя убить, выйдя из укрытия в разгар битвы. У меня не было ни энергии, чтобы бороться, и убивать я тоже больше не мог, — безропотно вздыхал он. — Словом, я сделал так, чтобы мне помогли совершить самоубийство. Войны, эпидемии землетрясения — все эти бедствия, создаваемые природой или человеком… Эти трагедии уносят жизни сотен и тысяч, миллионов людей. Такой безмерной ценой нам приходится платить». Тут он перешел на доверительный тон. «Некоторые из этих трагедий кажутся нам неизбежными, хотя на самом деле мы могли бы их избежать или смягчить их нашим сознанием, нашими коллективными мыслями и намерениями. Других можно было бы вообще избежать, своевременно предотвратив».