Я убежден, что мы можем видеть будущее, потому что некая часть нас отвечает тому факту, что прошлое, настоящее и будущее едины и присутствуют во времени, где нет часов, дней, месяцев и лет, которыми мы измеряем его на Земле, а все происходит одновременно. Можно буквально утверждать, что будущее — сейчас, и даже на этой планете мы можем своими действиями формировать наше «сейчас». Именно поэтому так важно готовиться не только к остатку нашей жизни, но и ко всем жизням грядущим — к бессмертию.
Будущее — это не конкретное место назначения: оно гибко. В этом широком статистическом спектре существует множество возможных и вероятных будущих. Как мы убедились, наши индивидуальные ближайшие будущие в этой жизни, а также в жизнях, которые последуют за ней, в значительной степени зависят от сделанного нами выбора и совершенных действий в настоящем. Наше долгосрочное будущее — коллективное будущее, будущее нашей планеты (которая могла бы существовать вечно, если бы мы ее не разрушали, хотя, разрушая ее, мы все равно движемся к Единому) зависит от общих решений всех людей. Каковы будут эти решения, мы можем увидеть, всматриваясь в будущее на тысячу лет вперед. Чем ближе мы подходим к некоему конкретному будущему, тем точнее мы можем его предсказать. Важно смотреть на тысячу лет вперед и дальше, потому что сегодня Земля становится опасным местом и, если мы, прозрев это, вложим в наши решения достаточно мудрости, то сможем прямо сейчас начать изменять направление такого будущего.
На групповых семинарах я переношу участников в отдаленное будущее, в дискретные временные периоды: на сто лет вперед, на пятьсот лет вперед, на тысячу лет вперед и так далее. Я стараюсь узнать, есть ли сходство в том, что видят разные люди, пришедшие на мой сеанс, ибо если эти видения во многом совпадают, то вполне возможно, что в них есть правда, и что мир будет приблизительно таким, как они предсказывают. Хотя я начал экспериментировать относительно недавно, в 90 процентах этих видений я обнаруживаю такие поразительные сходства, что все больше и больше убеждаюсь: нам дана прекрасная возможность через множество жизней оказаться в этом славном мире.
Проводя индивидуальные сеансы прогрессивного гипноза, я преследую, в первую очередь, терапевтические цели. Как я уже отмечал, я начал заниматься этим совершенно недавно и даже с некоторым нежеланием, поскольку был обеспокоен тем, как отреагируют пациенты с неустойчивой психикой на исполняющиеся пророчества. Однако, увидев, что некоторые из моих пациентов, спонтанно попадая в будущее, извлекали из него пользу, я начал использовать эту технику: я подводил пациентов к самому моменту их смерти, стараясь сделать так, чтобы они не наблюдали свою смерть воочию. Увидев завершение своей жизни, мы, возможно, сможем уже сейчас совершить несколько полезных шагов и сделать более правильный выбор, чтобы продвинуться к следующей жизни. (Некоторые люди, не обращая внимания на мое терапевтическое внушение, действительно переживают свою смерть, но они оказываются достаточно сильными, чтобы выдержать это испытание. Тем же, кто недостаточно силен, бывает тяжело вынести это.)
Я обнаружил, что, заглянув в будущее, люди начинают принимать более мудрые решения и делать более правильный выбор. Они смотрят на развилки дорог и говорят: «Что изменится, если я пойду этой дорогой, а не какой-то другой?» Делая выбор сейчас, мы постоянно изменяем наше будущее. Но в целом, из всего бесчисленного множества стоящих перед нами будущих, существует одно или несколько вероятных будущих, и возможность того, что мы выберем именно этот путь всего 5 процентов, возможность того, что выберем другой путь — 10 процентов, и того, что выберем третий путь — всего 0.0001 процента. Это — система вероятностей и возможностей, которые мы постоянно изменяем. Помните, что все наши индивидуальные будущие — часть вселенского спектра, и когда это бесчисленное множество индивидуальных будущих сольется в далеком будущем с Высшим Духом, мы достигнем нашей цели.
Выбор определяет очень многое. Например, Джон увидел развилку, где одна из дорог представляла более сострадательную настоящую жизнь, по сравнению с той, какую он ведет сейчас. Эвелин видела будущее, где глубоко укоренившейся ненависти более не существовало, и она могла начать свой путь к такому состоянию уже в настоящем. Когда мы видим будущее, это не означает, что мы вынуждены в него попасть, ибо оно — лишь одна из разветвляющихся дорог. У нас все равно остается выбор, и нам еще не поздно сделать его.
С Джоном и Эвелин, а также с другими пациентами, о которых я уже писал, мы сначала проходили регрессию и только потом перемещались в будущее. Но тот глубочайший кризис, который испытывал мой пациент Гэри, заставил меня сразу отправить его в будущее, минуя прошлое. Он позвонил мне накануне вечером и рассказал, что ему приснилось, как он приставляет к виску пистолет и медленно нажимает на курок. После того как Гэри поведал мне свою историю, я понял, что сон его был не на пустом месте, поскольку смерть означала бы для него конец отчаяния.
Гэри был психически здоровым мужчиной сорока лет и занимался антиквариатом, но его бизнес был на грани развала. После одной нашумевшей телепередачи про антиквариат он решил, что теперь вся нация будет охвачена жаждой приобретения дорогих ювелирных изделий, картин и мебели, и поэтому он расширил свой ассортимент настолько, что ему пришлось арендовать дополнительный склад для хранения. Но, то ли из-за плохого вкуса, то ли из-за того, что он переоценил спрос, ему не удалось привлечь дополнительных покупателей. Когда пришло время возвращать ссуды на покупку акций, он не смог их выплатить. Его партнер подал на него в суд за растрату. Ему пришлось уволить весь штат работников. Его дети, мальчики-близнецы, должны были поступать в университет, но он не мог оплачивать их обучение. Его обожаемой жене Констанс только что поставили диагноз «рассеянный склероз». Адвокат предложил Гэри объявить о банкротстве, но ему такая идея казалась немыслимой.
Его мрачное и бледное лицо вытянулось, когда он спешно рассказывал мне свою историю, а глаза были полны печали.
— И теперь еще этот сон, — угрюмо произнес он. — Понимаете, почему он меня так задел…
— А почему идея объявления о банкротстве кажется вам немыслимой?
— Потому что она доказывает, что мой отец был прав.
— Относительно чего?
— ‘Ты никогда ничего не достигнешь, мой мальчик’ говорил он. Говорил тысячу раз.
— Он умер?
— Двенадцать лет назад.
— Но вы помните его слова.
— Они меня преследуют. Мой отец был сильным человеком, доктор Вайс. Моя мама умерла, когда мне было три года, и он воспитывал меня один. Он был строительным рабочим, которые ходят в касках, но он никогда не выпивал со своими дружками, никогда не заводил других женщин, и занимался только тем, что заботился обо мне, беспокоился обо мне, копил для меня свои деньги. Ей-богу, он говорил, что среди нашей родни я буду первым, кто поступит учиться в университет. Он хотел, чтобы я стал юристом, врачом или ученым. Я должен был стать его гордостью.
— Я действительно пытался, но у меня не ладилось с математикой, химией и физикой. Просто у меня не логический склад ума. Из меня такой же юрист, как и строительный рабочий.
— Но для того, чтобы быть строительным рабочим нс нужен логический склад ума.
— Да, но нужна сила. — Он встал и раскинул руки. — Посмотрите на меня.
Передо мной стоял обычный мужчина, о котором можно было сказать «среднего телосложения, среднего роста». Именно его «я», точнее его представление о себе не давало ему заниматься физическим трудом.
— Меня интересовало искусство, — продолжал он, — египетское, греческое, римское, искусство Возрождения. Я решил, что на втором курсе университета выберу себе специализацию «история искусств» и, окончив первый курс, сказал об этом отцу.
— И что произошло?
Его губы искривились в ярости.
— ‘Ты никогда ничего не достигнешь, мой мальчик’. Он назвал меня неженкой и слабаком, интеллектуалом, — что может быть хуже! Я предал его, разрушил его надежды, доказав ему, что он зря потратил на меня свою жизнь. ‘Лучше бы у меня была девчонка’, говорил он. Для него быть девчонкой это почти так же плохо, как быть интеллектуалом.
— Он отказался от вас?
— Хуже. Он продолжал платить за мое обучение, за мое жилье и питание. Он говорил, что ему больше некуда девать свои деньги, потому что он слишком стар, чтобы начинать новую жизнь. Когда я на каникулы и праздники приезжал домой, он оказывал мне радушный прием, словно я был для него посторонним человеком, хотя, думаю, я действительно был для него посторонним. После того как я открыл свой бизнес, мне захотелось вернуть ему затраченные на меня деньги, но он порвал первый же врученный ему мною чек, и больше я попыток не предпринимал. Он мстил мне тем, что вызывал во мне чувство вины, и это ему удавалось.
— Вы находились под ужасным давлением, — сказал я. — Тяжело притворяться тем, кем ты не являешься, но еще тяжелее, когда тебя презирают за то, кто ты есть. — Его взгляд, преисполненный жалости к самому себе свидетельствовал о том, что все это правда. — По вы самостоятельно выбрали свой жизненный путь. Многим, у кого такие же отцы, так никогда и не удается это сделать.
— Ну да, было кое-что достигнуто, — с горечью произнес он, — а теперь все кончено. Я — банкрот.
— Банкротство — не позор. Это случается со многими. Вы вылезете из него. К тому же, у вас жена, которая вас любит…
— Кто говорит, что она любит?
Я был впечатлен силой его слов.
— Вы думаете, что это неправда?
Он был окончательно подавлен.
— Разве это может быть?
Он был в таком отчаянии, что я понимал, что бесполезно говорить о том, что она, должно быть, любила его, выходя за него замуж, и почти наверняка продолжает любить до сих пор, по крайней мере, те качества в нем, которые ее сразу привлекли.
— Каков главный признак того, что она вас не любит?