Мысль о том, чтобы созвать всех этих аристократов в Бери, подал кардинал. Они должны были вынести решение по поводу все еще висящих в воздухе вопросов, например, о вдовьей части королевы Маргариты, которая так и не была определена за два года ее замужества.
После торжественной мессы, которую служил архиепископ Кентерберийский, и его проповеди, призывающей к миру, лорды собрались в главной церкви аббатства Святого Эдмунда, возле могилы этого святого короля Восточной Англии, погибшего мученической смертью в 870 году от руки вторгшихся викингов. Первый день прошел без происшествий: вдовья часть королевы не вызвала никаких возражений; помогло, как видно, величие места – члены парламента дали свое согласие без всякого принуждения.
На второй день Совет пожелал выслушать Глостера.
В приглашении на заседание «палаты короля» не было ничего необычного, и Глостер прибыл в наилучшем расположении духа. Однако он забеспокоился, когда Саффолк, претерпевший ущерб от его людей, выступил в роли обвинителя и во всеуслышание объявил, что Глостер продолжает злонамеренное дело жены, готовя заговор против священной особы короля и черня честь королевы. К обвинению был приложен длинный список злоупотреблений, какие лорд-протектор допустил, управляя государством с младенчества короля.
Само собой разумеется, герцог не оставил обвинения без возражений, и в конце концов поднялся такой невообразимый гвалт, что архиепископ Кентерберийский нашел нужным вмешаться и напомнить собравшимся о святости места.
– Если вы желаете привести доводы в вашу защиту, милорд Глостер, никто возражать не будет, но говорите тихо и спокойно.
– Спокойно?! Но не я первым прибег к оскорблениям! В любом другом месте я бы уже призвал к ответу маркиза Саффолка.
– Мы нисколько в этом не сомневаемся. Но теперь ждем ответа от вас.
Глостер замолчал и обвел взглядом всех собравшихся. Ни одного дружеского лица. Он понял, что находится на суде и судьи меньше всего расположены к снисхождению. Еще он понял, что единственный его спаситель – это король, еще такой молодой, чувствительный, совестливый; король, который не терпит насилия и раздоров. Если удастся привлечь Генриха на свою сторону, дело его будет выиграно.
К королю Глостер и обратил свою защитительную речь, с присущим ему красноречием напомнив об услугах, оказанных им государству, о заботах, которыми он окружил короля-младенца, о своей щедрости по отношению ко всем.
Прервала его речь Маргарита:
– Король не забыл о ваших заслугах, милорд. Он хорошо помнит ваше милосердие и щедрость по отношению к его матери.
– Она забыла о своем королевском долге. Она была королевой и должна была оставаться ей.
Оуэн Тюдор не смог стерпеть этих слов и возмущенно заметил:
– В положении ее не было ничего постыдного; мы жили с детьми вдалеке от двора!
Вмешательство Тюдора было ошибкой, и Глостер мгновенно ею воспользовался:
– Жизнь вдалеке я и поставил королеве в вину, я и вместе со мной все добрые англичане. У нее был сын, и он был королем. Все заботы и все свое время она должна была отдать ему!
– Она была молода и красива. Она имела право жить!
– Она была королевой. И этого ей должно было быть достаточно!
– Оставим это, – подал голос кардинал Уинчестерский. – Позволим покоиться в мире нашей бывшей госпоже. Она настрадалась достаточно. Что же касается ваших забот о его величестве, нашем короле, пока он рос, то мне кажется, вы больше заботились о заговорах против него и всевозможных интригах. Не хотите ли вспомнить о восковых фигурках, которыми так увлекалась герцогиня Элеанора?
– Легко обвинять того, кто не имел возможности по-настоящему защищаться! И я только теряю время, выслушивая ваши обвинения во всех смертных грехах.
И не поклонившись на прощание, Глостер покинул собор, но стоило ему выйти за порог, как сенешаль Бомон в сопровождении отряда вооруженных солдат арестовал его именем короля. Глостеру очень хотелось позвать на помощь своих сторонников, но в Бери у него их было очень мало. Он сообразил, что стоит оказать сопротивление, как эти люди с удовольствием покончат с ним на месте. Он позволил увести себя, рассчитывая, что все его лондонские друзья и все сторонники, живущие на землях его обширных поместий, поднимутся и вызволят его из Тауэра, куда его, конечно же, поместили.
Но ничего подобного не произошло. Возмущения не было, или, вернее, мало кто возмутился. Были отдельные выкрики и несколько вооруженных отрядов, которые королевская гвардия вмиг рассеяла. Большинство, почувствовав, что рядом с королем появилась твердая рука, притаились, готовые поменять направление, но только после приговора суда, который, по настоянию Генриха, вскоре должен был начаться над лордом-протектором.
Из-за этого процесса кардинал Уинчестерский не спал. Он был болен, чувствовал: конец его близок, и прекрасно понимал, что может случиться после того, как его не станет. Как ни решительна была молодая королева, ей одной не по силам справиться с грузом ответственности этого процесса. Саффолк будет ей, конечно, опорой, но старый кардинал с некоторых пор стал подозревать, что маркиз, уверившись в любви королевы, старается теперь для себя. Любовь, помноженная на честолюбие, укрепляет его в мысли стать при Маргарите вторым графом Марчем, играть такую же роль, какую играл Роджер Мортимер при матери Эдуарда III, королеве Изабелле, прозванной Французской волчицей. От этого, по мнению кардинала, тоже нельзя было ожидать хорошего…
Очередная лихорадочная бессонница в ночной тишине замка принесла Уинчестеру решение: процесс не должен состояться. А не будет его, если не будет обвиняемого…
Так оно и случилось. 23 февраля 1447 года, через двенадцать дней после ареста, Хамфри Глостер был найден мертвым в тюремной камере.
Увы! Если кардинал Уинчестерский надеялся такой ценой купить мир, он ошибся. Все королевство возопило об убийстве. Король в ужасе затворился в своей молельне. Дрогнула и Маргарита: она не ждала такой скорой и беззастенчивой расправы над своим врагом. Шестое чувство ей подсказывало, что смерть Глостера, все-таки одного из Ланкастеров, хоть и дружившего с Ричардом Йорком, повлечет за собой серьезные неприятности.
Напрасно на всех углах твердили, что герцог был болен, что его изношенное беспорядочной жизнью сердце не выдержало потрясения от ареста, – толки об убийстве не прекращались. Чтобы прекратить их, кардинал приказал положить герцога в большой зале парламента: пусть все желающие убедятся, что на покойнике нет никаких следов насилия. Но это мало помогло. Толковали об отравлении – яде, который не оставляет на теле ни пятен, ни синевы. Вспоминали жуткую смерть Эдуарда II: его убили раскаленной шпагой, воткнув ее через острый рог, чтобы избежать любых следов. Беда была еще и в том, что в преступлении обвиняли Саффолка и Маргариту, хотя юная королева не имела к смерти Глостера никакого отношения.
И еще одно несчастье: через три недели у кардинала Уинчестерского началась агония. И, боже мой, до чего мучительная! Никто и никогда еще не видел таких страданий! С пеной на губах, с выкаченными глазами седовласый старец всеми силами сопротивлялся смерти, боясь ее до умопомрачения.
Вой кардинала разносился по всему дворцу, леденя кровь в жилах слуг. Королева вместе с двумя фрейлинами молилась у изножья огромной кровати умирающего.
– Какой ужас! – прошептала леди Саффолк, чье душевное спокойствие трудно было нарушить. – Чтобы божий человек и умирал по-звериному!
Маргарита ничего не ответила. Сердце у нее сжималось, и ей было очень страшно слышать, как кричит кардинал. К нему из потемок сходились окровавленные призраки его жертв: Генрих V, по слухам, кардинал его отравил, Глостер (и это было признанием в преступлении), мужчины и женщины, отданные им палачу из одних только подозрений или жадности к их богатству, ученые, брошенные в огонь за колдовство… Вдруг умирающий издал вопль еще страшнее, и его тучное тело забилось в конвульсиях на мокрых от пота простынях.
– Отойди от меня! Прочь, проклятая ведьма! Это все твои козни! Все неправда! Ты лгала! Нет, ты не святая! Огонь! Пылает огонь! Огонь пылает, а она жива? Нет, не может такого быть! Раздувай огонь, палач! Раздувай! Еще!.. Еще!..
Маргарита с придворными дамами торопливо крестились, забывая шептать молитвы. Они догадались, что в последний миг тень Жанны д’Арк появилась перед тем, кто мучил ее и отправил на костер.
Последнее причастие не утешило души и не ослабило криков умирающего. Прошло еще много часов, прежде чем они смолкли, и Генрих Бофорт, кардинал Уинчестерский, перестал дышать, задушенный последним приступом гнева и отчаяния. По распоряжению королевы искореженного конвульсией страшного покойника тотчас же опрыскали святой водой, но уже полз слушок, что кардинал проклят. Кончина, воистину шекспировская, была и сама по себе катастрофой.
Маргарита оплакивала почти в одиночестве старого кардинала, который возвел ее на трон и поддерживал своей могучей властью. Он был привязан к ней, он ее любил…
После смерти кардинала Уинчестерского Саффолк понял, что перед ним открылась дорога к безграничной власти. Помешать ему могли только два человека: Ричард Йорк, законный претендент на престол, и Сомерсет, хоть и принадлежавший к дому Алой розы, но человек весьма честолюбивый и без труда себя мысливший во главе правительства. Король пожаловал ему титул герцога по просьбе королевы, а он посоветовал королеве сделать выгодную рокировку: назначить Сомерсета регентом Франции, а Йорка, который распоряжался во Франции, назначить регентом Ирландии. Недурной способ избавиться от Йорка, отправив его в худшее из осиных гнезд. Ричард Йорк не обольщался насчет назначения и отправился в Ирландию, затаив в душе гнев и ярость.
Честолюбие Сомерсета на время было удовлетворено, и своей судьбой он остался доволен.
Казалось, для двух влюбленных может прийти время нежной спокойной любви. Но нет, такое время для них не настало. Во-первых, потому что Маргарита не собиралась отдавать в руки Саффолка власть, о которой он мечтал. Она была умная женщина и умела заставить молчать свои чувства. С тех пор как хрупкий здоровьем король все дальше уходил по опасной дороге утопий и мечтаний, Маргарита, сохраняя королевскую власть для самой себя, предпочитала опираться на помощь кардинала Кемпа, ставшего архиепископом Кентерберийским, мудрого старца и доброго советчика. С этого времени все официальные письма, в том числе и письма к французскому королю, писались под диктовку Маргариты.