— Да, милорд.
— Возвращайся во дворец.
— А вы? Вы должны отбыть в Лауртан.
— Только, когда найду ее.
— На кону стоит…
— Я знаю. — Резко отчеканил Райт, — и я приказал тебе вернуться во дворец. Все остальное — не твое дело.
Тесор потянулся к ручке, но сжал пальцы в кулак и обернулся:
— Ваше сиятельство, позвольте сказать: вы не имеете права рисковать всем из-за собственных интересов.
Райт не разозлился, лишь вяло усмехнулся.
— Послушай меня, — вымолвил он, скрещивая на груди руки и откидываясь на спинку стула, — из-за собственных интересов не буду, обещаю. Но ради этой девчонки я заставлю вас всех рыть землю, понятно.
— Вы потеряете Хегей.
— Ни в этой жизни.
Сто пятьдесят восемь, сто пятьдесят девять…
Скрип половиц — я вздрагиваю, приподнимаюсь, напряженно вслушиваясь в каждый шорох, затем опускаюсь на постель, снова глядя в окошко моей комнатушки.
«Хочешь уснуть — сосчитай звезды на небе, — говорила моя старая нянюшка». А спать надо, без сна я не смогу убежать. Правда, отчаяние не давало мне сомкнуть глаз. Что, если мои похитители посчитают, что я нужнее им мертвой, чем живой?
Я заворочалась на койке — на неудобной, жесткой койке — вздохнула, прикрыла веки. Надеюсь, Райт вытрясет из моих похитителей всю душу, когда найдет, и надеюсь, я буду в добром здравии и смогу на это полюбоваться.
Снова скрип половиц. Хозяин дома не спит. Значит не дурак и понимает, что идти против начальника тайной канцелярии — идея крайне неудачная. Райт найдет их, вытащит из-под земли, накажет. Он могущественный, сильный, умный… он… он самый безудержный, властный, гордый, упрямый из всех мужчин. Он обязательно найдет меня…
Боюсь его чертовски. Боюсь его близости. Но сейчас мне никто не нужен так, как он.
Перевернулась на другой бок, подогнув ноги к груди. Наивная мечтательница Джина, возомнившая, что из-за нее, простой деревенской девчонки, начальник тайной канцелярии «поднимет на уши» всю столицу. Да он уже и забыл, что такая была в его жизни…
Я прижала к губам кулак, сдерживая слезы.
Хочу, чтобы он пришел… ох, черт! Осознаю только сейчас, как хочу этого!
Внизу, на первом этаже, раздался какой-то шум, затем треск, звук разбившегося стекла и мужские крики. Я сползла на пол, забралась под кровать, зажмурилась. Было страшно, нет, было дьявольски страшно!
Послышался топот, шаги на лестнице, затем дверь затрещала от резких ударов. Я едва дышала, лежа под койкой, глядя, как дверь поддалась и раскололась надвое. Внутрь ввалились чьи-то ноги — уйма солдатских ботинок.
— Ее здесь нет! — послышался разочарованный стон. — Ваше сиятельство!
Его шаги были степенными и тяжелыми. Только теперь я заметила, что Берингер чуть задерживал в шаге правую ногу. Вспомнилось, что принц говорил о его хромоте. Но, едва бы я заметила это, если бы не лежала под кроватью.
— Прикажете обыскать подвал? — спросил кто-то.
— Не стоит. Оставьте меня, — раздался голос, от которого мое сердце буквально выпрыгнуло из груди.
На мгновение повисла пауза. Носы солдатских ботинок Райта обратились в мою сторону, и я приподнялась и выглянула из-под койки с самым глупым видом на свете. Хотелось плакать, а может мне хотелось прижаться к этому сильному мужчине?
Его взор ожег меня. Советник поднял меня на руки, сел на кровать, притянул к себе на колени, молча оглядел. В его руках, в опаляющей близости от его тела я чувствовала себя на удивление спокойно.
— Кто-нибудь из них тебя обидел? — спросил мужчина, — кто-нибудь из них к тебе прикасался? — в его взгляде, полном тревоги, промелькнуло что-то болезненное. — Девочка моя… — какой же ласковый у него был голос.
Он никогда не говорил со мной так, с такой заботой, нежностью. Я уткнулась лицом в его шею, вцепилась рукам в его куртку и разрыдалась.
— Джина, — сказал он, наконец, — больше никто и никогда не посмеет тронуть тебя. Ты — моя. Всех, кто обидел тебя, я заставлю умыться кровью. Клянусь собственной жизнью, это правда.
Он с легкостью поднял меня и пошел к лестнице, держа на руках мою дрожащую, всхлипывающую фигурку, не смеющую сказать ни слова, тем более возразить.
Густая свободная ночь, полная умиротворения встретила нас. Райт посадил меня на лошадь, а сам бросил в сторону: «Сжечь!» На недоуменный вопрос одного из воинов: «А что делать с преступниками?», отозвался довольно резко: «Я же сказал — сжечь!» И в этом голосе, в этом тоне не было ни капли сомнения и сострадания.
Когда он вскочил в седло, притянул меня к себе, я вымолвила:
— Вы их убьете?
— Да, — спокойно отозвался мужчина, обвивая руками мою талию.
— Они могут быть вам полезны…
Райт усмехнулся.
— Нет, не могут, — бескомпромиссно и предельно серьезно. — Их ждет смерть в любом случае, так зачем оттягивать неизбежное?
Лорд Берингер был человеком, которого воспитала война. И который никогда не шел на компромиссы.
Мир в серой дымке тумана представлялся принцу Эдмунду безумно радужным. Он оглаживал бархат кожи одной из своих постоянных фавориток, глядя в потолок и смакуя густой наркотический дурман. Неторопливый взгляд обратился на другую фигурку — спящая служанка, которая стала невольным участником их любовных игр — она заслужила пару золотых лир.
Камердинер еще не появился, чтобы разбудить наследника, но утренний свет уже пробивался сквозь пурпурные занавески. Эдмунд напряженно слушал — слушал каждый шорох. Он ждал, когда забьет колокол, возвещающий о смерти старого маразматика, коим он считал своего отца. Ненавидел люто, всем сердцем, как только может ненавидеть человек, но уважал. Уважал за многое: за воспоминания, как отец въезжает на коне в городские ворота, как осыпают его лепестками цветов, как чествует его народ, как перед ним склоняются враги. А ненавидел за одно: отец никогда не любил его. Бастард, сын иноземной шлюхи получил во стократ больше, чем законный наследник. Отец ненавидел тягу Эдмунда к красному, его белокурые длинные волосы, бледную кожу и тонкие ладони. В таких ладонях не держался меч или лук, зато такими руками можно было ласкать юных прелестниц.
Эдмунд снова затянулся, прищурив глаза, расслабленно поигрывая рыжим локоном своей любовницы. Он желал стать королем, он был рожден для этого. А Райт всегда был его тенью. Старшим братом, который относился со снисхождением и жалостью к младшему, будто Эдмунд был калекой. И не смотря на презрение и ненависть, которую питал к нему принц, Райт был безупречным старшим братом. Выдержанным, спокойным, терпимым. Пока король не отправил его к границам Мейхета. Эдмунд всегда хотел знать — почему? Может королю доставляла удовольствие мысль, что он растит чудовище, способное безжалостно убивать народ, в жилах которого течет такая же кровь, как и кровь Райта?
— Поднимайся! — двери распахнулись, королева быстро шла к постели сына.
За ней уже суетилась целая свора его камердинеров, лакеев, и утренних лордов, исполняющих священный долг, предписанный традициями — облачение будущего короля.
— Вставай, Эдмунд!
Фаворитки принца зашевелились, натягивая одеяло.
Генриетта не замечала их. Она всегда делала вид, что не замечает его любовниц, будто они были сором, который можно попросту стряхнуть с постели.
— Он что, наконец, сдох? — выронив сигару, усмехнулся Эдмунд.
Королева дрогнула, сдвинув брови.
Свита из слуг и лордов привычно «оглохли», покуда царственное дитя, наглотавшись дыма, болтало лишнее.
— Он — твой король, Эдмунд, — довольно вяло отозвалась мать, — и он призывает тебя к смертному ложу. Он хочет испустить дух и назвать наследника.
Она подняла с простыней сигару, бросила на пол и прижала ногой.
— Опиум, — произнесла, скривившись, — ты должен позаботиться о себе, а не губить, Эдмунд!
— Я — король. Хочу — курю. Хочу — трахаюсь, — бросил, поднимаясь и запуская руку в волосы, — а хочу — женюсь. И ты мне не указ.
Королева приподняла подбородок, терпеливо слушая слова своего драгоценного отпрыска. Терпеливо, потому как он действительно должен был стать королем.
— Ты прекрасно знаешь, что я — твой верный и единственный союзник во всем. И истинный король должен уметь прислушиваться к тем, кто его любит.
Эдмунд усмехнулся, сел, почесывая подбородок. Мать никогда не любила его, лгала, притворялась — да, но любви в этом ни грамма. Он всегда был лишь ее козырем в войне с отцом, ее шансом на корону и власть.
— Что я должен делать?
— Что ты не должен делать, — тактично поправила его Генриетта, — не должен делать глупостей. Проявлять своеволие, которое может помешать.
Она указала проснувшимся девушкам на дверь. Ни одной эмоции не промелькнуло на ее лице. О, она как обычно беспристрастно-хладнокровна в вопросах пагубных увлечений сына. Конечно, Генриетта позволит ему творить все, что угодно, лишь бы это не помешало его короновать.
Эдмунд поднялся с постели, расслабленно пошел в комнату для купаний. Обнаженный, высокий, тонкий, он бы казался аристократическим идолом, если бы в этом теле было не так мало духа. Опустившись в ванну, он ждал, когда один из слуг приступит к омовению, а другой займется волосами.
— Что ты делаешь? — изумилась королева, войдя следом, без должного смущения наблюдая за сыном. — Твой отец ждет.
— Я ждал этого момента всю жизнь, — лениво пробубнил наследник, — теперь его черед.
Генриетта поджала губы, но промолчала. Как приятен момент, когда даже такая властная ядовитая змея уступает, усмирив гордость.
Эдмунд вальяжно откинулся на бортик, чувствуя, как горячие струи воды побежали по груди. Много лет его самоцелью была слепая ненависть к Райту. И теперь он не станет терпеть его, уничтожит, раздавит, заставит страдать. За всю ту боль, что он чувствовал ежесекундно, за нелюбовь родителей, за постоянную опеку… за зависть, которую чувствует слабый к сильному.
— Ты должен пойти немедленно, — произнесла Генриетта, присев рядом, положив руку на бортик. — Это важно, Эдмунд. Не время капризничать.