Пожалела, значит. Бросила кость, как собачонке. Боль от такого оскорбления была куда острее, чем от оскорбительного поведения полицейских. Все, все ложь — и ее стыдливость, и нежность, и обнимавшие его руки! Так бы и дал ей по морде! Захлестнувшие его обида и ярость требовали выхода. Из горла рвался крик.
— Сволочь она, эта Суми! — произнесли его губы.
Ему казалось — почти беззвучно, но на самом деле это был настоящий вопль.
Дверь распахнулась. На пороге стоял дежурный полицейский. Видно, как раз в это время делал обход и услышал.
— Что ты сказал?
— Что?.. — Оотагаки уставился на него бессмысленным взглядом.
Тот ухмыльнулся.
— Повторить?
— «Сволочь она, эта Суми!» — вот что ты сказал, парень. Значит, ты ее убил.
С этими словами он вышел и запер дверь. В коридоре прозвучали его удаляющиеся шаги.
Оотагаки охватило отчаяние.
Он выпрямился и сел на своем жестком ложе. До сих пор ему страстно хотелось оправдаться. Или, на худой конец, хотя бы произвести благоприятное впечатление на стражей закона. Теперь ему стало все равно. Более того, слова полицейского «Значит, ты ее и убил», дали новое направление его мыслям.
«Убил? Он?!.. Бред какой-то! Не убивал, не убивал!..» — несколько раз повторил он мысленно и вдруг запнулся. — «Убежден ли он в этом? Да, да, да, убежден! Чтобы он, этими вот руками… Разве бы он смог?! Или… неужели… смог бы?..» Полицейский услышал его вопль, услышал, как он назвал Суми сволочью, и сделал вывод. Ну да, в нем забушевала дикая ярость, когда он подумал, что Суми, собираясь замуж за другого, вдруг преисполнилась жалости к своему верному поклоннику и решила ему отдаться. А если бы он узнал об этом раньше — тогда, когда Суми была рядом?..
Он обхватил руками голову. Задал самому себе вопрос: если бы вчера вечером он услышал все это из уст своей любимой, мог бы он ее убить?.. Ответ был однозначным, — нет! Пусть боль, пусть уязвленное самолюбие, но есть же у человека самоконтроль, удерживающий его от непоправимых поступков. И тут же возник контрвопрос: а если самоконтроль утерян? Под влиянием алкоголя, например?..
Все эти рассуждения окончательно сбили его с толку. Убежденность в собственной невиновности пошатнулась. Как он может что-либо утверждать, если даже не помнит, обладал ли он Суми?.. Раньше он никогда не напивался до такой степени. Гордился даже, что не бывает по-настоящему пьян. А что же вчера? Сколько он выпил? Вроде бы всего три небольших стаканчика виски. Нет, не может быть — от такого количества память не отшибает. Наверное, гораздо больше. Выходит, он и это забыл. Неоспоримо только одно: он напился до потери сознания и теперь не может вспомнить, что у него было с Суми.
Он уткнулся головой в колени, закрыл глаза и попытался представить себе такую сцену.
Они в постели. Губы слились с губами. Его руки ласкают Суми, касаются ее груди… И вдруг она от него отстраняется:
— Послушай, я… должна тебе сказать… Ну, в общем, я выхожу замуж…
— Замуж?.. Но как же… За кого?
— Ты его не знаешь. Не хотела я сперва говорить, но…
— Не верю! Зачем ты так зло шутишь?!
— Я не шучу! Это правда.
— Тогда… зачем же ты со мною… вот так?
— Но ведь ты так хотел этого… Мне стало тебя жалко…
Мог состояться такой разговор вчерашней ночью? Вполне возможно. Вот тут-то он и впал в бешенство. Еще бы! В такую минуту понять, что не любовь, а жалость открывает тебе объятия!
Бешенство, внезапный порыв острой ненависти. Отсюда недалеко до убийства. Наверное, он сдавил ей горло теми самыми руками, которыми с такой нежностью ее ласкал. А потом, когда она потеряла сознание, докончил дело галстуком… Шок от совершенного был настолько силен, что он впал в прострацию и память дала сбой.
Что ж, версия вполне правдоподобная. Во всяком случае, куда правдоподобнее версий полиции о самоубийстве по сговору или о соучастии в преступлении сестры убитой.
Как ни странно, он почти успокоился. От недавнего лихорадочного состояния не осталось и следа. Словно внутри что-то отпустило. Он вступил в единоборство с собственной памятью и — как ему казалось — вышел победителем.
Навалилась усталость. Надо выспаться. Завтра он все расскажет Эбизаве, а потом сделает заявление полицейскому инспектору.
Оотагаки опять улегся. Спать, спать…
Глава 9. Письмо
Совсем измучилась. Тело, словно чужое. Легла в постель, вытянула ноги. Даже пошевелиться трудно. Усталость продолжала распространяться, наливая свинцом не только кончики пальцев, но даже ногти.
Лекарство одно — сон. К утру все пройдет. Давно она так не уставала. Пожалуй, со школьных лет, когда они ходили в походы всем классом. После похода вот так же гудели руки и ноги, ломило поясницу. С трудом добиралась до постели, уже в полудреме натягивала ночную рубашку и засыпала мгновенно, едва голова касалась подушки. Силы восстанавливались быстро — несколько часов сна, и хоть снова шагай по горам и долам. Сейчас не то. При меньших затратах энергии спать надо гораздо дольше, чтобы вновь почувствовать себя человеком. Да и засыпается не так легко.
Словно в подтверждение этой мысли, сон никак не приходил. Перед закрытыми глазами кинолентой раскручивались события минувших суток.
…Вчерашняя ночь. Пустая комната. Темнота. Неизвестный… Кто бы он ни был, в дальновидности ему не откажешь. Все идет так, как он предсказал… Но все же; кто он?.. Или она?.. Единственная зацепка — голос. Впрочем, какая зацепка, когда зацепиться-то не за что. Глухой, утробный, явно измененный голос. Может принадлежать кому угодно из живущих в их доме, и в то же время вроде бы чем-то отличается от всех знакомых ей голосов. Вот если бы она запомнила детали одежды… В туалете ведь горела лампочка. Но в памяти запечатлелось нечто черное и металлический блеск пистолета. Да, перепугалась она до полусмерти… Даже странно: по роду деятельности с кем ей только не приходится встречаться, ко всякому привыкла, а тут… Конечно, пистолет сыграл свою роль… Да ладно, черт с ним, не все ли ей равно в конце концов, кто это был! Спать надо…
…А расследование… Она и не думала, что все пройдет так легко и просто. Примчались полицейские, всем задали стандартный вопрос: «В комнате ничего не трогали?», а когда узнали, что дверь была заперта, и вовсе оставили жильцов в покое. Потом, правда, спрашивали про Аканэ: что она собой представляла, были ли у нее связи с мужчинами и прочее. И про ее младшую сестру — в том же духе, каково ее поведение. А насчет подозрений… Полиция прямо-таки вцепилась в этого студента, как его… Оотагаки, кажется… Да, все подозрения падают на него… Так что же ей беспокоиться — то, что случилось с ней ночью, никого не интересует, потому что ни одна живая душа об этом не знает. Короче говоря, все складывается благоприятно. Но…
Но если… Хватит дурацких мыслей! Заснуть бы скорее…
Закурить, что ли? Это снимет напряжение. Впрочем, в комнате холодно, неохота вылезать из-под одеяла. Однако она уже встала. С курением так всегда: стоит сказать себе «воздержусь», как захочется с неодолимой силой.
На всякий случай проверила дверь — заперта ли. Все в порядке. И тут… Между дверью и полом была едва заметная щель. Этим ее комната отличалась от всех прочих в их доме, где двери были пригнаны вплотную. В ее комнате щель образовалась после поломки и последующего ремонта, произведенного прежним жильцом. Маленький дефект не доставлял никаких хлопот — сквозняка не чувствовалось и подсмотреть, что делается в комнате, невозможно. Так вот, сейчас в щелке торчало что-то, клочок бумаги что ли. Когда она ложилась спать, ничего не было. Видно, кто-то подсунул.
Забыв про сигарету, она быстро наклонилась. Так и есть — бумага, самая обычная, грубая, сероватая. Листок сложен вчетверо. Она его развернула. Записка. Написана карандашом. Почерк корявый, неуклюжий. Видно, для маскировки писали левой рукой.
Она прочитала:
«Все складывается удачно. Надеюсь, и дальше так пойдет. Будь осторожной, соблюдай наш уговор, и ничего не откроется. Постараюсь как можно скорее раздобыть деньги. Как только раздобуду, передам тем же способом, что эту записку. Прошу мне верить. Всего хорошего.
Но, если попытаешься разнюхать, кто я, или сболтнешь лишнее, в этом доме тебе больше не жить. Да и вообще, мало ли что может с тобой случиться. Ладно, это я так, на всякий случай».
Глава 10. Сомнительные пункты
Сидя за стойкой, Кёко нервничала. Никак не могла включиться в разговор собравшихся в «Дэра» женщин. Глянула на часы, подарок Эбизавы. Обычно, когда она смотрела на них, ее охватывало теплое чувство, но сейчас этого не было.
…Куда он запропастился! Больше чем на полчаса опаздывает…
Вчера вечером договорились собраться здесь в десять утра. Сейчас уже около одиннадцати, а Эбизавы все нет. Впрочем, и репортеров тоже. Хоть бы позвонили.
— Сколько можно ждать! — в третий или четвертый раз произнесла вслух Кёко.
— Да, опаздывают, — кивнула Сэйко Коно, актриса, работавшая на радио. — Даже странно — все четверо. Может, случилось что-нибудь…
Она сегодня специально взяла отгул и теперь попусту тратила время.
— Ну, если бы что-то случилось, я думаю, они все-таки позвонили бы. Ведь знают же, с каким нетерпением мы ждем результата…
Вчера они решили, что Кёко обратится в полицию с просьбой отозвать заявление о нанесенном ей со стороны Оотагаки материальном ущербе. Инициатором этого был Эбизава, считавший, что в таком случае у полиции не будет повода для немедленного ареста Оотагаки. Формальную сторону взяли на себя Сиоми и Ясиро. Кёко долго колебалась, прежде чем согласиться. Утром она с большой неохотой уступила просьбе полиции, а теперь, отзывая собственное заявление, вроде бы противодействовала ее работе. Особенно ее волновали могущие последовать за этим придирки Томихары из отдела полиции нравов.