Цепенею. Смотрю сквозь стекло, и всё происходящее вокруг исчезает.
Меня клинит.
Это глюк?
Гера? Не может быть…
Поворачиваюсь к Вениамину, и он явно читает на моём лице что-то недоброе, взволнованно поджимая губы.
– Всё в порядке?
– Это кто?
Киваю в сторону этого зала.
– Это волонтёры, они очень часто проводят мероприятия для наших пациентов. Хорошие ребята.
– Нет, там, у окна, девушка, в платке голубом.
– Это… ах, это Герда, полгода у нас на лечении.
– А что у неё?
– Острый миелоидный лейкоз.
– Это лечится?
– Собственно, этим мы здесь и занимаемся. Вы её знаете? Может быть, её позвать? Уверен, ей будет приятно.
– Потом. Пойдёмте к вам в кабинет, надо… поговорить.
Оборачиваюсь в сторону лестницы и иду туда на автомате. Меня перетряхивает. Гера! Ты серьёзно? Не может этого быть. Не может! Я в это не верю.
Глава 8
Герда
Десятый день после второго курса химиотерапии. Через некоторое время станет ясно, сократилось ли количество бластов и удалось ли мне достигнуть ремиссии.
Когда я только очнулась в палате обычной больницы полгода назад, то мне приписали какие-то психические расстройства, проблемы с нервной системой. Потом, на основании осмотра кожных покровов, отправили сдавать анализы, в результате которых образец крови направили на более подробное изучение.
Меня успели выписать, и я даже вернулась в наш дом. Только вот оказалось, дома никакого нет. Квартиры тоже. Назаров просто расплачивался по счетам, и всё имущество ушло на погашение его долгов. Хотя у меня и так ничего не было.
Мы переехали к маме. Начали поиски Теоны. Я обратилась в полицию, но, так как ребёнок был за границей, дело встало.
Я продолжала принимать успокоительное, от которого мне становилось ещё хуже. Врачи категорически запретили какие-либо препараты, но я уже знала, что у меня зависимость. Препарат слишком сильный, транквилизатор. Я даже не помню, когда начала его активное потребление, но теперь в тумане прошлого чётко вижу одно. Это Гриша мне их подсунул, и продолжал давать, пока я просто не смогла без них обходиться.
Назарова объявили в розыск и показывали по федеральным каналам. Я не понимала толком, что происходит и в чем его обвиняют. Какие-то финансовые операции с государственным бюджетом. Только где он, и где этот бюджет. Потом в массы вылилась кандидатура этого Лукьяна. Оказалось, что он политик, подробности не уточняли, но по всей шумихе ясно было одно – он был не последней фигурой в масштабах государственного управления. Не зря я тогда узнала его голос.
После массовой огласки, резонанс которой запустился за неделю, я не теряя времени полетела за дочерью. Хорошо, что срок действия паспорта не истёк.
Я забрала Теону и на последние оставшиеся деньги купила билет обратно в Москву.
Мы уже переехали в мамину двушку.
Прошла ещё пара дней, а потом нам позвонили из больницы, прося приехать.
Я не понимала, что не так, к тому же мне совсем не было дела до моего здоровья. Я жила лишь тем, что мой ребёнок наконец-то со мной. Теона смотрела на меня немного отстранённо, ведь Гриша, как мог, сокращал время нашего с ней общения.
Но она быстро привыкла, мы привыкли.
И я уже верила, что всё кончено. Что мы свободны. Но даже здесь кто-то решил за меня.
Страшный диагноз, неконтролируемый рост «бластных» клеток крови и костного мозга, которые не могут нормально функционировать, острый миенобластный лейкоз, по-простому – рак крови.
И ведь в это невозможно поверить. Невозможно, потому что ты всегда думаешь, что со мной-то точно такого не произойдёт. Это там, где-то, с другими. Но не со мной.
Я сидела в процедурной, у меня снова брали кровь. Она так завораживающе набиралась в пробирку, что я не могла отвести от неё глаз. Смотрела и спрашивала себя: неужели это конец?
Разве так бывает?
А потом госпитализация. Первый сеанс химиотерапии, подавленность. Но она внутренняя, внешне я борюсь, хочу выглядеть лучше, чем есть, веселее. Отлучение от таблеток идёт на пользу, я больше не овощ, но так жить гораздо труднее. Мир теперь не за занавесом, вдалеке от моих глаз. Он предо мной, каждый день. Каждый день своей суровой реальности.
В конце концов, я должна попытаться. Должна верить. Потому что я нужна своему ребёнку… маме. Я же им нужна.
Не знаю, становится ли мне легче, но самовнушение начинает работать на полную.
Меня переполняет уверенность, а ещё мама привлекает внимание фонда по борьбе с моей болезнью.
Я никогда не видела её такой, она вселяет в меня надежду, лезет из кожи вон, чтобы хоть чем-то помочь.
У нас нет денег на лечение от слова совсем, но сейчас болезнь на ранней стадии, а оттого прогнозы очень хорошие. Главное – проходить курсы, которые влетают в копеечку.
А потом всё рушится. Как по щёлчку. Мама приходит вялая, словно неживая. Она долго ходит вокруг да около и нехотя говорит, что опека забрала Теону.
Опека непреклонна.
Я не понимаю, как он мог просто взять и отказаться от своего ребёнка. Нет, не так, он, как последняя тварь, свалил из страны и направил в органы опеки письменный отказ. Его дела разорили и моего отца, который спивается последние три месяца и больше не походит на человека. Дашка от него ушла. Улетела к родителям в Уфу. Может быть, это добило его окончательно? Хотя, если честно, туда ему и дорога.
А моя дочь, моя Теона… её просто забрали.
Я же нахожусь на постоянном лечении, мама лежала в неврологической клинике и принудительно посещала психолога, отец отказался от родного ребёнка. Мы неблагополучные по всем фронтам и просто не имеем возможности и условий для содержания ребёнка, так нам сказали. А денег, чтобы заплатить органам опеки за закрытие глаз, у нас нет. Тею забрали почти три месяца назад. Мама подала в суд. Но это мало что даёт.
Её забрали, но мы стараемся бороться как можем.
– Мам, что сказал адвокат?
Поправляю одеяло, смотря на мать с надеждой.
– Герда…
Я уже знаю ответ. Знаю, но тяну. Пусть моя надежда поживёт во мне ещё пару секунд. Нервы сдают.
– Мам, говори уже!
– Это всё непросто… Наши законы… они не для людей… раньше мы могли заплатить, а сейчас… адвокат сказал, что отказывается с нами сотрудничать, мы и так ему должны.
– Значит, Тея останется там?
– Мы будем бороться, слышишь!!!
– Как, мам? Что нам делать? Я не знаю, понимаешь, я совершенно не знаю, что делать дальше.
Мама как-то насторожённо смотрит в окно, потом на дверь, поджимает губы, потирая запястье.
– Когда я к тебе шла, то видела Шелеста.
– И что? Он сейчас повсюду. Реклама, новости, не удивила.
– Я видела его здесь сегодня, с главврачом.
– Здесь?
Не дышу. Я же не ослышалась? Он здесь?
– Он тут с целой делегацией был.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Может быть, он поможет? Я знаю, у него свадьба, много дел…
– У него свадьба?
Мама раздражается, явно жалея о том, что сказала, но быстро берёт себя в руки.
– Ты не знала? Прости.
– Я не знала.
– Так что? Я могу найти номер Марины, может быть, она с ним поговорит?
– Он не поможет, он зол и…
– Так, может, стоит ему всё рассказать? Он хороший человек!
– Помнится, раньше, ты считала иначе, – говорю зло, но не от обиды, а от бессилия.
Мама игнорирует мою колкость.
– Я не видела его уже давно. К тому же в последнюю нашу встречу он не захотел меня слушать.
– Я все жё попробую его найти.
– Что ты ему скажешь, мам?
– Я найду чего сказать, не переживай. Не захочет говорить он, поговорю с Мариной, она тоже мать и должна нас понять. Мы обязаны хотя бы попытаться. У нас всё равно нет выбора.
– Ты права…
Мама уходит. А я продолжаю смотреть в одну точку, решаясь.
Мне плевать, что думает Шелест, Марина, я хочу помочь своему ребёнку, только и всего.
Набираю Марину по памяти. Конечно, это глупо – надеяться, что после стольких лет у неё всё тот же номер, но я надеюсь.
Гудки. Всего парочка – и вот он, знакомый голос. А у меня ступор.
– Говорите!
– Здравствуйте, Марина Юрьевна!
А теперь ступор, кажется, у неё. Она меня узнала.
– Чего тебе нужно, Герда?
– Марина Юрьевна, я… мне… вы не могли бы дать мне номер Богдана или просто передать ему мой?.. Мне нужно с ним поговорить. Это касается…
– Я ему передам.
Гудки. Чувствую ледяные дорожки слёз на щеках. Она ему не передаст. Я бы на её месте поступила так же. Так же…
Вечером мы вновь поднимаем эту тему. Точнее это делаю я. Мама отмалчивается. Видимо, до Богдана не так просто добраться, а Марина ответила ей то же, что и мне.
– Говори, мама, я и так знаю, что она сказала.
– Ты ей звонила?
– Да, как только ты ушла.
– Почему не сказала мне, что собираешься сама?
– Надеялась, что тебе она скажет другое…
– Видимо, не сказала. Ты была права, доченька, он теперь другой человек.
– Что? Ты говорила с ним? Что он сказал?
– Нет. Он передал через Марину, что это наши проблемы. Ты же ей всё рассказала?
– Она не стала слушать до конца…
– А мне сказала, что в курсе. Что-то тут не чисто. Врёт она, – мама оживлённо вскакивает с кресла. – Теперь я в этом уверена. Врёт, – кладёт в сумку телефон и вешает ту на руку. – Я сама к ним поеду.
– Мам…
– Не спорь! Мама лучше знает, что делать!
Глава 9
Герда
Серафимов приглашает в свой кабинет и с удивлёнными глазами садится напротив. Я молчу. Перевариваю. У меня какой-то словесный ступор. Я все ещё не могу в это поверить. В то, что с ней происходит. Где же её любящий муж? От одной только мысли об этом козле стискиваю зубы.
– Она тут полгода?
Всё же собираюсь с мыслями.
– Чуть меньше. Вы её знаете, да?
– В школе вместе учились.
– Жаль девушку, такой диагноз, да ещё и муж бросил. Вон по всем каналам крутят. Наворовал и за границу сбежал. Одна мать в больницу приходит.