Минут через сорок я вновь корчусь от боли из-за введённого препарата. Эта боль похожа на агонию, возможно, завтра моё состояние ухудшится. Точнее я буду слишком слаба, а головная боль запросто разорвёт мой мозг изнутри.
Серафимов мне больше ничего не говорит, но почему-то я уверена, что мне недоговаривают.
А через четыре дня сообщают, что меня переводят в израильскую клинику. Всё, что происходит дальше, это просто вереница передвижений, слов и проплывающих вокруг меня людей. Богдан поддерживает меня всё это время и не отходит ни на шаг. Мама с Теей пока остались в России, но так мне даже легче, я в таком состоянии, что просто не желаю, чтобы мой ребёнок это видел.
Как только я поступаю сюда на лечение, то сдача всех анализов начинается почти с нуля, потому что всё, что происходило в нашей клинике, практически не котируется.
Вновь анализ крови, пункция костного мозга, цитогенетический анализ и иммунофенотипирование, всё это длится шесть дней. Чувствую себя овощем, но стараюсь улыбаться. Шелест становится дёрганным, но виду не показывает. Хоть я всё и замечаю.
По результатам анализов доктор Штаркман назначает протокол лечения, три этапа, которые мне предстоит пережить.
Я уже слышала, что Богдан не раз говорил с ним о пересадке костного мозга, это пугает. А ещё я прекрасно понимаю, что анализ костного мозга можно делать, только когда все показатели поднимутся до минимального уровня, что в условиях химиотерапии почти невозможно.
Вообще, дело не ясно как начинает двигаться с мёртвой точки, ну или я себе это внушаю.
Богдан.
– Я всё понял, – скидываю вызов.
Гере хуже, а значит, что пора заканчивать с этим детским садом. Я уже давно думаю о том, что продолжать лечение стоит в Израиле или Германии. Выслушав множество мнений, выбираю первое и звоню в клинику лично. Дальше уже всё утрясает Валера, только предоставляя мне полные отчёты, слово в слово, о проделанной работе.
Дня через три Израиль даёт полноценное добро на перелёт туда. За всё время, пока мы туда перебираемся, пока её вновь обследуют, мы почти не говорим. Она кажется ещё более худой и бледной. Всё, что я могу, – это лишь обнимать её и поддерживать морально, но это тяжело. Мне больно видеть её такой, но я стараюсь не падать духом. Мой телефон разрывается от звонков, меня вновь теряют, но я не настроен ничего решать и ни с кем говорить. Я хочу лишь, чтобы это чёртово лечение ей помогло.
В итоге в конце первой недели мне наконец объясняют, к чему готовиться и что будет дальше. Первично выдвинутое лечение займёт больше ста двадцати дней, по истечении которых можно будет говорить о пересадке. У неё не совсем критическое положение, поэтому её состояние терпит и рисков не так много. Но они есть, сука. Они есть, и меня это ни черта не успокаивает.
Я бешусь, но понимаю, что мне нужна холодная голова. Всё это сводит с ума. Герда же, напротив, держится воинственно, даже улыбается или делает вид. А у меня иногда не хватает сил смотреть на то, как ей плохо. Как её рвёт после химии, как она лежит ночами и не может уснуть.
Я не отхожу от неё весь первый этап, приходя к пониманию, что через месяц у меня бой, к которому я не готов ни морально, ни физически. В тот вечер звонит Майк и матерится по-русски, это было бы смешно, если бы не было так печально.
Гера слышит этот разговор, точнее, я узнаю это утром, а когда говорю по телефону, наивно полагаю, что она уснула.
– Ты должен лететь, – заявляет, стоит мне только переступить порог нашей палаты после пробежки.
– Куда?
– Не прикидывайся деревом. Я всё слышала, ты должен лететь.
– Не передёргивай.
– Это ты не сходи с ума. Если я год здесь лежать буду, ты год будешь рядышком сидеть?
– Нужно будет, посижу.
– Богдан, пусть сюда прилетит мама и Тея, а ты займись своими делами, тебе нужна передышка, правда.
Молча ухожу в душ. Я не знаю, что мне делать в этой ситуации. Я не хочу её здесь бросать, но отчасти понимаю, что она в чём-то права. Переодевшись, возвращаюсь к ней.
– Гер, я с ума сойду там, ты не понимаешь…
– Я всё понимаю, и ты можешь прилететь в любой момент. Мой хороший, – протягивает ладонь, – я очень тебя люблю, но ты не железный, милый. Всё это очень тяжело. Не мне одной плохо, я же это понимаю. Вернись домой, реши все свои дела и возвращайся. Слышишь?
Она шепчет, обнимая за шею. Прикрываю глаза, вдыхая её запах, и понимаю, что ресницы стали влажными. Сглатываю вставший в горле ком вместе со своими страхами. Я так за неё боюсь.
Возможно, это чистый эгоизм, но я не позволю ей не справиться, иначе я сам сдохну рядом с ней.
Глава 16
Богдан
По возвращении в Москву я не чувствую прилива сил, наоборот, кажется, словно от меня оторвали кусок. Мы с Ольгой в прямом смысле меняемся местами, и она улетает к Гере. Правда, пока одна. Тея остается здесь со мной на неделю, после её тоже отправят к маме. Это вынужденная мера, о которой попросила Герда, потому что в течение этой недели её ожидает начало второго этапа, и её состояние опять ухудшится в физическом плане.
– Ма, – зажимаю телефон между ухом и плечом, – я привезу тебе Тею, а вечером приеду и всё расскажу. Хорошо, да.
Скидываю вызов, замечая выглядывающую из-за угла Теону.
– Не отдавай меня облатно, – глазки наполняются слезами, – я буду собирать игрушки, буду кушать манную кашу, – голос срывается на рёв, – буду всегда слушаться, – всхлипывает, крепко прижимая к себе куклу.
Она стоит посреди прихожей, вытирая кулачками крокодильи слёзы, а у меня в сотый раз душа выворачивается наизнанку.
Сука, такого я не мог представить и в страшном сне. У меня минутный ступор. Картинка отпечатывается в моей голове.
– Не плачь, – подхожу, садясь на пол рядом с ней, – я тебя никому не отдам, – прижимаю малышку к себе, – не плачь, – глажу подрагивающую спинку, – я отвезу тебя к одной хорошей тете, а вечером заберу. Мне нужно на работу.
Тея мотает головой, вырывается.
– Нет, ты отдашь меня и больше не плидёшь. Мой папа больше не плишёл, – кричит, давясь слезами.
– Я приду, – говорю, смотря в её глазки, – я тебя не брошу.
– Я хочу с тобой, – всхлипывает.
Прикрываю веки на долю секунды. Ладно, если я возьму её с собой, мир не рухнет.
– Хорошо, поедешь со мной. Только обещай больше не плакать.
Тея кивает, вытягивая ручки. Поднимаю её и выхожу из квартиры.
В машине Тея сидит молча. Это на самом деле радует. Я не привык общаться с детьми один на один на протяжении долгого времени и не слишком понимаю, как это делается. Интенсивно отыгрываю на интуиции. С сегодняшнего дня у меня усиленная подготовка к бою, у Геры ближайшую неделю терапия, и Тее по-любому будет нужна няня, пока она здесь, хотя лучше бы оставить её Ма.
В зале она почти не смотрит по сторонам, а, вцепившись в плечо, прижимается лицом к шее.
– Богдан, здорово!
– Привет, Тём, – хлопаю его по плечу и иду в кабинет тренера.
– Олегыч, можно?
– Заходи. Ты сегодня с милой леди, – широко улыбается, а Тея сильнее прижимается ко мне.
– Слушай, её надо чем-то занять. А Иваныч где?
– В новой обители тусует. Там спарринг-зону сегодня мутят, контролит.
Иваныч теперь тоже в команде, мой первый тренер, чтоб его. Я прилетел сюда с мыслями открыть свой клуб, так вот во всём этом аду проект продолжал двигаться и даже реализовываться. Помещения были найдены, ремонт шёл полным ходом, тренерский штаб потихоньку набирался.
– Ясно. Так как? Куда принцессу определим?
– Думаю, в зал её с собой надо брать, она ни с кем чужим не останется. Да, Тея?
Она, молча насупившись, смотрит на Тёму. Короче, ясно всё.
– Так, посиди тут. Я переоденусь и приду, хорошо?
Кивает, но вновь смотрит почти зарёванными глазками.
– Не реви. Я сейчас приду.
Когда возвращаюсь, Тея рыдает навзрыд, а Тёмыч бегает вокруг неё с ошалелыми глазищами.
– Супернянь, свали уже. Тея, мы договаривались не реветь?!
Она хлюпает носом, губки подрагивают.
– Пошли со мной.
Девчушка проворно слезает с дивана и топает за мной, вложив свою ладошку в мою.
Всю тренировку Теона сидит молча с моим телефоном, другого развлечения для ребёнка я не придумал.
К вечеру мы почти приползаем домой, потому что я еле стою на ногах. Тёмыч сегодня не по-детски меня размотал. Помогаю Тее улечься спать и иду к себе.
Выключаю светильник, чувствуя, как меня утаскивает в сон.
Где-то на задворках сознания слышу шорох. Нехотя открываю глаза, прислушиваюсь. Дверь медленно открывается, и в комнату заходит Тея. Тихо вышагивая, подходит к кровати и заползает наверх.
Переползая через меня, забирается под одеяло, прижимаясь к моему боку. За эти пару дней она старается не отходить от меня ни на шаг. Постоянно приносит свои игрушки, книжки…
Переворачиваюсь на бок, заворачивая малышку в одеяло.
– Богдан, а мама умрёт?
Крупная дрожь охватывает всё тело. Сглатываю, потому что она вслух задала вопрос, от которого я стараюсь увиливать даже в своём сознании.
– Нет.
– А ты от нас не уйдёшь?
– Не уйду.
– Я очень тебя люблю, как маму, – тянется руками к моей шее и, уткнувшись носом мне в плечо, засыпает.
Слышу её тихое дыхание и боюсь пошевелиться. Разбудить. Меня перетряхивает от детской откровенности. А ведь она бы могла быть моей дочерью. Могла бы…
С утра мы только успеваем проснуться, хотя время уже, оказывается, обеденное, как в дверь звонят. Кого там ещё принесло?
Плетусь к двери на автомате, тело ломит от вчерашней трени, не успеваю открыть, но уже чувствую, что Теюха стоит позади меня. Этот мелкий хвостик не отстает ни на шаг. Открываю дверь. Интересные гости, не то чтобы я не ждал…
– Сейчас спущусь, – захлопываю дверь перед носом быдловатого на вид мужика.
Накинув куртку, прошу малявочку поиграть в комнате, и, пообещав вернуться быстро, к тому же с конфетами, спускаюсь на улицу.