Прошу Мураса отвезти меня обратно в город и, говоря о больнице, знаю, что он сейчас же сообщит об этом Шелесту.
В клинике меня встречают приветливо, по-другому здесь не бывает. Снимаю куртку, усаживаясь на диванчик, пока для меня готовят процедурную. Осмотр занимает меньше получаса, также приходится сдать кровь. И я уже, наверное, готова уйти, но Анна Арнольдовна, зам Серафимова, она внимательно и, кажется, так долго на меня смотрит, после чего просит сдать ещё пару анализов.
Когда я выхожу на крыльцо, Шелест уже несётся ко мне. Ну вот, я знала, что он приедет. Знала.
– Всё хорошо?
– Да, просто небольшая слабость. Сказали, что ничего страшного в этом нет.
– И всё?
– Всё.
Богдан придирчиво оценивает меня с головы до пят и тащит обратно. Лучше бы я попросила отвезти меня сюда кого-нибудь другого, но точно не Мураса. Конечно, любой другой бы всё сообщил Богдану, но не так быстро.
Шелест без стука и приветствия врывается в кабинет Анны Арнольдовны. Женщина садится в своё кресло, перекладывая папку, лежащую перед ней, на край стола.
– Добрый день, Богдан Николаевич.
– Здравствуйте. Нам нужно полное обследование.
– В этом нет необходимости. Я как раз хотела позвонить и вернуть Герду обратно.
– Что с ней?
– Ничего криминального. Ваша жена беременна.
Шелест, настроенный враждебно ко всему миру, застывает на месте. Мне кажется, я сама невольно открываю рот и сразу прислоняю к нему ладонь, чтобы не завизжать.
– Ей же нельзя… – это всё, что он в состоянии сказать.
– Ей не рекомендуется. Но если так получилось, будем рожать. Делать аборт гораздо опаснее.
Он кивает, разворачивается и уходит. Я же не могу в это поверить. Он ушёл, просто взял и ушёл, это действие не укладывается в моей голове, сглатываю, ошарашенно глядя на врача. Губы искривляются в улыбке, вымученной и печальной улыбке.
Выхожу в коридор. Оглядываюсь и наконец замечаю своего мужа у окна в противоположной стороне длинного больничного коридора. Иду туда, а у самой трясутся поджилки.
– Богдан, – касаюсь ладонью его спины.
– Гера, – взгляд становится более жёстким, – если это твои проделки и всё это не случайность…
– Нет, я не знала, я ничего не знала. Я, может, и ненормальная, но не настолько.
– Прости, эмоции, – сжимает руку в кулак, упираясь ею в стену, – иди ко мне, – притягивает к себе, касаясь губами виска.
– Всё будет хорошо, мы справимся.
– Справимся, – поглаживая пальцем мою щёку.
– Я очень тебя люблю, – закрываю глаза, прижимаясь к нему крепче.
– Моя любимая Умка, – его ладонь спускается на мой живот, – он, – прокашливается, – наш малыш.
– Может быть, это она?
– Пацан. Это точно будет пацан.
– Нужно как-то сказать Тее.
– Скажем, у нас замечательная дочь, которая будет рада брату.
– Или сестре.
– Или сестре.
Эпилог
Богдан
Спускаюсь в столовую, по пути просматривая документы новой рекламной кампании Присев за стол, откладываю планшет подальше, переводя взгляд на что-то заинтересованно набирающую в телефоне дочь. Тея как зомби, никого не вижу, ничего не слышу.
Герда встает у неё за спиной, громко кашляя. Теона резко прячет гаджет, оборачиваясь к матери.
– Я всё, всё, – поднимает ладошки с хитрющей улыбкой.
– Давайте тогда обедать. Тея, поможешь?
Герда достаёт из шкафчика большую деревянную лопатку и аккуратно выкладывает мясо из сковородки.
– Конечно, помогу. Слушай, пап, – подсаживается на стул рядом, – а ты не мог бы один билетик достать?
– Какой?
– На хоккей, – складывает губки бантиком, – там один мальчик будет играть…
– Опять влюбилась?
– Пап! Ну, – мечтательно вздыхает, – совсем чуть-чуть, вот совсем.
– Ну, я подумаю. Где играют?
– В Торонто.
– Мать, приехали, пакуй чемоданы, в Канаду летим.
– Куда?
Гера как раз ставит на стол корзинку с хлебом.
– На жениха смотреть Тейкиного.
– Папа! Я так не договаривалась!
– Да мы пока никак не договаривались, дочь.
– Ну пап!
– Тея, тебе лет сколько? – вмешивается Гера. – Ты обалдела, одна в другую страну, ещё и на хоккейную трибуну. Тебя там прихлопнут где-нибудь и не заметят. Никаких Канад, хоккеев и хоккеистов. Слышишь меня?
– Ой, сколько лет, сколько лет, мам, не начинай. Вы с папой в таком же возрасте встречаться начали и…
– Закрыли тему, – Герда злобно прищуривается.
– Ну и всё. Я тогда… тогда…
– Что? – с насмешкой приподымаю бровь.
– Ну папулечка, ну пожалуйста. По-жа-лу-й-ста! Я обещаю в этом году сдать всё на отлично, и…
– Один уже доучился, что в суворовское отправили, с его гениальными идеями. Тебя тоже на казарменное положение пора переводить?
Умка разошлась не на шутку. Хотя мы хлебнули достаточно проблем с младшим, что глаз у неё на фразе «буду вести себя хорошо» дёргается до сих пор. Хотя Тея, по сравнению с сыночком нашим, белая и пушистая.
– Мам, ой не надо меня с Никитой сравнивать, я, в отличие от него, адекватная и всякой хренью не страдаю. Дом не затапливаю, ракеты во дворе не запускаю и травмат нигде не находила. Так что у меня должны быть привилегии! И вообще, я уже взрослая. Взрослая!
– Мам, что скажешь? – постепенно склоняюсь на сторону дочери.
– Нет, Богдан, нет!
– Мы подумаем. Принеси мне мой телефон, в кабинете забыл.
– Хорошо, – Тея улыбается, воодушевлённо шагая наверх.
– Нет!
– Ну слетает она, что страшного-то?
– Одна?
– С охраной. Ты так реагируешь, словно её реально кто-то одну отпустит.
– Не знаю, Богдан, Тея очень ветреная, эти постоянные влюблённости, порывы сорваться на край света, рай в шалаше. Мне за неё страшно.
– И поэтому ты с каждым разом всё больше и больше её от себя отдаляешь. Одни запреты.
– Тебе легко говорить, у нас что ни происходит, все идут к папе. А папа всё одобряет. Конечно, мама плохая, мама строгая, а на деле у нас сплошная вседозволенность получается.
– Прекрати. Ты сейчас перебарщиваешь.
– Ладно, прости, – садится напротив, – я просто очень переживаю. Никита со своими выходками, а ему ещё и десяти нет. Я думала, что мы не так скоро столкнёмся с подростковыми проблемами.
– Себя в Тейкином возрасте вспомни.
– Самое страшное, что помню.
– И? Голова на плечах была? Была. Так вот и наша дочь, думаю, не дура.
– Значит, отпускаем?
– С охраной. На пару дней.
– И пусть видеоотчёты записывает, что она живая.
– Это уже не ко мне, – складываю руки на груди.
Тея, всё это время подслушивающая под дверью, взвизгивает и бросается ко мне на шею.
– Спасибо-спасибо. Я вас так люблю, вы самые лучшие родители, – переключается в своих причитаниях на Геру, – мамулечка, – целует в щёку, – спасибо. Я какие хочешь отчёты запишу, всё что угодно.
Во дворе раздаётся хлопок. Оборачиваюсь, уже готовясь к реакции жены, но её нет. Она просто накрывает лицо руками, покачивая головой. Тея бежит на улицу, я же продолжаю смотреть на Геру.
– Боже, Никита и летние каникулы – это две самые страшные вещи в мире.
– Пошли посмотрим, чего там бахнуло.
– Пошли. Раньше я всегда боялась, что с ним что-нибудь случится, а сейчас… я, наверное, ужасная мать, но теперь я опасаюсь за наш дом. Я уже настолько привыкла, что Никита переворачивает всё вверх дном, что… не важно. Просто пошли на улицу.
Во дворе нас ждёт замечательная картина. Куча земли, грязная моська сына и горящий куст. Относительно ожидаемо. Один плюс во всём этом есть. Охрана всё время была здесь и подстраховывала этого… приличных слов почему-то не находится.
– Пап, ты видел, как рвануло?
– Что за новые фокусы? Где взял?
– А там, в училище. Смотри, круто, правда? Воронка какая.
– Никита, ещё раз что-нибудь подобное вытворишь, на всё лето запру в комнате…
– Ну мама! Это же эксперимент, ты не понимаешь.
– Какой эксперимент? Как убить себя и сжечь всё вокруг? Всё, домашний арест.
– Папа…
– Даже не надейся. Мама права.
– Я тогда к бабушке уйду.
– Она тебя нам через два дня обратно притащит, – усмехаюсь, – домой уже иди, экспериментатор.
– Умойся, сынок, – добавляет Гера.
– Ага, ладно, – отмахивается и несётся к себе в комнату.
– И вы ещё меня сравниваете с этим мелким пакостником? – Тея кривит лицо. – Ужас, куда катится этот мир? Мам, я к Дашке.
– Хорошо, Тея.
Тейка уходит, и я увожу Геру в дом.
– Ему нужно куда-то тратить энергию, пока он дома.
– Бери его с собой на работу, на тренировки, куда хочешь. Но пусть он меньше слоняется без дела, иначе к его отъезду в училище мы тут все рехнёмся. Это вот он же в тебя. Ни минуты покоя.
– Конечно, в меня, в кого ещё? – сжимаю её плечи.
– А я недоглядела, недовоспитала.
– Гера, завязывай. Каждый раз одно и то же. Меньше стресса. Само образуется, перебесится.
– Перебесится… а что будет через лет пять? Он же точно бунт устроит, или того хуже. Я даже думать об этом не хочу.
– Вот и не думай. Переживать будем, когда Никитос очередной фокус выкинет.
– Три дня чтобы из дома его не выпускал. Пусть сидит и думает над своим поведением.
– Не думаю, что это поможет.
Умка присаживается на диван.
– Не поможет. Ничего не поможет.
– Мам, – жалобный скулёж доносится с лестницы, – я больше так не буду. Правда-правда. Прости меня, я не хотел, – Никита сбегает вниз, обнимая Герду, – не обижайся, ладно?
– Ну как я могу на тебя обижаться? – поправляет пальцами его челку.
– Ой, он вечно так говорит, – Тейка огибает диван, садясь на край, рядом со мной.
– Отстань, Тейка, надоела.
– А ты-то мне как надоел. Мелочь пузатая.
– Сама мелочь! – показывает язык сестре. – Пап, я завтра поеду с тобой, ладно? На тренировку.
Киваю, потрепав его голову.
Герда что-то ему говорит, Тея спорит, но я не слышу. Я смотрю на них, чувствуя, как сжимается сердце. Семья – это счастье, любовь, сила. Я уже не представляю свою жизнь и не могу назвать её полноценной, если хоть кого-то из этой троицы не будет рядом.