Мама говорит, что она ему не нужна. Что он просто избавился от помехи, таким образом. Отправил с глаз долой. Но я в это не верю. Она же его дочь, он не может так поступать. Он должен испытывать к ней то же самое, что и я… ведь должен же.
А теперь, теперь он и сам пропал.
Его нет уже две недели. Он улетел в Чехию, так ни разу и не позвонив. Но мне это не интересно. Мне вообще мало что интересно. Просто Гриша должен привезти Тею из Англии. Мою Тею. Он мне обещал. А теперь его всё нет и нет. И Теи нет…
Стоит об этом подумать, как Назаров залетает в дом. Он кажется таким чужим. Он всегда был чужой. Но моё безразличие сделало его роднее. Я просто привыкла. Смирилась.
Мокрый, холодный, он проходит мимо меня с таким видом, словно я призрак. Нет меня здесь. Мама вытягивает шею, с любопытством смотря в спину моего мужа.
Но, скорее всего, любопытство вызывает не он, а тот человек, что пришёл с ним. Гриша явно раздражён. Слышу лишь, как хлопает дверь кабинета. Мама выбегает ко мне, и, схватив за руку, тащит туда. К дверям, за которыми они только что спрятались.
– Мама!
Она лишь закрывает мой рот ладонью.
– Тихо, – шёпотом.
Мы стоим в тишине. Я слышу голоса, но не разбираю, о чём речь. Не больше комариного писка. А потом тишина сменяется диким рёвом. Гриша кричит что-то о деньгах, о том, что нужно сваливать, о том, что Лукьян теперь не помощник…
При упоминании последнего кожа покрывается мурашками. Меня всегда пугал этот человек. Он никогда не показывал своего лица. Но вот голос… мне кажется, как-то раз я слышала его в телевизоре, на каком-то политическом канале.
Назаров с силой распахивает дверь, почти выкидывая этого незнакомого мужчину нам под ноги.
– Пошли вон отсюда, обе! Чего встали?!
Пячусь. А мама до боли сжимает моё запястье.
– Ау, – вырываю руку. – Где Теона?
Назаров прожигает взглядом и начинает в спешке собирать чемодан. Носится по этажам и ничего не говорит.
Куда он дел мою дочь? Что происходит? Паника во мне достигает апогея. Чувствую холод, всё вокруг плывет, виски пульсируют, и я медленно теряю равновесие.
Мама что-то кричит, но я не понимаю что. Все кружится как в танце. Только шум. Туман и шум. Шум и туман.
– Герда! – мамин голос, едва доносящийся до моего сознания.
Богдан
Август.
– Ну что, молодожёны. Я вас поздравляю! – вручаю маме букет бледно-розовых роз.
– Спасибо, сынок. Идём в дом.
– Тихушники вы, конечно, те ещё.
Мама улыбается, ставит цветы в вазу и просит принести нам чай. Мы сидим в кухне Доронинского особняка. О том, что Ма с Александром Николаевичем расписались, я узнал пару дней назад.
– А что рассказывать? Я, знаешь ли, в не меньшем шоке.
– А с паспортом это он хорошо придумал. Иначе ты бы никогда не согласилась.
– Да уж. Забрать мой паспорт и подсунуть новый как ни в чем не бывало. Меня ГАИ останавливает, а я даже не в курсе, что у меня документы на другую фамилию.
– Ну так отпустили же.
– Конечно, отпустили, пожалуй, они сами там поседели, когда Саша позвонил.
– Представляю…
– Ты надолго? Я тебя год не видела, сидишь там в своей Америке, не прилетел ни разу.
– Я на пару суток. У меня контракт, через три месяца бой.
– Я думала, ты уже от этого собираешься отходить…
– Последний. Подарочек себе к двадцатидевятилетию сделаю, и на пенсию.
– Ну-ну.
– Я серьёзно. У меня и без этого работы навалом. Кстати, после Нового года буду бывать здесь чаще. Мы будем зал в Москве открывать. Молодёжь перспективную вычислять.
– Серьёзно? Это меня радует. Как у Окс дела?
– Нормально. Она в Амстердаме с сестрой. Каникулы у неё.
– Пусть отдохнёт девочка. А то ты её своими поручениями в гроб раньше времени загонишь.
– Работа она такая, мам.
– У тебя и без неё есть кому работать.
– Она хороший специалист.
– Как у вас с ней дела?
– Ты о чём?
– Не придуривайся.
– Хорошо всё. Съехались.
– У тебя это хоть немного серьёзно? Или мозг девчонке пудришь?
– Не надо, мам, – барабаню пальцами по столу, – не спрашивай то, на что ответ тебе не понравится.
– Ясно всё. Когда уже это закончится!
Она раздражённо отодвигает от себя чашку. Поднимаясь со стула.
– Что «это»?
– Наваждение это.
– Не начинай, мам.
– Я не начинаю. Я вообще молчу. Смотрю на всё это и молчу. Сколько можно уже?
– Я поехал.
– Богдан!
– Я не хочу ругаться с тобой.
– Поэтому сбегаешь, да, сынок?
– Чего ты от меня хочешь?
Мама молчит. Смотрит в пол.
– Зачем вы женитесь? Тебе же на неё плевать.
– Она этого хотела, мечта сбылась.
– Что ты такое говоришь?
– А что?
– Не смей, слышишь? Богдан, не смей. Лучше оставь её в покое.
– Мы с ней обо всём договорились ещё на берегу. Она приняла все мои условия.
– Это жестоко.
– До завтра.
Вылетаю на улицу. Поэтому и не приезжаю, потому что это мозго*бство уже за гранью. Моя жизнь никого не касается.
Охрана, переполошившись, едет следом за моей машиной, сжимаю руль, перестраиваясь в соседний ряд. Отпускает. Вспышка гнева, которой уже давно не случалось.
Тошнит от этого города. Плохая была идея сюда приехать. Отвратительная. Но не поздравить ма я не мог. Жаль, конечно, что так поговорили. Вечером поеду извиняться. Но это вечером.
Мама не в курсе многих аспектов и думает, что Окс -жертва обстоятельств. Но она знала с самого начала, на что идёт. Этот разговор у нас с ней был где-то через три месяца после того, как я вернулся из России. Три месяца я страдал всякой хёрней, тупо тусуясь с Дорониным по миру.
Окс прилетела в Майами, как сейчас помню.
Башка раскалывается, в номере такой срач, что жить страшно. Шторы плотно задёрнуты, чтобы ни одна капля света не проникла и не убила мой мозг окончательно.
Рядом какая-то тёлка. Вообще её не помню. Ни её, ни то, что вчера было. Доронина помню, хотя этого хрен забудешь, даже если захочешь. Перекатываюсь на бок, как дверь в номер распахивается. Окс без слов проходит к окну, резко открывая шторы. Накрываю голову одеялом, а она словно специально начинает топать там своими каблучищами и чем-то грохать.
Ещё одно её движение, и мой мозг взорвётся.
– Вставай, – тянет одеяло на себя, – Шелест, ты оглох? Мы улетаем.
– Я сплю, отвали, Окс.
– Я уже купила билеты.
– Мне плевать. Я занят, у меня отпуск, – тяну одеяло на себя.
– Богдан, – понижает голос, – хватит уже. Ты развлекаешься больше двух месяцев, пора завязывать.
– Слушай, – приоткрываю глаза, отодвигая одеяло, – чего тебе надо от меня, а? Мы с тобой перешли границы. Но ты же понимаешь, что всё это… ты мне никто. Мы не вместе.
– Женись на мне, Шелест.
– Ты меня вообще сейчас слышала?
– Да. Я тебе помогу, я люблю тебя, Богдан.
– Я тебя не люблю. Ты это понимаешь?
– Понимаю. Время лечит, и…
– Слушай, у меня белка?
– Что?
– Не важно. Не сходи с ума. Найди себе мужика, а от меня отстань.
– За что ты её так любишь? Она же тебя предала.
– Лучше замолчи. Не надо, Окс. Не говори о ней плохо.
– Я и не собиралась. Мне больно смотреть, как ты мучаешься. Больно видеть, как скатываешься… этот Данил ещё.
– Даню не трогай, – усмехаюсь. – Зачем я тебе? Ты же не будешь счастлива.
– Я сама решу, какой я буду. Ясно?
– Да запредельно.
– Я не заставляю тебя любить меня. Нам будет достаточно моей любви. Слышишь? – она касается моего плеча.
Что она творит? Это безумие. Для меня, конечно, это ничего не изменит. Так даже проще. Никаких тебе сплетен в прессе. Никаких вечно таскающихся за мной баб. Да и Окс мне нравится. Она хорошая, добрая. Наверное, у меня сейчас не то состояние, чтобы принимать решения, но я почему-то их принимаю…
– Что я должен сделать?
– Объяви о нашей помолвке.
– Ты сумасшедшая.
– Я та, кто не упускает свой шанс.
– Везёт тебе, я свой упустил.
– Объяви. Вот билет, – кладет на тумбочку конверт, – в семь самолет в Ванкувер, тебя ждут.
– Окс, – она оборачивается, – ты же понимаешь, что между ней, и тобой, я всегда выберу её. Что бы ни случилось, и сколько бы времени ни прошло.
– Понимаю.
Этот разговор был полгода назад. Даже чуть больше. С того времени ничего не изменилось. Я ею не проникся. Да и что-то мне подсказывает, что вряд ли проникнусь кем-то вообще. Поэтому, может быть, это не такой уж плохой вариант? Может быть, хоть кого-то я сделаю счастливой. Набираю Окси, она как раз должна была сегодня вылетать в Нью-Йорк от сестры.
– Привет, я как раз хотела тебе звонить. Насчёт агентства по декору торжества.
– На твоё усмотрение. Делай всё на свой вкус, как тебе нравится. Я оплачу.
– Хорошо. Ты помнишь про клинику?
– Помню, конечно.
– Вечером позвонишь?
– Да.
– Целую, Богдан.
– И я тебя.
Отключаюсь.
В клинику приезжаю без шумихи. Захожу через вход персонала. Охрана ещё с утра оцепила здание. Незаметно, конечно. Мой помощник уже в кабинете главврача. Я приехал сюда, потому что хочу помочь. Это не пустые слова. Я хочу посетить здесь всё лично, и посмотреть, куда ушли мои деньги. Об этих вложениях не знает пресса, и надеюсь, никогда не узнает. Так же, как и о фондах, домах для сирот…
Иногда делать добрые дела нужно просто так. Просто так…
– Богдан Николаевич, здравствуйте!
– Здравствуйте, Вениамин Евгеньевич.
– Рад вас видеть. Откуда начнём?
– На ваше усмотрение.
– Тогда идёмте.
Заходим в лифт, Серафимов отжимает кнопку третьего этажа. Он проводит для меня почти двухчасовую экскурсию, детально рассказывая о закупленном оборудовании, ремонте и ещё куче всяких мелочей. Он говорит медленно, с расстановкой, делает немного затягивающиеся паузы, но такая манера речи в его исполнении ни капли не напрягает.
Мы минуем третий этаж, останавливаясь у зала с огромными стеклянными дверьми. Серафимов жестикулирует, что-то рассказывает, но где-то там, за пределами досягаемости моего слуха сейчас.