Во мне растет паника. Наверное, я сделала что– то не так. Он что, хочет меня вот так бросить?
– Садись, Ирландка.
Я повинуюсь, и он со стоном поворачивает меня лицом к себе и спускает мои ноги с кровати, а потом оглядывает меня всю.
– Откинься назад, опираясь на локти.
Переведя дыхание, я выполняю его команду. Думаю, я знаю, что он собирается делать. Эштон подходит вплотную к кровати, его глаза не отпускают мои, а руки ложатся мне на бедра.
– Эти хреновые кровати… – Чувствую, как он раздвигает мне ноги. Задерживаю дыхание, внезапно почувствовав страх.
Я знаю, что он делает, и меня охватывает паника.
Но глаза Эштона всё еще удерживают мой взгляд, поэтому я не сопротивляюсь.
– …Совершенно не пригодны… – Он быстро подтягивает меня к краю кровати. Его пальцы скользят по моим ногам, и он забрасывает их себе на плечи. Впервые он отпускает мои глаза и начинает покрывать поцелуями внутреннюю поверхность бедер, медленно подвигаясь к цели, и его горячее дыхание распаляет мой жар. – …Для подобных занятий.
Его язык касается меня, и я с шумом перевожу дыхание. Сначала я смущаюсь и чувствую себя беззащитной. Лицо Эштона, так близко к моим тайным местечкам, что мне неловко. Но это так… так удивительно приятно. И благодаря совместным стараниям языка и пальцев Эштона, скоро меня захлестывает то самое состояние, когда весь окружающий мир перестает для меня существовать. Откидываю голову, со стоном закрываю глаза и стараюсь запомнить это невероятное ощущение. Похоже, это сигнал для Эштона: его рот становится все яростнее, а руки сжимают мои бедра, притягивая еще ближе.
Когда я чувствую, что волна наслаждения вот– вот накроет меня снова, я приподнимаю голову и смотрю на Эштона. Его глаза смотрят в мои, и я опять вижу в них странное умиротворение.
И я не выдерживаю и кричу его имя.
Я как безвольная кукла в руках Эштона: он бережно приподнимает меня за спину и укладывает в постель. Накрывает одеялом, а потом кладет руки на бортик.
– Разве ты не хочешь меня?.. – Прикусываю губу и чувствую, как щеки заливает краской смущения.
Он улыбается мне особой улыбкой и откидывает со лба влажные волосы.
– Последние дни я не высыпался, надо было подогнать курсовую. Пойду еще поработаю.
Закрываю глаза и предаюсь ощущениям: большим пальцем Эштон поглаживает мою щеку, и я наслаждаюсь чувством глубокой близости, которое растет между нами. И проваливаюсь в сладкое забытье.
В одиннадцать вечера в комнату тихо заходит Риган. Я успела одеться до ее прихода, но по-прежнему лежу в постели, зарывшись лицом в подушку, вдыхаю запах лосьона Эштона и раз за разом прокручиваю в памяти сегодняшнюю встречу. Держусь за эти сладкие воспоминания двумя руками, стараясь отогнать чувство вины, сомнения и смятение, которые висят надо мной черной тучей.
– Привет, Риган. Как дела?
Она плюхается на кровать.
– Меня выставили из библиотеки. Потому что я слишком шумела.
– Шумела? – повторяю я с усмешкой. – Что же ты там делала? – Как выяснилось, Риган в библиотеке не ограничивается исключительно чтением книг.
– Готовилась к занятиям. Что же еще?
Я хихикаю. На самом деле, у Риган привычка читать вслух: так легче запоминается. Лично мне эта привычка кажется милой, но многих раздражает.
– Пострадала ни за что… – Пауза, а потом как бы между прочим: – Вечером видела Коннора.
– Да? – Пытаюсь изобразить легкий и непринужденный тон, а кругом виноватая «девственница-шлюха» прячется поглубже.
Внизу скрипит кровать – Риган устраивается поудобнее.
– Спрашивал, как твои дела. Ну, переживаешь ли ты из-за плохой отметки.
Вздыхаю.
– Мне уже… лучше.
– Хорошо.
Делаю вдох и ни с того ни с сего выпаливаю:
– Думаю, мне надо порвать с Коннором.
– Да? Думаю, стоит подождать, когда пройдут выходные.
Внизу снова скрипит кровать и шуршат простыни, как будто Риган никак не может устроиться.
Странно, она не спрашивает, почему я хочу порвать с Коннором, и ничуть не удивлена моим заявлением. Я сама себе удивилась. Если бы я написала на листке бумаги все качества, которыми должен обладать идеальный мужчина в моем понимании, а потом бы нарисовала шарж, то у меня бы была страница с Коннором.
– Он хочет познакомить меня со своими родителями. – Ну как теперь это возможно? Его мама сразу все поймет! У мам на такие вещи особый нюх. Она разоблачит меня при всех. И меня впервые в истории соревнований по гребле в Принстоне публично забьют камнями.
– Ну вот и познакомься с его родителями, а потом порвешь с ним. Ты же не обещаешь ему выйти за него замуж. Иначе ты только осложнишь все и Коннору, и себе в день соревнований. А денек и без того обещает быть трудным.
– Почему?
– Потому что там будет Дана.
Это имя для меня как удар в солнечное сплетение.
– Ну а мне-то что? Между мной и Эштоном ничего нет. – Лгунья! Лгунья! Лгунья!
Пауза, а потом:
– Вот и хорошо, что нет. Потому что до завтра Эштон вряд ли дотянет.
– Что? – чуть не кричу я от страха.
– Он сегодня пропустил тренировку. Отец его выследил. И теперь бедолага наматывает круги на пробежке, а на улице холодно.
Не знаю, что я должна по этому поводу чувствовать. Определенно чувство вины: ведь Эштона наказали за то, что он был со мной. Но… руки мои прижаты к животу, а сердце выпрыгивает из груди от восторга. Он знал, что так и будет, но он все равно пропустил тренировку.
А Риган все говорит и говорит:
– И не забудь про вечеринку по поводу Хэллоуина. Ты же не хочешь все еще больше усложнить. Ведь вы с Коннором пока еще не спите… так?
– Так… А Дана там будет?
– Нет. Я слышала, как Эштон говорил, что она собирается в Куинс, навестить своих.
С облегчением перевожу дыхание.
– В любом случае, мой тебе совет: потерпи до следующей недели, а потом можешь кинуть своего красавчика.
Вздыхаю.
– Да, ты права. – Подумаешь, поживу еще несколько дней с чувством вины. Хорошая мысль. Накажу себя. Я это заслужила. Поворачиваюсь на бок, продолжаю истязать мозг тяжелыми мыслями. – Спокойной ночи, Риган.
– Спокойной ночи, Ливи.
Пауза.
– Ливи? Не спишь? – Риган прокашливается, и я понимаю, что она с трудом сдерживает смех. – В следующий раз, будь добра, повесь на ручку двери красный носок, чтобы я была в курсе. Договорились?
– Они такие красивые, – шепчу я в телефон Коннору, свернувшись клубком на кровати с букетом лиловых ирисов. И я их не заслуживаю. И тебя тоже.
– Помню, ты сказала, что любишь ирисы. А ты знаешь, что осенью ирисы здесь не цветут?
Улыбаюсь, а по щекам текут слезы. Помню, папа ранней весной делал сюрприз маме: дарил ей букет лиловых ирисов. Правда, на самом деле это не было сюрпризом: он дарил их каждую пятницу пять недель подряд – пока они цвели. Каждый раз мама расцветала в улыбке, и от волнения обмахивала лицо, словно он делает ей предложение. А мы с Кейси переглядывались и гримасничали, изображая мамину бурную реакцию.
А теперь лиловые ирисы будут напоминать мне о моем предательстве.
– Знаю, не цветут. – Значит, Коннор потратил на букет астрономическую сумму: они либо импортные, либо из оранжереи на заказ. – А по какому поводу?
– Тебе нужен повод? – Коннор какое-то время молчит, и я представляю себе, как он стоит, опершись на рабочий стол на кухне. – Просто хочу, чтобы ты знала, что я думаю о тебе, и больше не расстраивалась из-за той плохой отметки.
– Спасибо тебе. – Из-за той плохой отметки. После того С с минусом я получила еще несколько С за все проверочные работы, кроме английской литературы, которую я сдала на В. Профессор даже отметил, что ему понравилось, как я разобралась со сложной темой. И я поняла, что В это тоже неплохо. Профессора впечатлил мой подход к моральным дилеммам, стоящим перед персонажами «Грозового перевала» Эмили Бронте, и к их выбору.
Может, именно потому, что я окончательно запуталась в своих собственных моральных установках, мои рассуждения о жизненных перипетиях других людей получились интересными. У меня такое ощущение, словно я вошла в какую-то странную сумеречную зону, где все, что мне знакомо, перевернуто с ног на голову. Я подумала, не написать ли эсэмэску Эштону, что меня не помешает еще разок подбодрить, но устояла перед этим искушением.
– Предки будут рады с тобой познакомиться.
Зажмурив глаза, я вру:
– Я тоже.
Глава семнадцатая. 31 октября
Как-то раз доктор Штейнер сказал, что у каждого из нас бывает в жизни день, который определяет, кто ты есть, формирует личность и заставляет выбрать путь. Он тогда сказал, что этот день либо направляет тебя, либо преследует до гробовой доски. А я сказала, что он все драматизирует. Сказала, что не верю в это. Получается, что до этого дня человек – это всего лишь кусок глины – сидит и ждет, пока его засунут на обжиг в печь, чтобы затвердели все изгибы и складки, которые определяют его сущность и прочность. Или непрочность.
Неправдоподобная теория. И такое говорит профессиональный медик!
Впрочем, может быть, он прав.
Оглядываясь на свою жизнь, могу сказать, что для меня днем такого обжига стал день смерти моих родителей.
Но 31 октября глиняный сосуд разбился.
– Сегодня вечером я обязательно напьюсь! – объявляет Риган. Высоко подняв руки и откинув голову, она нежится в лучах утреннего солнца. Ее ничуть не тревожит, что мы стоим у финишной черты и вокруг полным-полно зрителей, поджидающих, пока победители выйдут из лодки. Риган предупредила меня, что это очень важные соревнования, но я все равно удивилась, услышав, что в них принимает участие свыше четырехсот лодок.
– А что, в другие выходные бывает по-другому? – поддразниваю ее я, застегнув наглухо молнию своей ветровки. После трех лет жизни в Майами я отвыкла от прохладного северного климата, в котором выросла. Утром, да еще рядом с рекой, весьма прохладно.