Мы сели в гостиной и молча пили сладкий чай. Я думала, что к своим тридцати трем уже познала все виды молчания – и неловкое, и напряженное, и раздраженное… Но для того молчания, которое воцарилось в родительском доме, я вряд ли подберу подходящее описание. Тяжелое, но при этом хрупкое – понимаешь, о чем я? Опустошив чашку до половины, я не выдержала и включила телевизор. И мы все дисциплинированно в него уставились.
А там как раз показывали ролик Королевского общества защиты животных на тему жестокого обращения: женщина в униформе забирала из какой‐то хибары замученную собаку. Сначала показали испуганные глаза псины крупным планом, а потом камера медленно повернулась, позволяя разглядеть тело. Бугристые красные пятна – ожоги от затушенных сигарет. Рубец на боку, оставленный ножом. Ярко-красный шрам на шее от тугой веревки.
Вот так люди обращаются с животными.
И вот так они обращаются с другими людьми.
Может, пока мы тут сидим и чаевничаем, тебя мучают, как эту собаку?
После этого я быстро собралась и ушла домой. Мне как раз только что привезли новый комод для второй гостевой комнаты. Ты бы, наверное, из принципа сказала, что он тебе не нравится, но на самом деле непременно купила бы себе нечто подобное, если бы хватало денег. Я не раз замечала, как ты пытаешься скрыть зависть за равнодушием, когда приходишь к нам в гости.
Впрочем, неважно. Я думала, что нашла для этого комода подходящее местечко в небольшой нише у двери, но, как только я поставила его туда, оказалось, что ему там не место вовсе. Тогда я передвинула его к камину, и вышло нечто вовсе несуразное. Я оттащила его туда, где раньше стояло кресло. Стало лучше, но все равно не так, как надо. В общем, сколько бы я ни двигала злосчастный комод, он все равно смотрелся не так, как я представляла. То слишком сильно выпирал, то, наоборот, оказывался задвинут, то слишком влево, то, блин, слишком вправо! Я употела, разозлилась и, уже сама не соображая, что делаю, схватила его и пихнула вперед. И он рухнул прямо на пол с таким грохотом, что стало ясно: на паркете останется огромная царапина.
Еще перед тем, как ты исчезла, мне порой хотелось просто разнести весь дом к чертям, потому что я чувствую себя так, словно эта жизнь принадлежит не мне, и
Итан, перепугавшись, с громким топотом сбежал по лестнице и бросился ко мне в гостиную.
– Что это было? – спросил он, а затем заметил рухнувший комод. – Какого черта? – Итан поднял его и раздраженно уставился на меня: – Что случилась?
– Не знаю, – растерянно ответила я.
– Мне показалось, кто‐то ломится в дом.
– Извини.
– Тебя трясет.
– Все нормально. – Я спрятала руки в карманы штанов для йоги.
На несколько секунд повисла тишина.
– Ты что, опять сегодня ходила с утра к ее дому?
Я не ответила. В конце концов, это не его дело.
Итан покачал головой.
– Может быть, тебе стоит начать писать письма, о которых говорила психотерапевт, а? Выпустить накипевшее, пока ты не разнесла весь дом.
После того, как ты исчезла, к нам приписали полицейского по связям с семьей, а тот, в свою очередь, познакомил нас с психологом-консультантом по имени Харриет. Я еще не поняла, нравится она мне или нет, хотя вкус у нее хороший. Она в день знакомства была в таком темно-зеленом платье, и я сразу узнала бренд: Карен Миллен. Один из тех магазинов, куда ты зашла бы, посмотрела на первый попавшийся ценник, развернулась и вышла.
Как раз Харриет и предложила писать тебе письма. Вероятно, ты их никогда не увидишь, потому что я понятия не имею, куда их отправлять. В какую‐нибудь хибару типа той, из рекламы, где нашли замученную собаку? В неглубокую могилу в лесу? В реку? Ты же можешь быть где угодно. С кем угодно. Занятая чем угодно, – а может, это с тобой как раз что угодно делают. И я даже не знаю, что хуже: маяться в неведении или понимать наверняка. Возможно, так никогда и не узнаю.
Глава пятнадцатая
Седьмой день после исчезновения
Адалин Арчер
Сегодня меня опять вызывали на допрос. Тебя нет уже семь дней, а у полиции – ни одной догадки о том, где ты. Ни одной зацепки. Они продолжают таскать родных и друзей в участок, угощают нас разбавленными кофе и чаем с молоком и без конца задают одни и те же вопросы. Так что мне опять пришлось помаяться в той маленькой грязной комнате с бежевыми стенами и полом, застеленным клетчатым ковролином, за квадратным столом, привинченным к полу.
Детектив-инспектор Риттер принес чуть теплой воды из кулера, в таком уродливом пластиковом стаканчике. Риттер меня раздражает: он носит дешевые костюмы, самодовольно ухмыляется и – вот тут, уверена, ты бы взбесилась – называет женщину за приемной стойкой «дорогушей». Я ему тоже не нравлюсь – это стало понятно, как только он увидел меня возле твоего дома. Держит меня за очередную бестолковую домохозяйку. А ты тоже меня такой считаешь, сестренка?
– Итак, зачем вы меня вызвали, детектив? – спросила я, дождавшись, когда он усядется за стол.
Риттер нахмурился. Ему не понравилось, что я первой начала спрашивать, поэтому он попытался меня поддеть:
– Извините, что снова пришлось пригласить вас. Надеюсь, это не сильно нарушило ваши планы. Вы не пропустите занятие по йоге или что‐нибудь еще?
Вот так, с его точки зрения, выглядит мой убогий, ограниченный мир домохозяйки. Я не стала отвечать, сохранив нейтральное выражение лица. В отличие от тебя, я умею держать эмоции на привязи. Ты всегда все принимаешь слишком близко к сердцу, Элоди. С детства такая была. Помнишь, когда тебе было лет семь или восемь, умер наш хомячок, Зубастик? Ты несколько дней проплакала и две недели носила только черное. И просто‐таки заставила папу сделать для Зубастика маленький деревянный гробик, потому что сама мысль о том, чтобы без всяких церемоний зарыть любимого питомца, была для тебя невыносимой. Даже повзрослев, ты ничего не делала наполовину – и любила, и горевала на полную катушку. Я поняла это, когда впервые увидела Ноа. Мы с Итаном приехали к тебе в Лондон, и вчетвером пошли ужинать в один маленький французский ресторанчик.
Был декабрь, повсюду светились рождественские гирлянды, дул промозглый ветер. Вы с Ноа то и дело друг к другу прикасались, а когда он говорил, ты смотрела ему в рот с детским восторгом. Я никогда не встречала человека, который переживал бы каждую эмоцию так же ярко, как ты. И раз уж любовь ты ощущала острее, чем другие, то, наверное, и страх должен быть таким же сильным. Может, ты сейчас где‐нибудь сидишь, задыхаясь от ужаса.
Так вот, инспектор Риттер явно почувствовал себя неловко, когда я не ответила на вопрос. А я просто сидела и смотрела на детектива, наслаждаясь его смущенным молчанием.
– Итак… – Он прокашлялся. – Я просто хотел уточнить у вас еще пару деталей, миссис Арчер.
Арчер.
Я уже четыре года замужем, но до сих пор не могу привыкнуть к чужой фамилии. За несколько недель до свадьбы ты спросила, собираюсь ли я взять фамилию Итана, и когда я ответила утвердительно, у тебя было такое лицо, как будто я предала всю женскую половину человечества.
– Вечером… – инспектор сверился с бумагами, – второго августа, в субботу, когда к вашей сестре возле вашего же дома пристал некий мужчина, вы не успели его толком разглядеть – если верить вашим показаниям. Но, может быть, с момента нашего предыдущего разговора вам удалось что‐нибудь вспомнить?
– Как я уже говорила, я толком не видела преследователя до того момента, как Джек ударил его по лицу. Возможно, вам стоит переговорить с самим Джеком?
Риттеру не понравилось, что я учу его выполнять его же работу.
– Да, мистер Вествуд нам очень помог, однако сейчас речь идет о вас. Вы уверены, что не помните никаких деталей?
Я покачала головой.
– Я уже говорила: у него были короткие темные волосы и очки.
– Хорошо, – мрачно кивнул инспектор и, перебрав лежащие перед ним бумаги, снова сверился с записями. – Не могли бы вы еще раз повторить, где вы были шестнадцатого августа, в тот вечер, когда Элоди пропала?
Они и впрямь не знают, откуда начинать поиски. И трясут всю нашу семью, как будто мы так или иначе причастны к твоему исчезновению – как в «Убийстве в Восточном экспрессе». Мне пришлось читать роман для экзамена на общий аттестат о среднем образовании, и это была настоящая мука – прямо сказать, бутылка текилы у меня в руке появлялась чаще книги. Но ты нашла томик в моей комнате и прочитала залпом, и мама с папой невероятно тобой гордились. Не желая уступать тебе, я заставила себя дочитать роман.
– Как я уже говорила, мы с Итаном отправились поужинать вместе с моей кузиной Руби и ее мужем Томом. Счет из ресторана лежит в той папке с документами, которую я вам отдала.
– Да, я про нее помню, – ответил инспектор, поджав губы.
Мы все переживаем твое исчезновение по-разному. Мама просто отрицает его. Папа стал еще молчаливее обычного, но я заметила пару пустых бутылок из-под виски в мусорном ведре. Так что организационные вопросы я взяла на себя: составила список всех твоих друзей, включив туда любую контактную информацию, которую смогла найти, записала все, что ты говорила после того субботнего нападения, собрала перечень тех, к кому, как мне кажется, ты могла бы обратиться в случае беды, и сложила записи в отдельную папку. Горько признавать, что именно в этот момент я поняла, как мало знаю о твоей жизни и о твоих друзьях. Когда я отнесла папку в участок, Риттер забрал ее – и, судя по лицу, моя организованность его слегка позабавила.
– Это все? – спросила я.
– Вообще‐то нет. К нашему расследованию присоединился еще один инспектор, и он хотел побеседовать с вами лично, чтобы войти в курс дела.
И тут открывается дверь, и входит – ни за что не поверишь! – Кристофер Джонс. Я его сто лет не видела. Ты же его помнишь, правда? Мой первый парень. Мы тогда тебя взяли в парк аттракционов – это он предложил пойти вместе с тобой, – и ты напросилась на огромные американские горки. Я до сих помню, как ты на них каталась, с восторгом запрокидывая голову и поднимая руки, когда мы летели вниз. А я вцепилась в поручень так, что пальцы болели, потому что терпеть не могу такие аттракционы – ненавижу терять контроль над ситуацией. А ты их обожала и готова была кататься до тошноты.