Я сегодня навещала родителей и опять поехала мимо твоего дома. Под полицейской ленточкой виднелись десятки букетов и открыток – может, от друзей и близких или от прохожих, не знаю, но мне вспомнились фонарные столбы возле автотрасс, завешанные венками и свечками в память об очередном разбившемся водителе. Я даже остановилась, чтобы отогнать наваждение. Десятки людей, выпускавших тогда с нами фонарики в парке, выложили видео с мероприятия, еще больше народу засняло, как папа вместе с полицейскими под прикрытием гонятся за подозреваемым. Твоя пропажа привлекает все больше внимания. И это хорошо. Значит, мы все ближе к тому, чтобы тебя найти… но найти какой? В каком состоянии? От всех этих букетов возникает ощущение, что ты умерла, Элоди. Ты умерла? Вероятнее всего, умерла.
У родителей дома цветов и открыток обнаруживается еще больше. Мама сложила все конверты на кофейном столике. Я потянулась взять один, но она тут же выхватила его у меня из рук, едва не разлив чай.
– Это не тебе, Ада, – укоризненно сказала она. – Это для Элоди. Она непременно захочет прочитать письма, когда вернется из своего отпуска.
Папа молча встал с дивана и вышел из комнаты, так и не сделав ни глотка чая. Мама даже не вздрогнула, когда он захлопнул за собой дверь чуть громче, чем следовало бы. Мне кажется, если она не перестанет бредить, он подаст на развод.
Я уставилась на маму, впервые за всю взрослую жизнь ощутив себя маленькой испуганной девочкой, гадающей, куда звонить, если у родителей крыша поехала.
– Мам, – мягко начала я, – ты же знаешь, что Элоди не в отпуске.
Она тут же вздернула подбородок, как делает каждый раз, когда собирается защищаться, – как в тот раз, когда ее подружка связала нам на Рождество колючие, тошнотно-зеленые свитера, а мы отказались их надевать.
– Вспомни, что творилось у нее в спальне, когда мы пришли… кровь, осколки, – продолжила я. Мама зажмурилась и, кажется, еще бы и уши зажала, будь у нее руки свободны. – Если бы Элоди уехала в отпуск, то уж сегодня‐то обязательно позвонила бы, у нее же день рождения.
– Я знаю, что у нее день рождения. – Мама резко открыла глаза. – Это я была в роддоме. Это я мучилась схватками одиннадцать часов. Я знаю, что сегодня ее чертов день рождения. Думаешь, я забыла?
Я напряглась. Тут уж не до деликатности, Эл: я оказалась нос к носу с ядерным реактором, готовым рвануть от малейшей ошибки.
– Следователи стараются ее отыскать, но им нужна твоя помощь. И твоя, и папина. Если вы согласитесь поговорить с журналистами, если мы всем расскажем историю Элоди, то у нас будет куда больше шансов вернуть ее домой.
– «Ее историю», – раздраженно передразнивает мама. – А что у нее за история такая? Кто‐нибудь знает?
Я, не удержавшись, вздохнула. Какая же она… невыносимая.
Мама шваркнула чашку на столик, чай плеснул через край, забрызгав твои открытки. Которые ты так никогда и не прочитаешь, если умерла.
– Нечего мне тут вздыхать, Адалин! – рявкнула мама. – Это тебе не очередное гребаное мероприятие, чтобы ты командовала!
Я ушам своим не поверила. Мама никогда не ругается. Меня так ошарашили ее выражения, что я даже не заметила, когда она успела встать.
– Ты не понимаешь, что это такое. Да и где тебе понять? У тебя нет детей. Ты не мать.
«Ты не мать».
Как у нее язык повернулся?
Не мать. Значит, не важна. Не достойна. Вот что мама имела в виду. А ведь она знает. Прекрасно знает, что у меня была ложная беременность. Она знает, как давно и тщетно мы с Итаном пытаемся завести ребенка. И не верится, что она могла такое сказать.
– Так, мне пора идти. – Я встала.
Мама не стала меня удерживать. И я уехала как можно скорее.
Чтобы отвлечься от боли и гнева, кипящих внутри, я затеяла уборку, врубив на полную громкость первый альбом Бритни Спирс, потому что невозможно грустить под подростковую попсу.
Итан в тот день снова задержался на работе и приехал чуть ли не в девять вечера. Меня поражает его умение стаскивать пиджак и ботинки, ни на секунду не отвлекаясь от телефона. А еще меня поражает, как он умудряется пропускать все мои сообщения, если постоянно смотрит на экран.
– Ужин остыл, так что я его в духовку поставила. Снова.
– Спасибо, дорогая, – откликнулся Итан, не обратив внимания на мой тон.
Я села за стол, глядя, как муж доедает ужин, давно потерявший всякий вкус. Мы не разговаривали – Итан листал сообщения на экране телефона, а я сидела и ждала, пока он соизволит оторваться от мобильного. Много лет назад, в самом начале отношений, мы бы пошли ужинать в бар или ресторан, и телефоны наши валялись бы где‐нибудь на дне сумки или далеко в кармане, совершенно позабытые. Мы бы болтали до самого закрытия, пока отчаявшиеся официанты не погнали бы нас пинками. Опьяненные серотонином, мы бы посмеивались над женатыми парочками, которые сидят в тишине, давно растеряв всякую охоту разговаривать, и обещали друг другу, что никогда такими не станем. Так что произошло теперь – нас настигла карма или это просто удел всех женатых?
Наконец Итан поднял голову:
– У тебя овуляция наступила?
Я так увлеклась воспоминаниями, что не сразу поняла, о чем он спрашивает.
– Понятия не имею.
– Мой календарь утверждает, что у тебя должна быть овуляция. Ты проверяла?
– Нет, – озадаченно ответила я.
– А почему? – Он раздраженно нахмурился. – Уж ты‐то должна за этим следить в первую очередь, Ада. Доктор же говорила.
– Я помню, о чем она говорила, но у меня сейчас есть проблемы поважнее, чем цервикальная слизь, – огрызнулась я. – Из головы вылетело.
Сразу после твоей пропажи Итан стал очень заботливым – отменял встречи, брал отгулы. Я не настолько легкомысленная и понимаю, что его работа очень важна, что именно она помогает нам сохранить над головами роскошную крышу с солнечными панелями, и я знала, что мужу в конце концов придется вернуться к привычному графику. Но я надеялась, что перерыв продлится чуть дольше. После того как Итан не приехал запускать фонарики, у нас состоялся весьма напряженный разговор, и он сказал мне тогда: «Мир не рухнул, Ада. Элоди не вернется домой только потому, что мы запустили в небо несколько дешевых фонариков и забыли о себе».
Я никому не жаловалось: ни маме, ни даже Руби, ни друзьям. Потому что я хочу, чтобы все любили Итана, чтобы наша пара всем нравилась, а значит, нужно говорить о муже только хорошее. Он, конечно, извинился потом за фразу про фонарики, но все равно продолжал напирать на то, что нужно жить по-прежнему. «Порядок должен быть, – сказал он тогда. – Стабильность».
Теперь же, отложив телефон, Итан вздохнул:
– Я понимаю, что сейчас у тебя есть заботы поважнее, но это тоже важный вопрос, к тому же не терпящий отлагательств.
Это он на мой возраст намекал. На мои яйцеклетки. На мои вянущие, полудохлые яйцеклетки. Мне уже тридцать три, и если я хочу благополучно выносить и родить здорового ребенка, то Итан прав: часики тикают.
Я уже полгода не заглядывала в календарь месячных на телефоне, отключив автоматические уведомления. Они меня всегда раздражали – такое ощущение, будто тебе из влагалища пишут, мол, пора поместить туда пенис.
– В общем, я не проверяла, так что не знаю. С завтрашнего дня начну.
Итан потянулся через стол и взял меня за руку. В первые годы наших отношений он мою руку просто не выпускал, а теперь берет ее только во время ссор. Мне иногда хочется вернуться туда, в прошлое, и провести хоть один вечер с тем, прежним Итаном – молодым, загорелым, подтянутым. Теперь он совсем другой: и волосы поредели, и небольшой животик появился, потому что приходится ходить на ужины с новыми клиентами каждую неделю, а времени на велосипедные прогулки у него после повышения совсем не осталось.
– Извини, – сказал он мягко. – Я понимаю, что тебе не хватает Элоди. Ситуация совершенно чудовищная, но мы ее обязательно преодолеем, как преодолеваем все остальное – вместе.
И я простила своего мужа – точно так же, как в середине девяностых весь мир простил Хью Гранта после его появления в «Вечернем шоу» у Джея Лено с покаянным интервью про тот эпизод с проституткой. Итан тоже выглядел раскаявшимся и смущенным, и я подумала: «Ох, как же я его люблю, как люблю!» Ну да, я жалуюсь на него – по крайней мере, тебе, – но я и правда его люблю. Мы женаты. У нас есть дом. Да, мы больше не та юная, беззаботная парочка, которая болтает обо всем на свете и целуется прямо посреди кулинарного мастер-класса, но мы все равно любим друг друга.
А потом он выпустил мою руку и снова взялся за телефон, тут же позабыв обо мне. И вся сиюминутная нежность испарилась, сгинула в удушливой летней жаре.
– У Элоди сегодня день рождения, – сообщила я, пытаясь удержать его внимание.
– Угу, – откликнулся Итан, пролистывая сообщения и обновляя страницы, пролистывая и обновляя, и даже не слыша, о чем я говорю.
– А еще, если честно, мы с мамой поругались. – Обычно я стараюсь не давать воли эмоциям, поэтому в тот момент изо всех сил удерживала ровный тон, и слова прозвучали сухо, почти отрывисто. Может, поэтому муж и не отреагировал. Наверное, подумал, что ссора с матерью меня не очень огорчила. А может, просто не обратил внимания. У меня иногда складывается ощущение, что у Итана только два режима: либо он весь в телефоне, либо пытается меня оплодотворить.
– Извини, – буркнул он, – тут письмо пришло, надо ответить.
Он принялся набирать сообщение. Я терпеливо ждала и уже была готова выбить проклятый телефон у него из рук, но тут Итан встал и сунул трубку в карман.
– Да, надо бы душ принять, – заявил он, обошел стол и чмокнул меня в щеку. – Обсудим это, когда я вернусь, хорошо?
Он ушел в душ, а я принялась убирать со стола. Тут зазвонил уже мой телефон. Номер принадлежал Кристоферу, и я сразу размечталась, что твоего сталкера арестовали, а тебя нашли и везут домой. Эти мысли так захватили меня, что я не смогла выдавить ни слова, когда приняла звонок.