– Это Джек посоветовал, – сообщила Кэтрин, держа в руке вешалку и разглядывая платье с такой же растерянностью, какую при этом чувствовала и я.
Канареечно-желтый уж точно не воспринимался как «серьезное обращение к народу». Слишком яркий. Слишком веселый. Абсолютно неуместный. Я забрала у Кэтрин платье и брезгливо взяла его двумя пальцами, потому что трогать такую безвкусную вещь не тянуло.
– Мам, вряд ли желтый – подходящий цвет.
Тут опять влез Джек: он опустился на корточки перед мамой, сидящей на краю кровати, и положил руки ей на колени. И меня очень покоробил его жест.
– Черный – это для похорон. А сегодня не похороны. Элоди не мертва. Она пропала, и мы собираемся вернуть ее домой.
Мама, прослезившись, кивнула.
А Джек между тем продолжал городить ерунду, использовав самый мерзкий аргумент:
– Элоди – очень светлый человек. Ей бы понравился желтый.
– И Ноа тоже нравилось, когда Элоди носила желтое… – добавила мама, и Джек совершенно явственно помрачнел. Ноа обожали мы все, но сильно сомневаюсь, что Джек разделял нашу симпатию.
Кэтрин кивнула, занимая сторону сына.
– Хватит вредничать, – одернула меня мама, когда я еще раз напомнила ей, что желтый выглядит неуместно веселым.
После этого паскудная ухмылка не сходила с лица Джека до самого вечера.
Ты всегда видишь в людях только хорошее. Сочувствуешь неудачникам. И потому в упор не замечаешь, какой Джек хитрый, куда угодно без мыла пролезет. Когда мы были детьми, то все девочки мечтали о щенке, а ты носилась с идеей забрать из собачьего приюта какого‐нибудь пожилого отказника, безнадежное создание, которое можно выхаживать. Вот и Джек представлялся тебе эдаким дружелюбным лабрадором, верным и преданным, в то время как на самом деле это бешеный ротвейлер, злобный и не терпящий чужих. Я помню, как он провел тебя через сад на моей семейной вечеринке, всучил мне ту бутылку «Дом Периньон» и выдал мерзкую реплику про мое образование. Эл, ты ведь тогда от стыда просто помертвела. Да, в тот вечер между нами царила привычная холодность, и, наверное, тебе казалось, что я получила по заслугам, но ведь именно Джек был инициатором выходки. Он слишком… авторитарный, и ему все сходит с рук только из-за привлекательной внешности и моря напускного обаяния.
Конференция прошла настолько хорошо, насколько возможно, как мне кажется. Мама в итоге совсем расклеилась, а папа отправился прогуляться, чтобы протрезветь после выпитого, – мы все как‐то умудрились пропустить момент, когда он успел напиться. За последние три недели он выпил больше, чем за три минувших года. Мама ведет себя как преданная жена и защищает папу, мол, ему просто надо немного расслабиться, а то он очень переживает. Но я вижу, что она тоже расстраивается.
После нашего телевизионного обращения я поехала домой – и весьма удивилась, увидев Кристофера, стоящего возле крыльца с бутылкой красного вина, старательно причесанного и в роскошном замшевом пиджаке. Заметив, как я выхожу из машины, он слегка стушевался.
– Я купил ее для тебя, – сказал он, протягивая бутылку. – Ты сегодня просто отлично справилась, взяв инициативу в свои руки. Я, кхм, и забыл уже, какая ты способная.
– Способная?
Кристофер кивнул.
– Ты уже в семнадцать знала, чего хочешь и как этого добиться. И всегда обходилась своими силами.
– Ну, дом я купила не только и не столько на собственные деньги.
Кристофер оглянулся через плечо, словно впервые увидел, где я живу.
– Да нет, я не это имел в виду. Речь о том, что ты умеешь держаться сообразно ситуации, брать на себя ответственность и организовывать людей. – Он улыбнулся. – Помнишь, как на мое восемнадцатилетие мы арендовали те домики в Озерном краю?
Тебе бы там понравилось, Эл. Смех, будящий по утрам, ледяная озерная вода, касающаяся разогретой на солнце кожи, бикини, разложенные на просушку прямо на пристани, танцы босиком вокруг костра… Лето 2006 года стало лучшим в моей жизни. В то лето я поняла, что люблю Кристофера Джонса.
– Ты о чем сейчас?
– О пожаре.
После этих слов мне снова померещился запах дыма. Тогда произошел несчастный случай: кто‐то разжег дровяной камин и не уследил за огнем.
– Ты подскочила с кровати, начала колотить в двери, будить людей и гнать на улицу. Ты направляла их. Контролировала эвакуацию. Все носились по дому в панике, а ты… – Кристофер покачал головой. А потом посмотрел мне в глаза, и я заподозрила, что не я одна в то лето осознала свои чувства. – Тебя никогда не надо спасать. Ты очень способная, Ада. И ничуть не изменилась.
Я не знала, что ему ответить, но сердце отчего‐то забилось быстрее. Вот уж не думала, что кто‐то видит меня такой, учитывая, что я и сама себя такой не вижу.
– Спасибо, – улыбнулась я, довольная собой впервые за… да, за очень долгое время, и забрала у него бутылку. Наши пальцы на миг соприкоснулись, и меня накрыло жаркими, страстными воспоминаниями о том, как по дороге в эти домики мы остановились и я позволила Кристоферу сделать мне куннилингус на заднем сиденье «ниссана-микра», одолженного у его старшего брата, под Dani California, льющуюся из динамиков радио… Господи, какие же мы были молодые!
– Это личный визит или служебный? – спросила я, и голос прозвучал низко и хрипло. С чего он так внезапно охрип? Я же не изменщица. И никогда ею не буду. Просто не смогу.
– Личный. – Кристофер покосился на кольцо у меня на пальце и прокашлялся. – Ладно, я просто заглянул на минутку, передать тебе вино. Честно слово, Ада, ты сегодня молодец.
И с этими словами он ушел по дорожке прочь, сел в машину и уехал.
Я еще пару секунд смотрела ему вслед, прежде чем уйти в дом. Итан написал, что у него встреча в пятницу утром и он пока задержится в Лондоне. Так что я взяла бутылку вина, подаренную бывшим парнем, устроилась на диване и вылакала ее всю одна в своем большом, роскошном доме, стараясь не думать о тебе или о том, насколько я одинока.
Глава двадцать пятая
Двадцатый день после исчезновения
Элоди Фрей
На следующее утро Джек возвращается в «Глицинию», где его сразу встречает мое зареванное лицо. Он еще не успевает зайти, а я уже выскакиваю к двери и умоляю:
– Отвези меня домой, пожалуйста! Мне нужно вернуться. Я не могу больше здесь оставаться. Мне надо уехать. Я…
– Эй, эй, полегче! Что случилось?
Он сгребает меня в объятия и крепко прижимает к себе. Я всхлипываю, уткнувшись лбом ему в плечо, отчаянно жалея о том, что вообще приехала сюда. Не стоило мне соглашаться. Надо было собрать волю в кулак и отправиться домой, как только Джек выпустил меня из машины.
Он что‐то ласково бормочет мне в макушку, пока я орошаю его рубашку слезами. А потом отстраняюсь, но он так и не выпускает мои плечи, и это очень приятно – он такой теплый и сильный…
– В чем дело?
– Я видела новости. Там показывали телеобращение.
Джек напрягается.
– Родители выглядели такими расстроенными. Я просто невыносимо виновата перед ними. Нужно возвращаться домой. – В желудке снова начинает ворочаться ком, не давая нормально дышать. – Отвези меня обратно, пожалуйста. Я бы сама давно уехала, но у меня нет машины, и…
– Ты хочешь вернуться в Кроссхэвен?
Я киваю, и Джек смотрит мне прямо в глаза:
– Шутишь, что ли?
Его внутренний гнев проступает наружу – напрягаются мышцы, сжимаются пальцы у меня на плечах. Я уже открываю рот, чтобы попросить не давить так сильно, но Джек выпускает меня и, оттолкнув с дороги, проходит в дом.
Растерянная и смущенная, я не сразу отправляюсь следом. С кухни слышится раздраженный перестук дверей шкафчика, то открывающихся, то закрывающихся. Я решаюсь заглянуть туда. Джек стоит ко мне спиной, сжимая в руке стакан виски.
– Почему ты так разозлился?
– А сама‐то как думаешь, Элоди? – Он разворачивается, и я вижу, как играют у него желваки. Джек наклоняется ко мне, глядя в лицо: – Срань господня, я же говорил тебе, не смотри никакие новости про семью, совсем никакие! Так и знал, что ты начнешь домой проситься!
– Вообще‐то, я должна была «пропасть» всего на несколько дней, – напоминаю я, отступая на шаг назад, – а уже три недели прошло.
– Ты сама согласилась побыть здесь еще.
– Да, ведь ты сказал, что надо подождать, пока мои родители не согласятся провести пресс-конференцию. Ну вот, они ее провели, так что пора возвращаться домой.
– И как ты себе это представляешь, Эло- ди? – спрашивает Джек и добавляет нарочито-беззаботным тоном: – Завалишься такая домой, выпрыгнешь из машины: «Ха-ха, разыграла!» Или еще лучше: возьмешь фартучек и с утречка отправишься в «Кружку» на утреннюю смену, как будто вовсе не тебя половина чертовой страны все это время с собаками искала?
– Джек, не ерничай. Мы вполне можем действовать по плану: меня похитили, на преступнике была маска, лица я не разглядела.
Друг машинальным жестом ерошит собственные волосы и качает головой.
– Я хочу домой.
– Меня в полицейский участок таскали.
Я сглатываю, огорошенная такими новостями.
– Но ты же понимал, что тебя будут расспрашивать.
– Меня не расспрашивали, Элоди, меня допрашивали. – Он наливает себе еще виски.
– Но у тебя же безупречное алиби. Они не смогут доказать, что ты причастен.
– Тем не менее пытаются. Меня там вчера вечером шесть часов продержали, задавали одни и те же идиотские вопросы. – Джек от души прикладывается к стакану. – Меня подозревают.
У меня внутри все сжимается.
– Из-за чего?
– Без понятия. Но подозревают. И если ты появишься аккурат после того, как на меня как следует надавили, это будет выглядеть очень подозрительно. – Он неловко потирает затылок.
– Джек… мои родители абсолютно разбиты. Я должна их увидеть.
Он фыркает.
– Ты чего?
– Да ничего.
– В чем дело?
– Не бери в голову, Эл.
– Нет уж, рассказывай, что стряслось.
– Я не хочу причинять тебе боль, – сознается Джек после паузы.