– Для таких есть отдельная полочка?
Улыбка у меня выходит бледной.
– Сколько я тебя помню, ты всегда хотела стать писателем. Мы этого добьемся. Ответ «нет» не принимается.
– Ответ «нет» не принимается… Это твой девиз по жизни?
– Ты же знаешь, какой у меня девиз: «Как далеко ты зайдешь».
– А как далеко я не зайду? – парирую я и на этот раз улыбаюсь абсолютно искренне.
– Завела новый девиз? – интересуется Джек.
– Как‐то не думала об этом раньше.
– Вот и повод подумать.
Тут сквозь щель между створками дует сырой, промозглый ветерок, пахнущий морской солью.
– «Ложись спать с мечтами, просыпайся с целью», – предлагаю я.
– Метко.
– У мамули целая коллекция магнитов на холодильник со всякими поговорками. Каждый раз, когда мы куда‐нибудь катались на выходные или приезжали на лето сюда, в Корнуолл, мы заглядывали в город и папа покупал ей в подарок магнитик в маленьком сувенирном магазинчике на Хай-стрит. – Я до сих пор помню, как звякал колокольчик над дверью, стоило ее открыть, и как следом в нос ударял запах сливочной помадки.
– Я знаю, какой девиз у Ады, – подхватывает Джек. – «Зачем терять время во втором составе, когда можно стать звездой?»
Я улыбаюсь, но на миг меня снова охватывает тоска по сестре.
– Тогда для Чарли, я думаю, подошло бы вот такое: «Доброта бесплатна, так что разбрасывай ее, как конфетти».
– У моего брата доброе сердце, – соглашается Джек то ли с завистью, то ли с грустью.
– У тебя тоже.
– А у Джеффри девиз звучал так: «Трудности закаляют характер».
С этими словами Джек, похоже, машинально касается шрама, рассекающего бровь. Я до сих пор не могу понять, почему Джеффри настолько по-разному относился к сыновьям. Если уж ему так нужно было на ком‐то из них срывать злость, то на эту роль куда больше годился Чарли. Если Джек сделан из гранита, то Чарли – из воска. Однако Джеффри с большим пониманием встретил признание Чарли в том, что девушки его не интересуют, и относился к старшему сыну с той добротой, которой Чарли, конечно, заслуживал, но вот Джек не получал никогда.
– Значит, твой девиз: «Ответ “нет” не принимается»?
– Почти. Это, можно сказать, серебряный призер конкурса девизов. – Джек лезет в задний карман и достает бумажник. И, аккуратно вытащив маленькую сложенную бумажку, с улыбкой передает ее мне: – А вот это – золотой.
На бумажке нарисован волк, воющий на луну, а сверху надпись, выведенная неловким детским почерком: «Когда мы вместе, ты не одинокий… волк».
– Это же я рисовала. – Губы растягиваются в улыбке.
– Тебе лет девять было, может, десять. Я опять поругался с Джеффри и оказался у вас под дверью.
Это случилось зимой, когда стылый декабрьский воздух ощущался в легких железом; Джек пришел в одной футболке и джинсах – он так спешил убраться подальше от отца, что даже не успел надеть куртку. Устроившись на полу в моей комнате, мы прижались друг к другу, накрывшись одеялом, прихваченным с кровати. Джек дрожал, не говоря ни слова. Над глазом у него темнела свежая царапина – может, от уголка книги или, как в прошлый раз, от пепельницы. «Мне нет места в той семье», – прошептал он. И я не просто услышала в его голосе боль, одиночество и отрицание: все это было видно у него по лицу. И тогда я вырвала листочек из тетрадки по английскому, взяла фиолетовую гелевую ручку, нарисовала волка и накорябала рядом ту самую надпись.
– Джек, – у меня аж дыхание перехватывает, – ты что, так и таскал этот листок в бумажнике все двадцать лет?
– Я его всегда с собой ношу. Это часть истории. Нашей с тобой истории.
Я верчу бумажку в руках, чувствуя, как замирает душа. Вот оно, доказательство, что я для кого‐то важна. Важна настолько, чтобы беречь ничтожную бумажку, раз за разом перекладывая ее в очередной бумажник, и пока старые кошельки изнашиваются, облезают, рвутся и заменяются новыми, мой рисунок остается в первозданном виде.
Джек протягивает руку, чтобы его забрать, и наши пальцы соприкасаются. Мы смотрим друг другу в глаза. Я не знаю, о чем Джек думает, но он смотрит на мои губы так пристально, что внизу живота разливается тепло. Я готова поцеловать его. Прямо сейчас. Потому что момент уж очень удачный, и если бы мне только хватило храбрости, хватило наглости податься вперед и коснуться губами его губ… но я знаю, что взмах крыла бабочки в Китае может вызвать ураган в Техасе через несколько недель, а я не настолько храбрая, не настолько наглая, чтобы рискнуть и тем самым обрушить рой сеющих хаос бабочек на безмятежный сад нашей дружбы. Так что я разжимаю пальцы, позволяя Джеку забрать картинку.
Стараясь не смотреть ему в глаза, я беру в руки кружку с горячим шоколадом и наблюдаю за огненным танцем молний в небе, озаряющих беснующееся внизу море.
– О чем думаешь? – спрашивает Джек.
А я снова думаю о той миниатюрной блондинке. О том, как он толкался в нее. О мускусном запахе пота и секса. Врать мне не очень хочется, но и отвечать честно – тоже. Так что я останавливаюсь на компромиссном варианте:
– Почему ты никогда не подпускаешь девушек поближе?
– Каких девушек?
– Вроде той блондинки, с которой я тебя застала.
– Пожалуй, я просто жду.
– Чего?
Джек молчит. Я оборачиваюсь, и он лукаво улыбается, словно знает какой‐то секрет. Мне тяжело выносить его взгляд, так что я снова смотрю на небо.
– Тебе разве не хочется познать настоящую любовь?
– А тебе?
– Я познала.
– С кем?
– С Ноа.
Я чувствую, как Джек пожимает плечами. Его привычный аромат – кожа и сандал – переплетается с запахом дождя и морской соли.
– Может, такую любовь ты и познала, но это точно не то, чего ты хочешь. В чем нуждаешься.
Медленно поворачиваюсь, выразительно приподнимая бровь:
– И в чем же я нуждаюсь, Джек?
Его дыхание долетает до моих губ. Я опускаю взгляд чуть ниже – все‐таки у него красивый рот. Я наблюдаю за тем, как этот рот изгибается в беззаботной ухмылке.
– Тебе нужна любовь обжигающая, – отвечает он, – поглощающая всё. Нечто восхитительное и непредсказуемое. Может, даже слегка опасное.
Я снова смотрю ему в глаза, и наши лица настолько близко, что, кажется, можно утонуть в этих глазах, светло-синих, как ледяное исландское море. Сверкает молния – и эта светлая синева мерцает, как лед. Я подаюсь вперед и прижимаюсь губами к губам Джека.
И тут он отстраняется, встает на ноги и протягивает мне руку. Меня охватывает невольно разочарование.
– И куда мы пойдем?
Его улыбка красноречивее слов: нас ждет нечто безумное и бесшабашное, и когда я медлю, Джек снова произносит свое волшебное заклинание:
– Как далеко ты зайдешь?
Спустившись на первый этаж, он распахивает парадную дверь.
– А вдруг меня кто‐нибудь увидит? – ерепенюсь я.
– Вряд ли найдется другой такой безумец, чтобы выйти сейчас на улицу.
Так что я ныряю за Джеком под ливень. Капли совершенно ледяные, и на мгновение у меня аж дух перехватывает от холода. А потом мы босиком бежим вниз по тропинке, к маленькому пляжу – точно так же, как убегали детьми. Мокрый песок забивается между пальцами. Море бушует. Сверху доносится такой‐то грохот, словно кто‐то рвет небеса пополам. Мы останавливаемся у самой кромки пенных волн. Промокшая шелковая пижама липнет к телу.
Волосы у Джека тоже намокли и теперь похожи цветом на мокрый песок у нас под ногами. Мой друг превратился в темный силуэт с широкой белозубой улыбкой. Он хватает меня за руку и заставляет сделать шутливый пируэт, и я хохочу, ведь глупо выскакивать под такой сильный дождь. А Джек кружит меня и привлекает к себе, и кладет руку на талию, как будто мы танцуем под песню Фрэнка Синатры, но вместо музыки у нас – рычание неба и вой ветра. Над горизонтом сверкают золотые вспышки, и я пытаюсь подобрать подходящее слово, чтобы описать капли дождя, подсвеченные молнией. Не блестки, но что‐то очень близкое. Они падают между нами.
Джек притягивает меня поближе.
Вся веселость куда‐то улетучивается. Его тело такое теплое. Я прижимаюсь к нему. Напряжение между нами искрит и гудит, и меня раздирают одновременно восторг и ужас – потому что я не знаю, что будет дальше.
Я хочу ощущать его руки на собственной коже. Хочу ощущать тяжесть его тела, прижимающего меня к песку. Хочу ощущать его между ног.
И тут он целует меня.
Но это не те неловкие поцелуи юности, когда стукаешься зубами, а парень слишком усердно орудует языком. Этот поцелуй виртуозно умелый, и я чувствую себя электропроводом под водой, гудящим, искрящимся под руками Джека, которые оглаживают мне спину и плавно смещаются вперед. Он стонет мне в рот, и я чувствую привкус горячего шоколада и секса, и я хочу его. Хочу его. Хочу.
Мы кое‐как поднимаемся обратно по тропинке, прямо на ходу целуясь и лаская друг друга. Нога скользит на мокрых камнях, я пошатываюсь, и Джек ловит меня, легко поднимает на руки, перенося через порог «Глицинии». И уже в холле ставит на ноги, а потом запускает пальцы мне в волосы, касается губами шеи, легонько кусает чувствительное место между шеей и плечом.
И лишь когда мы оказываемся возле одной из спален, туман страсти в голове рассеивается – и мозг, воспользовавшись моментом, кричит: «Какого черта вы творите?!» Но голос принадлежит не мне. Это голос Джеффри. И я неловко отшатываюсь от Джека.
– Что‐то не так?
– Я не могу.
– Элоди, – умоляет он, – ну перестань.
Но я и правда не могу.
– Джек… мы же друзья. И всегда были друзьями. Ты для меня как брат, и…
– Хватит! – орет он, вскидывая руки. – К черту это все! Ты больше чем сестра. Гораздо, гораздо больше. – В один шаг преодолев разделяющее нас расстояние, он берет мое лицо в ладони. – Ты все, что я хочу.
– Так ты всем своим случайным подружкам говоришь?
– Значит, вот как ты думаешь? Перепихнемся разок – и привет?
– Очень в духе Джека Вествуда.
– Только не с тобой. – Он прижимается лбом к моему лбу. – Ты и я – так будет правильно.