– Он же выступал по телевизору и молился о ее благополучном возвращении.
– Ну да, это же отличное прикрытие, согласись? Ты сам мне сказал тогда, что всякие психи обожают приходить на мероприятия, устраиваемые семьей жертвы или кем‐то еще в ее честь.
– Так ведь они ходят понаблюдать за действом, а не лезть на рожон. Это уже наглость.
– Это уже Джек. – Я отхлебнула кофе. У нас над головами с ветки на ветку перескочила белочка, заставляя осенние листья падать вниз, прямо на столик. Не будь я так зла и растеряна, я бы даже умилилась. – Джек всегда отличался наглостью и изворотливостью. Если кто‐то и способен заставить целый город поверить в откровенную ложь, так это он.
– Железное алиби, – коротко напомнил Кристофер, а затем протянул руку и коснулся моего запястья. Его пальцы оказались теплыми; а само прикосновение мой мозг воспринял как нечто само собой разумеющееся, знакомое с давних пор. – Ты не допускаешь мысли, что Джек тебя раздражает и вызывает всякие подозрения просто потому, что его отношения с Элоди были куда теплее и ближе, чем ваши, хотя ты ее родная сестра? И теперь тебе грустно и совестно.
Если бы кто другой высказался настолько прямолинейно, это прозвучало бы попросту оскорбительно. Но Кристофер искренне пытался помочь и рассуждал с позиции разума. Причем рассуждал так логично, что моя уверенность несколько пошатнулась, потому что в его словах имелась определенная толика истины. Мне и впрямь было грустно и совестно, что мы с тобой так отдалились друг от друга и столько времени потратили на попытки перещеголять друг друга. Я отчаянно боюсь, что так никогда и не смогу хоть как‐то исправить дело, но мне все равно кажется, что Джек приложил руку к твоему исчезновению.
– Может быть, Джек с Дэвидом друг друга знают. Например, работают вместе. Дэвид же сказал, что ему кто‐то платил за преследование.
– Да, – кивнул Кристофер, – но с таким же успехом он мог выдумать всю эту историю, чтобы снять с себя ответственность и заставить нас ловить собственный хвост. Так часто бывает.
– Но вы же нашли у него пачки денег.
– Он разнорабочий, им частенько платят наличными. Ада, он не смог предоставить ни одного доказательства, что ему давали некие распечатанные инструкции, равно как и показать объявление, на которое он откликнулся.
– Ну так и зачем он тогда признался в преследовании и похищении? Отказался бы сразу от всех обвинений.
– В преследовании он сознался сразу, потому что свидетели нашлись. А вот в похищении – только после того, как мы нашли окровавленную одежду у него в машине. Он лжец.
– Ты упоминал, что у него имелись трудности с обучением, – продолжила я, – а значит, он запросто мог поддаться манипуляциям Джека.
– Если бы Дэвид знал, что именно Джек ему платит, он бы сразу так и сказал, чтобы спасти собственную шкуру. К тому же в машине не нашлось образцов ДНК Джека, только Дэвида и Элоди.
Я вздохнула. Говорить о тебе мне было трудно, и хотя Кристофер продолжал стоять на своем, я тоже не собиралась отступать.
– А если мы найдем доказательства, что Дэвид и Джек знакомы друг с другом?
Кристофер откинулся на спинку стула, окинув меня внимательным взглядом.
– Ты так просто не успокоишься, да?
– Именно.
Улыбнувшись каким‐то своим мыслям, он серьезно посмотрел мне в глаза.
– Если ты сумеешь доказать, что они знакомы, возможно – только возможно, – нам и впрямь придется приглядеться к Джеку Вествуду повнимательнее.
Глава тридцать седьмая
Пятьдесят восьмой день после исчезновения
Элоди Фрей
В подвале нет ни одной щели, куда мог бы проникнуть солнечный свет, поэтому я чувствую себя растением, чахнущим в темноте и роняющим один листок за другим. Если верить бумажному календарю, оставленному мне Джеком, я торчу здесь уже двадцать три дня. Джек отправил меня в подвал, сообразив, что оставлять меня наверху, в доме, слишком рискованно, поскольку в мансарде есть застекленные двери, ведущие на балкон. Третий этаж, конечно, но я бы все равно при первой же возможности разбила стекло и слезла вниз по побегам глициний, оплетающим стены.
А из подавала можно выйти только одним путем: по узкой лестнице, ведущей к единственной двери. Первый раз я попыталась сбежать в первую же неделю плена. Я целый день проторчала под дверью, отсидев всю задницу, в ожидании Джека – и, как только он открыл дверь, набросилась на него. Он попытался меня успокоить, но с таким же успехом он мог тушить лесной пожар стаканом воды. Я била и толкала его, пиналась обеими ногами, но лестница была слишком узкой, слишком неудобной, а Джек куда сильнее меня. Так что он схватил меня за запястья и грубо поволок обратно в подвал с такой скоростью, что я едва касалась ногами ступеней. А там он повалил меня лицом вниз и держал, пока я не перестала дергаться и верещать, как подстреленная. Он убеждал меня успокоиться, пока я не навредила сама себе. Говорил, что я для него самая большая драгоценность в мире, что он любит меня, что ему и самому не нравится вот так меня удерживать, – но все это время я чувствовала, как его затвердевший член упирается мне в поясницу.
Я велела Джеку катиться к черту. И добавила, что предпочту скорее сдохнуть, чем провести рядом с ним хоть еще одну минуту.
Он пришел в ярость. И оттащил меня, кусающуюся и брыкающуюся, в крохотную ванную, где запер на целые сутки в наказание. А может, он таким образом пытался защитить меня от себя самого, потому что мои слова злили его не меньше, чем удары кулаков.
Ванная не больше сушильного шкафа, и мне оставалось только таращиться в стены, кусать ногти до крови и слушать надоедливый звон капель из протекающего душа. Спать здесь было негде, только сидя на унитазе, поэтому получалось разве что подремать минут пятнадцать, не больше. Воды здесь хватало, а вот еды мне Джек не приносил, и когда он наконец‐то выпустил меня оттуда, я была так благодарна, что даже не стала спорить, когда он велел мне переодеться в чистое прямо при нем.
Единственным утешением мне служит мысль, что Кэтрин собиралась продать «Глицинию» к декабрю. Сейчас уже октябрь. Не знаю, сколько еще смогу выдержать, однако мне отрадно знать, что после продажи коттеджа Джеку придется перевезти меня куда‐нибудь. А значит, он выпустит меня из подвала, что, в свою очередь, откроет больше возможностей для побега. Но даже если сбежать не получится, он в любом случае перевезет меня туда, где людей побольше, чем в окрестностях «Глицинии». А чем больше людей, тем больше шансов, что меня обнаружат.
Теперь же я сижу на кровати и дожидаюсь, когда Джек принесет ужин. Заперев меня в подвале, он в первый же вечер перетащил туда небольшой холодильник и микроволновку, чтобы я могла поесть в его отсутствие. Однако, возвращаясь в коттедж, Джек настаивает на совместных трапезах. Я нервничаю. Потому что сегодня я попробую выяснить границы дозволенного. Проверить, как далеко он зайдет в попытках осчастливить меня. Я начала с мелочей, с просьб о всяких пустяках: бутылочка вишневой колы, новая резинка для волос… Теперь пришел черед просьб посерьезнее. Они станут плацдармом для других, еще покрупнее. Но пока что это будет самая крупная.
Хотя я ждала Джека, от скрипа открывающейся двери внутри все сжимается и снова включается рефлекс «бей или беги». Дверь закрывается, щелкает замок, и я слышу резвые шаги вниз по лестнице. У Джека хорошее настроение. Глубоко вдохнув, я стараюсь подавить всколыхнувшийся внутри страх.
Перед носом у меня возникает бумажная тарелка.
– Госпожа, – чинно возвещает Джек, пристраивая тарелку передо мной, а следом и соответствующий столовый прибор – пластиковую ложку.
Я забираю тарелку и ложку, стараясь не касаться при этом рук Джека. Еда уже мелко нарезана – Джек не настолько глуп, чтобы выдать мне посуду, которую можно разбить о его же голову, или прибор, сделанный из чего‐нибудь опаснее дешевого пластика.
Сам он, как обычно, устраивается в кресле рядом с кроватью.
– Благодарю, – откликаюсь я, стараясь смотреть ему в рот, а не в глаза. В глаза ему смотреть сейчас не стоит, потому что я всякий раз проваливаюсь в воспоминания о том, что произошло на холме. А мне нужно научиться расслабляться при появлении Джека. Это все равно что постепенно привыкать к ледяной ванне: сначала дух перехватывает, но затем погружаешься в воду целиком и перестаешь чувствовать холод.
– Карри, – продолжает он. – Твое любимое.
– Выглядит очень аппетитно.
Я надеюсь, что если буду вести себя спокойно, а не как дикое животное, то Джек ослабит контроль, и тогда, может быть – только может быть, – я смогу выиграть эту маленькую битву, если не всю войну. Если бы несколько месяцев назад кто‐нибудь сказал мне, что я смогу вежливо беседовать с человеком, который сначала похитил меня, а потом еще и применял силу, я бы ни за что в такой бред не поверила. Вот уж воистину – не узнаешь предел собственных возможностей, пока не подойдешь к нему вплотную.
Я решаюсь поднять взгляд чуть повыше и теперь смотрю Джеку на нос.
– Все‐таки ты отличный повар.
– Ты совсем перестала улыбаться.
«Догадайся почему, мать твою», – едва не огрызаюсь я, но вместо этого отвечаю:
– Вижу, у тебя сегодня хорошее настроение.
– Так и есть.
Надо бы спросить почему, но я воздерживаюсь. Конечно, бодрый настрой может сделать Джека сговорчивее, но мне попросту противно видеть, что он способен чему‐то радоваться, после того как мне из всех эмоций оставил только бесконечный страх.
– Хорошо.
– Мне нравится, как этот цвет на тебе смотрится.
На мне темно-зеленая футболка – его футболка – и черные трусы-шорты, тоже его. Джек говорит, что ему нравится, когда я ношу его одежду, – мол, смотрю на тебя и всякий раз думаю: моя.
– Я тут подумала… – начинаю я, тыкая ложкой в кусочки мяса.
– О чем?
Вот сейчас я и проверю, сколько мне позволено. Я жду, пока Джек положит вилку, и только потом продолжаю: