– Ада…
– Пожалуйста. Если я права, то Дэвид Тейлор – лишь орудие в руках Джека. Дэвида отправят в тюрьму, а самому Джеку все сойдет с рук.
Кристофер внимательно посмотрел мне в лицо и, видимо, увидел нечто такое, что заставило его смягчиться.
– Хорошо, я попробую.
Глава сорок третья
Сто пятидесятый день после исчезновения
Элоди Фрей
– Ей двадцать шесть, она живет на прогулочном катере, делает гранолу по собственному рецепту и носит такие мешковатые штаны, как у погонщиков слонов… – Джек щелкает пальцами, подбирая нужное слово.
– Шаровары? – подсказываю я.
– Да! Шаровары! Она их просто обожает и носит не снимая.
– Вместе с такими плетеными сандалиями?
– Точно! А еще она не сторонница моногамии и у нее на бедре характерная татуировка «рука Фатимы» [11].
– Вот «руку Фатимы» он вспомнил, а шаровары не вспомнил… – подначиваю я. – Интересный такой.
– А ты просто время тянешь, – насмешливо скалится он.
– Хм-м-м, ну ладно. Я бы предположила, что ее зовут… Скай.
– Бинго. Я еще рассматривал варианты Ривер и Рэйн [12]. Ну и Ясмин подошла бы, пожалуй. Я сегодня добрый. – Джек пододвигает ко мне блюдо со сладкими рождественскими пирожками через кухонный стол. Я беру одну штучку. Январь уже, а мы все никак не доедим остатки рождественских угощений. – Твоя очередь.
Мне на колени запрыгивает Шельма и, повертевшись, плюхается вразвалку. Я чешу ей под подбородком, и она громко мурлычет. Поглаживание кошки помогает унять тревогу, пусть и не особенно.
– Ладно, – начинаю я. – Значит, ему чуть за пятьдесят, он носит дешевые рубашки в клеточку из гипермаркета, постоянно торчит в пабе – каждый вечер сидит там в углу. У него красное лицо, залысины, а еще он умудряется добавить расизма в любой, даже самый безобидный разговор.
– Совершенно в любой?
– Абсолютно. И его детей, которым лет по двадцать с чем‐то, этот талант невероятно бесит.
– Можно пример?
– А без примера никак?
– Мне просто хочется понять его логику.
Я закатываю глаза.
– Ну, допустим, ты говоришь: «Хорошая погодка сегодня», а он тебе в ответ: «Ага, то‐то все и повылезли наружу. Если закрыть глаза, кажется, будто ты в какой‐нибудь гребаной Индии».
– Вот говнюк, – усмехается Джек. – Ладненько, дай-ка подумать… Ставлю на Энди или Стива.
Я киваю.
– Дэйв тоже сгодился бы. Ой, слушай, я еще придумала…
– Делись.
– В общем, у нее нет телевизора и она старательно об этом всем докладывает. Живет в большом деревенском доме и ходит в книжный клуб, но перед очередным собранием непременно смотрит в интернете, что сам автор говорил о своей книге, поэтому ее комментарии всегда самые точные. У нее двое детей, мальчик и девочка, на частном обучении конечно же, и хобби у них соответствующие: верховая езда, пианино и теннис. Ей даже в голову не придет накормить детей чем‐то неорганическим или жареным, и она регулярно напоминает об этом всем своим подписчикам. Постоянно использует хештег «счастье каждый день», но… ей тоскливо с мужем, вечно пропадающим на работе. Впрочем, хоть она и знает, что он трахает секретаршу, они все равно не разводятся, поскольку ей очень не хочется терять все то, что у нее есть.
– Это какая‐то твоя знакомая, Фрей?
– Не-а, – улыбаюсь я. – Просто я действительно умею придумывать персонажей.
– И зовут ее Ада?
На мгновение моя улыбка гаснет, и пара капель той ненависти, которая бурлит у меня внутри, просачивается наружу, но я быстро беру себя в руки.
– Не угадал.
– Карен?
– Да нет же. Точно не Карен. Карен – это такая средних лет разведенка, которая в магазинах вечно кричит: «Я буду жаловаться управляющему!» [13]
– Ладно, ты выиграла, Фрей. – Джек смиренно вскидывает руки. – Как ее зовут?
– Или Пенелопа, или Фион [14]. Или, если уж сильно заморочиться, то Фелисити.
– Чего-чего? – шутливо возмущается в ответ Джек. – Фион! И как, черт возьми, я должен был угадать такое имя?
– По-моему, будет проще признать, что я выиграла.
Джек прищуривается, но без всякой угрозы.
– На этот раз.
После нескольких дней просмотра наших любимых рождественских фильмов Джек объявил, что пришла пора сделать перерыв от телевизора, а это означало, что мне предстоит потратить невероятное количество сил, чтобы поддерживать разговоры и убедительно изображать, будто я готова переносить его общество.
– Налить тебе горячего шоколада? – спрашивает Джек, вставая. – Или глинтвейна?
– Глинтвейна, если не затруднит.
Он заглядывает в кастрюлю, стоящую на плите.
– Кажется, нам не помешает еще пара звездочек аниса. В кладовке есть запас, сейчас принесу.
С этими словами он уходит, оставляя меня на кухне одну. Я оглядываюсь на заднюю дверь, барабаня пальцами по столешнице. Шельма, чувствуя мою тревогу, громко мяукает. Куртка Джека висит на спинке его стула, в правом внутреннем кармане – ключи. Я борюсь с желанием схватить их и убежать. За последние три месяца Джек лишь шестой раз выпустил меня из подвала и всего третий раз не стал меня при этом связывать. Если я сейчас оплошаю, он больше не выпустит меня в дом.
Провожу пальцами по небольшим шрамикам-лункам – следам ногтей Джека, оставшимся после того, как он душил меня на полу подвала. Постоянное, осязаемое напоминание о том, на что он способен. Когда я наконец очнулась после его нападения, он умолял о прощении, клялся и божился, что такого больше никогда не повторится, но стоило мне прохрипеть, что я не принимаю его извинений, раскаяние тут же сменилось новой вспышкой ярости.
– Ты слишком концентрируешься на страданиях, – заявил он. – Если бы ты поменьше думала о том, где ты находишься, и побольше о том – с кем, мы оба смогли бы жить счастливо. Ты же знаешь меня, знаешь, чего я хочу и чего хотел всю жизнь.
Джек убежден, что все, что ему нужно для счастья, это я. На самом деле все, что ему нужно, – безраздельное внимание и безусловная любовь, такая, какую ему никогда не выказывал отец, отсыпая ее целиком одному Чарли. Джеку требуется не просто быть центром чьего‐то мира – ему требуется быть для кого‐то целым миром.
Я восстанавливалась долго и тяжко. В последующие недели я хрипела и сипела, несколько дней было больно глотать и говорить, а когда удавалось выдавить хоть слово, голос звучал так, будто принадлежал чужому мужику, выкуривающему по две пачки в день. Джек, конечно, вовсю квохтал надо мной и пытался лечить, но я ни на миг не забывала, что однажды он может меня убить, пусть и ненамеренно. И что мой единственный шанс выжить – это дать ему то, чего он хочет. Позволить заменить мне весь мир. Конечно, ему пришлось потрудиться: если бы я сдалась сразу, это показалось бы подозрительным. Так что я старалась завоевывать его доверие, чтобы потом, улучив возможность, наконец‐то сбежать. Я позволяла ему мазать мне синяки кремом с экстрактом арники, втирать масло в оставленные ногтями шрамы. Позволяла думать, что он уже достаточно сделал, чтобы завоевать меня.
А затем, семь недель назад, я как‐то вечером закинула на пробу первое семечко:
– Мне так не хватает тех вечером, когда мы валялись на диване в обнимку и смотрели что‐нибудь интересное про преступления…
Семечко проросло как по мановению волшебной палочки, и Джек решил, что этот проклюнувшийся черный георгин [15] расцвел для него, потому что на следующей же неделе он отвел меня наверх. Я даже не огорчилась, когда он сковал наши запястья наручниками; главное, что этой бой я выиграла.
А потом выиграла еще раз. И еще.
Во второй заход мы вместе пекли брауни. Джек внимательно следил за тем, чтобы мне под руку не попалось ничего острого. Он дал мне облизать масло с ложки, а я сначала позволила ему насладиться зрелищем, а потом хихикнула, словно он застукал меня за чем‐то непотребным. Джек желал меня, я это видела, но в то же время был счастлив, что мы наконец‐то помирились и я начала отламывать от своей любви кусочки и кидать ему, чтобы он мог поклевать.
В третий заход мы читали вместе книжку «О мышах и людях» – Джек сам ее выбрал. Мы устроились на полу в гостиной в гнезде из диванных подушек и пуфиков и читали любимые сцены друг другу вслух. Я очень старалась не дрожать, когда Ленни ненароком убил жену Кёрли, а потом мы оба прослезились над сценой, когда Джордж велел Ленни смотреть на цветы, прежде чем выстрелить ему в затылок. Я плакала, потому что помнила: из сложившейся ситуации живым выйдет только один из нас, так что рано или поздно мне придется убить Джека.
В четвертый заход он вывел меня наверх без наручников. Желание броситься наутек жгло невыносимо, но я была не настолько глупа, чтобы не понять: дверь заперта, меня просто испытывают. Так что я предложила заняться акро-йогой, потому что знала, как Джек любит демонстрировать, насколько он сильнее меня. К тому же это был отличный способ потренироваться в искусстве притворства. И когда он коснулся меня руками, я загнала воспоминания о неудавшемся изнасиловании подальше и, к собственной радости, не только сумела скрыть свою ненависть, но на короткий миг позабыла о ней вовсе.
В пятый заход, тридцатого декабря, мы отмечали наше с ним «ненастоящее» Рождество. Потому что рисковать, пропуская Рождество настоящее, Джек не мог: его мать обязательно насторожилась бы. Он приготовил угощение. Мы поели. А потом сидели на диване и смотрели «Эту замечательную жизнь», и Джек наклонился, намереваясь меня поцеловать. Я содрогнулась от отвращения, но он принял эту дрожь за страсть.
– Я не готова, – вырвалось у меня, и он замер.
– Мне казалось…
– Ты же знаешь, что… – Я запнулась, но на такой короткий миг, что он не заметил заминки. – …Что я люблю тебя, Джек, но мне не хочется торопиться. – Я улыбнулась, взглянув на него из-под ресниц. – В конце концов, у нас впереди целая вечность.