я тяжелой и чужеродной. Никогда раньше не держала в руках оружия.
– Вот сейчас ты ее и пристрелишь.
– Я не умею стрелять.
– Все очень просто. – Джек пододвигается ближе и, прежде чем я успеваю возразить, пристраивает приклад мне на плечо и показывает, как правильно целиться. Я смотрю на олениху сквозь прицел.
– Сначала встань правильно. – Он кладет мне руки на бедра, и сердце екает. Не желаю ощущать его прикосновения. Мне снова вспоминается склон холма, где эти руки до боли сжимали мои, не давая подняться с земли, и где мои слезы смешивались с дождем, пока я умоляла Джека остановиться.
– Давай, ты сможешь, – шепчет он и слегка нажимает мне на бедра, заставляя сменить позу. А потом обхватывает меня за ребра, крепко прижимая к себе. – Значит, стреляешь два раза. Первый раз – ранила, второй – добила. Ведущая сторона у нее правая, значит, когда она бросится бежать, поворачивайся вправо и добивай, пока она не унеслась далеко. – Дыхание вырывается изо рта Джека облачком. – Просто нажимай на спусковой крючок.
Это игра «кто кого перехитрит». Я делаю вид, что доверяю Джеку; он делает вид, что доверяет мне. А сам испытывает меня: как далеко я готова зайти, чтобы угодить ему, убедить, будто он меня завоевал, будто я все простила и забыла и теперь мы радостно можем взяться за ручки и уйти в закат, и жить долго и счастливо.
А могла бы я направить ружье на него? Эта мрачная мысль неожиданно захватывает меня целиком. Хватит ли мне скорости реакции?
– Стреляй, – шепчет он.
Его ладонь скользит мне по затылку, отводит волосы вбок, обнажая шею. Я чувствую его эрекцию. Ситуация заводит Джека. Он псих. Настоящий псих.
– Нет! – вскрикиваю я так громко, что вспугнутая олениха бросается в чащу.
Я разворачиваюсь, вскидываю винтовку и упираю прямо Джеку в сердце. В голове – ни единой мысли.
Губы у Джека растягиваются в некое подобие улыбки, но в глазах я вижу изумление. И страх.
Он не подозревал, что я на такое способна.
Не подозревал, что я зайду так далеко.
Зажмурившись, я нажимаю на спусковой крючок.
Глава сорок пятая
Сто пятьдесят четвертый день после исчезновения
Адалин Арчер
Руби наконец‐то родила. Я не виделась с ней с тех пор, как заезжала в больницу пару недель назад, но этим утром она позвонила мне и пригласила в гости.
Сама Руби аккуратно пристроилась на диване с малышкой Клаудией на руках. Одному богу известно, сколько у кузины теперь швов в промежности. Чай я сделала сама: ждать от молодой матери соблюдения правил гостеприимства попросту грех. И даже на кухне я продолжала ощущать особый запах новорожденного младенца, навевающий ощущение спокойствия, безмятежности и свежести.
Я вернулась с двумя кружками горячего чая.
– Благослови тебя Господь, – поблагодарила Руби, забирая одну из них, – и за цветы тоже спасибо. Очень красивые.
Цветы нравятся каждому. Джорджу я тоже послала небольшой букет в благодарность за то, что он отвлек Джека и помог мне сбежать. Но мне кажется, что куда больше старичок обрадовался коробке бискотти, которые я завезла ему, после того как он упомянул, что ты ему частенько «дарила» по штучке-другой, когда еще работала в «Кружке». Я не стала объяснять этому милому дедуле, по какой именно причине Джека срочно понадобилось отвлечь, а сам Джордж оказался достаточно вежлив, чтобы не навязываться с расспросами.
– Как самочувствие? – спросила я у Руби.
– Я счастлива, – улыбнулась она. – Очень счастлива, хотя очень измотана. В жизни не ощущала такого счастья и такой усталости. Воистину, пока сама не родишь, не поймешь, каково это.
– Ясно. А Том уже вышел на службу?
– У него не было выбора. Работы много, надолго откладывать нельзя.
Я снова кивнула, хотя в душе осуждала Тома за то, что он не стал брать полный отпуск по уходу за ребенком, чтобы помогать растить собственную дочь. Руби выглядела бледной и усталой и все еще маялась болями.
– Бедная Клаудия, – пробормотала она. – Кому охота родиться в январе, в самый убогий месяц года.
– Вот уж воистину, – охотно согласилась я, – теперь девочка всю жизнь будет получать передаренные гостинцы из-под чьей‐нибудь рождественской елки.
– Ежегодные безвкусные наборы для душа и бани. А что ее ждет во взрослой жизни? Только два слова: «сухой январь» [16].
– О да, это жуткое постановление насчет января попортит малышке немало крови. Но я буду ее баловать.
– Держи, – Руби передала Клаудию мне.
Я приняла ее и тут же вспомнила, как впервые взяла на руки тебя.
Девочка спала, прижав крохотные сжатые кулачки к пухлым щечкам.
– Такая маленькая… – прошептала я. – И волосами в Тома пошла, такая же темненькая.
Мы затихли, глядя на младенца у меня на руках.
– Однажды и я подержу на руках твоего ребенка, – заявила Руби.
Я неопределенно хмыкнула, прижимая к себе Клаудию покрепче, но кузина не отступала:
– Вы же все‐таки планируете завести детей, правда?
Я подняла голову, глядя в усталые глаза Руби.
– Может быть.
– Что значит «может быть»?
Я вздохнула. Понятно, что на мнение других постоянно оборачиваться не стоит, но мы с Руби уже не первый год обсуждали тему материнства: как будем вместе гулять с детьми в парке, ездить двумя семьями в коттедж в Корнуолле на праздники, точно так же, как наша семья в свое время ездила в «Глицинию» к Вествудам, и как наши дети будут отмечать их первое Рождество… Поскольку у самой Руби ближайших родственников кот наплакал, она уготовила для меня почетное место в идеальном будущем, которое планировала обеспечить собственным детям. И поэтому мой отказ от материнства непременно воспримет как личное оскорбление.
– Я пока еще сама не знаю, чего хочу.
– С какой стати? – прищурилась Руби.
А с какой стати никто не спрашивает женщину, почему она хочет детей, но всем обязательно надо спросить, почему она их не хочет?
– По совокупности причин, – уклончиво ответила я. – Мне нравится свобода. К тому же, если учесть, сколько времени Итан проводит на работе, мне придется полностью взять на себя уход за ребенком.
Я не стала говорить Руби, что от мысли о беременности у меня внутри все сжимается, а при слове «материнство» приходят в голову одни сопливые носы, грязные подгузники и покрасневшие от крика детские лица, и я попросту не ощущаю пресловутой тяги заводить ребенка, про которую постоянно слышу от друзей.
– А как же ты будешь жить без детей?
– В каком смысле? – Я неловко усмехнулась.
Клаудия проснулась, издала пару булькающих звуков и заплакала.
Я тут же запаниковала, как всегда паникую, когда чей‐то ребенок начинает при мне плакать, – словно это моя вина. Руби поморщилась и, подавшись вперед, забрала у меня дочку. Задрав джемпер, кузина вывалила обнаженную грудь и ласково заворковала:
– Ну тише, тише, малышка. Проголодалась, красавица?
Выглядела Руби совершенно естественно. Быстро отыскав сосок, Клаудия снова затихла.
– В том смысле, что у тебя же ни карьеры толком нет, да и вообще ничего. Закатывать вечеринки и дом обставлять – дело, конечно, хорошее, но разве тебе не хочется, чтобы в жизни появился какой‐то смысл?
У меня аж шерсть на загривке дыбом встала. Потому что сейчас со мной говорила не Руби. Говорил Итан – через нее.
– Он тебе позвонил, да?
– Кто? – Руби покраснела.
– Итан. – Меня охватила ярость. Как он вообще смеет ей звонить? А она – как она смеет ему потакать? Неудивительно, что он перестал поднимать тему детей: зачем, когда моя кузина прекрасно сделает за него всю грязную работу?
– Он беспокоится за тебя. И я тоже. Ты ведь получила все, чего хотела, – большой дом, идеального мужа, – а теперь можешь все потерять. Итан тебя мигом бросит, Адалин, если вы не придете к согласию. – Клаудия захныкала, и Руби стала успокаивать ее, поглаживая темные волосики.
– Ну, значит, так тому и быть. Может, я предпочитаю жить с человеком, который не воспринимает меня как легко заменяемый инкубатор для потомства. Может, я предпочитаю жить с человеком, который хочет детей только от меня, а если я не стану их рожать, то и он согласится обойтись без них, – ответила я, вспомнив Дженнифер и ее Лукаса.
– Даже не надейся, – покачала головой Руби. – Таких мужчин не бывает. – Она посмотрела на дочку, отцепившуюся от груди. – Это все из-за Элоди? Ты… стала совсем другой.
– Естественно, я стала другой. События такого масштаба неизбежно меняют человека. Исчезновение Элоди заставило меня пересмотреть отношение к собственной жизни.
– И что ты теперь намерена делать? Бросишь Итана и пойдешь работать в кофейню?
Я неловко поерзала на месте, раздумывая, стоит ли открывать кузине свое решение.
– Нет. Я надеюсь заняться организацией мероприятий или дизайном интерьеров.
На самом деле я даже связалась с несколькими компаниями, чтобы просто прозондировать почву. Вряд ли я решилась бы на подобный шаг, если бы Харриет не убедила меня, что я способнее, чем мне кажется; если бы Кристофер не похвалил мой ум и если бы ты тогда, полгода назад, не предложила мне попробовать себя в этой сфере. Одна из фирм по разработке интерьеров, расположенная неподалеку от Кроссхэвена, запросила мое портфолио. Разрываясь между заботой о родителях и бесконечными поисками информации о связях Дэвида с Джеком, я выкроила время, чтобы собрать имеющиеся наработки. Прошлым вечером Итан застукал меня за составлением портфолио и раздраженно заметил, что вовсе не желает иметь работающую жену, да и работник из меня – курам на смех.
– Мне хочется иметь свое дело, – объяснила я кузине. – И зарабатывать самостоятельно.
– Брось, Адалин, – поморщилась Руби, – ты уже сто лет нигде не работала. А до этого была простой секретаршей на мизерном окладе. Если бы не Итан, у тебя бы ничего сейчас не было. – Она на мгновение умолкла, и сказанные ею слова повисли в воздухе, словно дрянной запах. А потом наставительно добавила: – Роди ребенка. Хотя бы одного. – Казалось, она уговаривает меня забыть о диете и съесть калорийное пирожное, а не связать свою жизнь с чужой на веки вечные. – Ты непременно полюбишь его, когда он родится. Быть матерью – это ни с чем не сравнимое ощущение.