Я ежусь, вспоминая про лунки от его ногтей на шее и о том, как близко он подвел меня к порогу смерти.
– Однажды тебе не придется притворяться, что ты меня хочешь, ты просто захочешь меня по-настоящему, – продолжает Джек. – И когда я пойму, что могу доверять тебе, когда ты признаешь, что любишь меня, мы отсюда уедем. Придумаем себе новые имена, раздобудем документы, переедем в Австралию, в Новую Зеландию, куда‐нибудь далеко-далеко, где у нас будет пляж, океан и пирс, на котором можно посидеть с бутылочкой вина. Ты сможешь писать под другим именем – и агента нового найдешь, не сомневаюсь. А еще детей заведем. А может, и не заведем: может, я никогда не захочу делить тебя с кем‐то еще. Или мы с тобой оба не захотим делиться друг другом.
По щеке у меня течет слеза. Я уже оплакивала потерянную свободу, семью и друзей, которых больше никогда не увижу, но доселе я еще ни разу не оплакивала Джека. Джека, которого знала. Того, кто был мной рядом двадцать три года. Верил в меня, когда больше никто, даже мои родные, не верил. Джека, который заставил меня думать, что, может быть, кровь не всегда гуще воды, что кровь – просто скользкая субстанция, пачкающая все, чего касается, а вода нужна каждому, потому что вода – это жизнь.
Джек поворачивает ключ, но ничего не происходит. Поворачивает еще раз – то же самое.
– Какого хрена?.. – бурчит он и смотрит на приборную панель. – Черт!
– Что случилось?
– Аккумулятор сдох.
У меня екает сердце.
– Позвоним в аварийную службу?
– И куда я тебя дену, пока они будут машину осматривать? В багажнике спрячу? – Джек поднимает бровь. – Или давай я тебя в лес оттащу и к дереву привяжу, а сам буду тихонько молиться, чтобы за время осмотра ты не переохладилась.
– Тогда что будем делать? – Я начинаю нервничать.
Джек рассеянно запускает пальцы в волосы.
– Без понятия. Сейчас что‐нибудь придумаем.
Надеюсь, насчет багажника и леса он просто пошутил.
– Не двигайся, – велит он.
– Ну вот, а я‐то хотела пока до границы метнуться по-быстрому, – огрызаюсь я, выразительно дергая привязь. Джек что‐то тихо бурчит в ответ, выбираясь из машины, и захлопывает за собой дверцу. Затем поднимает крышку капота. Воспользовавшись тем, что он меня не видит, я пытаюсь высвободиться, но пластик порвать не получается, он лишь больно врезается в кожу. Я оборачиваюсь – винтовка и рюкзак с охотничьим ножом лежат на заднем сиденье. Если бы только суметь дотянуться…
Через заднее стекло я замечаю приближающуюся машину. Мне поначалу кажется, что она проедет мимо, но водитель включает поворотник и паркуется рядом с нами. Я с надеждой поднимаю голову. Джек, услышав шум чужого двигателя, выглядывает из-за крышки капота и тут же подходит к дверце водительского сиденья. И, распахнув ее, наклоняется внутрь. Я так радуюсь, что не могу сдержать ухмылки.
– Значит, так, – торопливо шепчет Джек, дотягиваясь до рюкзака, – выкинешь что‐нибудь – и я убью всех, кто сидит в той машине. – Вытащив из рюкзака нож, он сует его во внутренний карман пальто. А потом достает сложенное покрывало и накидывает мне на плечи, заодно пряча связанные руки. – Я убью их всех, и это будет твоя вина, поняла?
От его слов, тихих, злых и совершенно искренних, у меня перехватывает дыхание. Я вспоминаю Ноа – и верю Джеку. А тот разгибается, захлопывает за собой дверцу, и я вижу в зеркале заднего вида, как он с улыбкой приветствует подошедшего водителя. Это пожилой мужчина, седеющий, с брюшком, красноречиво свидетельствующим о кремовых тортиках по воскресеньям и печенье за вечерним чаем. Глядя на его добродушное лицо и васильково-синюю рубашку, я вспоминаю собственного папу. Даже без ножа Джек расправился бы с ним в два счета.
– Можете прикурить машину от моего аккумулятора, – предлагает мужчина.
Джек медлит, коротко оглядываясь на «лендровер» – не надумаю ли я позвать на помощь? Принимать предложение незнакомца ему не хочется, но выбора нет.
– Да, спасибо, было бы здорово.
У меня внутри все сжимается. Может, получится крикнуть этому человеку, чтобы он вызвал полицию и быстрее бежал обратно в машину? Тогда он сумеет спастись. Но у меня не будет времени объяснить, зачем вызвать полицию, рассказать, кто я вообще такая, и предупредить, что у Джека в кармане нож. Я же крикну, и водитель остолбенеет от неожиданности, а Джек бросится на него… Но, может быть…
– Дедушка, – раздается тонкий мелодичный голосок. Я поворачиваюсь и вижу маленькую девочку, выглядывающую из машины с айпадом в руках. Ей лет семь или восемь, не больше; темные волосы собраны в пышный высокий хвостик. – Пароль введи, пожалуйста!
– Погоди секундочку, Сара, – откликается мужчина.
Я представляю себе, как Джек перерезает горло дедушке на глазах у замершей от ужаса внучки. А потом бросается к машине, оценивающе глядя на малышку, как на ту олениху, рывком открывает дверцу, выволакивает девочку и вонзает нож в худосочную шейку. Во рту становится горько; кажется, меня вот-вот стошнит. Нет, нельзя подвергать ребенка опасности. И этого добродушного мужичка тоже.
А тот тем временем возвращается за руль и подводит машину поближе к нашей. Я закрываю глаза и слушаю, как они с Джеком болтают, подключая провода аккумулятора; оказывается, мужчину зовут Гарри и они с внучкой едут поесть пиццы. Джек, как всегда, само обаяние, хотя в голосе чувствуется холодок. Впрочем, если не знать Джека, эту холодность и не разглядишь. А Гарри, если что и заподозрил, ничем этого не выдал.
Кто‐то стучит по стеклу, и я вздрагиваю. Это та маленькая девочка, Сара, на ней розовый пуховичок и наушники.
– Здравствуйте, – говорит она.
– Здравствуйте, – ошарашенно откликаюсь я.
– Сара, отойди оттуда, – велит дед.
– Я просто поздоровалась с тетей.
Гарри подходит к машине и, взяв девочку за руку, тянет ее прочь, но затем оборачивается:
– У вас все в порядке, мисс?
Я напрягаюсь и кошусь на зеркало заднего вида – Джек тихонько приближается к водителю сзади.
– Да, – отвечаю я, мысленно радуясь, что голос не дрожит.
– Она беременна, – сообщает Джек. – Так что я велел ей посидеть в тепле.
– У вас будет ребенок? – спрашивает девочка.
Я киваю, потому что слова застревают в горле. Как же хорошо, что бо́льшую часть моего лица закрывают очки, ведь иначе мое отчаяние было бы слишком хорошо заметно.
– Моя мамуля тоже ждет ребенка! – с гордостью объявляет Сара.
Гарри усмехается.
– Пойдем, егоза.
Они разворачиваются и шагают мимо Джека, который провожает их внимательным взглядом. Девочка, обернувшись на ходу, машет мне ручкой. Помахать в ответ я не могу, так что улыбаюсь как можно лучезарнее.
Пока они садятся в машину, у меня внутри ворочается ледяной ком. Я ведь еще могу позвать на помощь. Все еще могу. Но я молчу. А потом они уезжают, посигналив нам на прощание.
Джек, улыбаясь во все тридцать два зуба, возвращается в машину. Та заводится с пол-оборота.
– Ты блестяще выдержала испытание, Фрей, – сообщает он мне, лучась восторгом. Машина трогается с места. – Просто‐таки блестяще!
Глава сорок седьмая
Сто пятьдесят девятый день после исчезновения
Элоди Фрей
Я ожидала, что за попытку побега Джек, как обычно, накажет меня: отберет телевизор, запрет в ванной, привяжет к кровати… Но он ничего такого не сделал. Заполнил мини-холодильник продуктами и заявил, что скоро вернется. С тех пор прошло пять дней, и сейчас я сижу на полу, скрестив ноги, и наблюдаю, как в микроволновке медленно вертятся под тусклой лампочкой покупные макароны с сыром.
В душе у меня поселилась новая ненависть. Не та, что накатывает и отпускает, а та, что гложет постоянно, не умолкая ни на секунду, грызет изнутри, как кровожадный паразит. Я ненавижу не только Джека, но и себя саму. Ненавижу за то, что позволила ему настроить меня против моей же семьи, сыграть на ошибочной уверенности, будто Аду любят больше, чем меня. Ненавижу за то, что поддалась его манипуляциям и поехала в «Глицинию», сознательно оказавшись в таком положении, какое любой другой женщине в кошмарном сне не приснится. Ненавижу за то, что переспала с Джеком. И за то, что так и не смогла сбежать, хотя возможности были.
Я ненавижу себя за то, что направила на Джека ружье и попыталась пристрелить. Вот уж и впрямь – не узнаешь предел собственных возможностей, пока не подойдешь к нему вплотную. Я вспоминаю, как мы по вечерам сидели с Кэти, Айви и Оливией в нашем студенческом домике, пропахшем плесенью и быстрорастворимой лапшой, и, отложив в сторону ноутбуки и курсовые, убивали время игрой в «или-или»:
«Что ты выберешь: оглохнуть или ослепнуть?»
«Что ты выберешь: сгореть или утонуть?»
«Что ты выберешь: всегда только шептать или только кричать?»
«Что ты выберешь: пристрелить лучшего друга, чтобы сбежать из плена, или остаться в заточении навеки?»
Если бы мне задали этот последний вопрос там, в уютном студенческом домике, где дверь свободно открывается и закрывается, а прогулка по магазинам – это повседневная реальность, а не роскошь, доступная лишь по большим праздникам, я бы, конечно, выбрала второй вариант. И выбирала бы его всякий раз. Но как узнать, что ты выберешь на самом деле, если не оказаться в ситуации, когда подобный вопрос перестает быть риторическим?
Шельма громко мяукает, бодая меня в колено, и начинает мурлыкать еще до того, как я успеваю до нее дотронуться. Я чешу питомицу под челюстью и чувствую, как любовь к этой кошке проступает сквозь ледяную корку моей ненависти. В углу комнаты стоит кошачий лоток, и у меня как раз кончается гранулированный наполнитель. Когда Джек уезжает надолго, он, слава богу, оставляет герметичные пакеты, чтобы было куда пересыпать использованный. А потом выбрасывает их, когда возвращается. Шельма мается: ей тяжко сидеть в подвале дольше недели без возможности выйти. Мне перед ней стыдно, и я каждый день старательно балую ее лакомствами.