Сто шестьдесят первый день после исчезновения
Адалин Арчер
Рано утром я подскочила с колотящимся сердцем, задыхаясь от ужаса. Мне снилось, что ты заперта где‐то в «Глицинии» и я слышу, как ты зовешь на помощь, но не могу тебя нигде найти. Во сне я металась из комнаты в комнату, распахивала дверь за дверью, шарила в темноте, звала тебя…
Я заставила себя встать и позавтракать, но тревога душила с такой силой, что я одолела лишь половину порции. Приняв душ и одевшись, я тут же позвонила Кристоферу.
– Ты выбил ордер? – спросила я вместо приветствия.
– Улики переданы на рассмотрение.
– И что дальше?
– Дальше будем ждать ответа.
– Я не могу. Надо сделать хоть что‐нибудь. Съездить в коттедж.
– Ада… – раздраженно простонал Кристофер.
– И не отговаривай меня, – отрезала я, выходя в коридор и натягивая сапоги. – Не могу я просто сидеть и ждать.
– Не вздумай соваться в «Глицинию».
Но я уже поняла, что именно туда и отправлюсь. Я взяла пальто и ключи.
– Ада, я серьезно, – угрожающе добавил Кристофер.
– Моя сестра заперта в коттедже. Я уверена. – Подхватив сумку, я вышла из дома. – И я ее заберу оттуда.
– Ада, подумай хорошенько: если Джек действительно так опасен, как мы предполагаем, визит в коттедж – очень плохая идея. Это же…
Сбросив звонок, я уселась за руль.
По нормальной дороге до «Глицинии» от Кроссхэвена можно было добраться за час сорок, но трасса заледенела, так что у меня ушли все два. Я уже поднималась по холму к зданию коттеджа, когда неожиданно сообразила, что Джек может находиться там прямо сейчас, поэтому притормозила и огляделась, высматривая, где бы спрятать машину.
Нельзя допустить, чтобы Джек, услышав шум подъезжающего автомобиля, выглянул в окно и увидел меня. Я свернула с обочины в заросли, припарковавшись всего в пяти минутах ходьбы от коттеджа, и поставила машину так, что обнаружить ее удалось бы лишь в том случае, если точно знать, куда смотреть.
Потихоньку начинало темнеть, небо затянула пелена облаков. Чем ближе я подходила к коттеджу, тем явственнее ощущался в воздухе соленый запах моря и громче становился шум волн, разбивающихся об утесы.
Наконец впереди показался и сам дом: он будто вырастал из земли по мере того, как я поднималась на холм. Зима высосала жизнь из сиреневых зарослей глициний, оставив лишь сухие остовы, еще цепляющиеся за каменную кладку стен. А затем я заметила машину Джека на парковке возле коттеджа, и сердце забилось быстрее: он приехал сюда, потому что ты была здесь. Я не стала высовываться из-за деревьев, поскольку Джек мог заметить меня. А если он и правда убил Джеффри, то уж меня‐то сбросит с обрыва без всяких сожалений.
Поначалу я надеялась, что не застану его здесь и тогда смогу воспользоваться ключом, одолженным у Кэтрин, пробраться в дом и поискать тебя. Но раз Джек торчит в коттедже, мой план, и без того непродуманный, окончательно рушился. Но все равно мне требовалось попасть в коттедж любой ценой.
Тут по подъездной дорожке промелькнула тень и скрылась под машиной Джека. А спустя мгновение из-под бампера выглянула усатая мордочка. Присев на корточки, я тихонько начала подзывать кошку. Она осторожно выбралась из-под машины и стрелой метнулась ко мне, мяукая и обтираясь о ноги. Я узнала ее. Узнала рыжее пятнышко в форме сердечка на боку.
– Шельма… – шепнула я, поглаживая кошку по спинке.
Если до этого у меня и оставались какие‐то сомнения, то теперь они развеялись как дым. Шельма не могла оказаться тут случайно. Я подхватила ее на руки, и она тут же начала брыкаться и выворачиваться. Отнеся питомицу к себе в машину, я набрала номер Кристофера.
– Она в коттедже, – заявила я. – Элоди действительно в «Глицинии».
– Ты видела ее?
– Нет, но я видела ее кошку. Она сейчас у меня в машине. – Я оглянулась на Шельму, свернувшуюся на пассажирском сиденье. – Животное не могло дойти пешком до Корнуолла.
В трубке послышался шорох, видимо, Кристофер переложил телефон из руки в руку.
– Ты уверена, что это кошка Элоди?
– Да, абсолютно. Машина Джека тоже здесь. Элоди в коттедже, и как только Джек уедет, я зайду в дом.
– Ада…
– Приезжай сюда.
– Не могу.
– Скажи полиции, что я нашла Элоди.
– Ты нашла только кошку, которая может принадлежать кому угодно. – Кристофер вздохнул, не меньше меня раздраженный невозможностью начать активные действия. – Нельзя же отправить к тебе отряд полиции только потому, что ты нашла кошку.
– Кристофер, я знаю, что Элоди там.
– Если ты согласишься подождать пару дней, нам дадут ордер на обыск, и тогда…
– Это из-за вчерашнего? – вырвалось у меня. Я тут же осеклась, мигом пожалев об этих словах, поскольку и сама понимала: Кристофер упирался вовсе не потому, что я не позволила ему вчера поцеловать меня. Но очень уж меня злили разнообразные проволочки, возникающие ровно в тот момент, когда я почти отыскала тебя.
– Нет, Ада, – откликнулся он с явственной обидой, – ничего подобного. Я прошу, послушай меня, пожалуйста, дождись…
– Я устала ждать.
Бросив трубку, я почувствовала, как внутри плещутся злость и раздражение. Ладно, так и быть, подожду. Но как только Джек уедет, пойду в коттедж. Даже если придется просидеть тут, в машине, всю ночь.
Пошарив в сумочке, я нашла записную книжку, в которую обычно заносила свои мысли. Собственно, в ней я сейчас и пишу эти строки. Снаружи темно, холодно, а я сижу в засаде и думаю о тебе. Понятия не имею, что будет, когда я попаду в коттедж. Мне невероятно страшно идти туда. Но еще страшнее – так никогда и не найти тебя.
Хочешь узнать секрет, Пчелка Элли? Когда тебе было лет восемь или девять, ты написала рассказ про вишневое дерево, поедавшее соседских детей. Рассказ выиграл приз, и ты показала его маме с папой. Так гордилась и радовалась, даже щеки раскраснелись. Но родители в то время работали сверхурочно и были вечно усталыми и занятыми. Ты оставила рассказ на столе в столовой и ушла спать, а я тихонько достала из папиной сумки ручку и исписала весь лист замечаниями о том, какая ты талантливая. Потому что это правда: ты одна из самых талантливых людей, которых я знаю. После того случая на нашем кухонном столе каждую неделю появлялась новая история. Я прочитала их все. Я бродила по замкам, загадывала желания волшебным паукам, плетущим сети из серебра, я охотилась на троллей в колючих зарослях. Наверное, ты считала, что это папа пишет тебе похвальные рецензии. И так радовалась, что я не стала тебя разочаровывать.
А потом, когда мы стали постарше, вместо того чтобы поддерживать твой талант, я начала завидовать ему. И трясти у тебя перед носом своей не такой уж идеальной жизнью, делая вид, что на самом деле она идеальная. Мы с тобой вообще очень многое друг другу не рассказывали, правда? Я ни разу тебе не говорила, как отчаянно завидовала, когда ты поступила в университет. Мама с папой только об этом и твердили: «Элоди у нас такая умница, да?», «Элоди такая храбрая – взяла и переехала в другой город!», «Элоди такая молодец! Ох, Ада, милая, а разве тебе не хотелось бы тоже поступить в университет?». Я завидовала тому, что теперь у тебя будет сотня новых друзей из разных городов, возможность закатывать веселые вечеринки; я завидовала даже тому, что теперь ты живешь в студенческом кампусе, хотя эти ветхие, отсыревшие домишки приходится увешивать гирляндами и флагами, чтобы придать им хоть какой‐то человеческий вид. А еще, кроме зависти, меня терзала гордыня. Только про это я тебе, кажется, тоже не говорила, хотя у нас с тобой были моменты искренности в перерывах между постоянным соперничеством.
Если ты в «Глицинии», если я смогу спасти тебя, мы наберем еще много-много таких моментов – столько, чтобы хватило соткать целую новую жизнь.
Знаю, я подвела тебя. Не была той сестрой, в которой ты нуждалась. Но теперь все изменится. Как уже говорилось, пока я жива, я не перестану искать тебя, Пчелка Элли.
Глава пятьдесят первая
Сто шестьдесят первый день после исчезновения
Элоди Фрей
Отдаться Джеку и спасти сестру – или отказаться и обречь ее на смерть.
Этот ультиматум обвивается вокруг разума стальной змеей, сжимает кольца все сильнее и сильнее. Позволить Джеку навредить Аде попросту нельзя. Впрочем, «попросту» – не совсем подходящее слово, ведь для того, чтобы спасти сестру, я должна позволить Джеку войти в меня. А это далеко не просто.
Я сижу на кровати. Часы на прикроватной тумбочке сообщают, что уже три часа дня. Я не двигалась с места с тех пор, как проснулась в четыре утра. Глаза режет, в горле пересохло.
Сверху доносится шум, и дверь подвала распахивается. Сердце в груди тут же сжимается – как сжимается всякий раз, когда Джек появляется здесь. Он спускается по ступеням, но останавливается на середине лестницы, опираясь на перила. Те скрипят под его весом. Я не оборачиваюсь.
– Прими душ, – велит он, – и причешись. Сегодня поужинаем пораньше.
Затем Джек уходит, закрыв за собой дверь. Несколько месяцев назад я бы просто не подчинилась, но сейчас уже знаю, когда лучше уступить. Спустя час Джек возвращается. Он ждет меня наверху. Я надеваю его шорты и мешковатый бежевый свитер. Хотя у меня со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было, при мысли о еде мне становится дурно. Джек придерживает дверь, не давая ей закрыться, и приходится протискиваться между ним и громоздким стеллажом. Ладонь Джека ложится мне на плечо, и я вздрагиваю. А затем он выводит меня из кладовки, но вместо столовой подталкивает в гостиную и закрывает за нами двери. Шторы подняты, и я щурюсь от блеклого света зимнего солнца.
– Садись.
Я послушно устраиваюсь на бежевом диване. Здесь все такое мягкое и нежное – цвета, поверхности, даже сияние огня в камине, окрашивающее комнату золотыми бликами.
– …Слишком долго. Пора определяться.
Я моргаю. Джек, оказывается, что‐то говорил, а я ни слова не уловила.