– Вот ничему тебя жизнь не учит, – сплевывает Джек. – Вообще ничему, тупица ты чертова!
Пошатываясь, я поднимаюсь на четвереньки. Нос снова щекочет запах дыма, на этот раз еще резче. Посмотрев вверх, я обнаруживаю, что на площадку медленно наползают сизые клубы, и вспоминаю про разлитый ром и свечи, которые я случайно опрокинула на бегу.
– Ада тебя не любила. Никогда, – трагическим тоном сообщается Джек. – И все‐таки ты выбрала ее. Ты постоянно, раз за разом выбирала кого угодно, только не меня.
Мой взгляд натыкается на ножик, валяющийся рядом с Адой там, где я его уронила. Возможно, мне удастся…
– Неблагодарная, – шипит Джек.
Я медленно и осторожно тянусь за ножом. Если Джек заметит, то наступит мне на руку и сломает пальцы, прежде чем я успею что‐то предпринять.
– А я ведь все в этой жизни делал из одной любви к тебе. Потому что я‐то тебя действительно люблю.
Мои пальцы касаются ножа, рукоять удобно ложится прямо в ладонь. Проблеск надежды превращается в целый костер уверенности, и я оглядываюсь на Джека через плечо. Он по-прежнему что‐то говорит, но я не слышу ни звука, слишком уж громко отдается в ушах стук сердца. Сжав нож покрепче, я ощущаю такое торжество, что с языка невольно срывается ядовитое:
– Жаль, что Джеффри не забил тебя до смерти, пока у него была возможность.
Тишина, повисающая после моей реплики, кажется оглушительной. Смертельной. Слова так остры, что могут оставить рану не хуже той, что зияет на спине моей сестры.
Джек бросается на меня.
Но я готова к этому.
И успеваю развернуться, полоснув ножом ему по ноге, над правым коленом. Лезвие рассекает ткань джинсов, а вместе с ней и кожу. Взвыв от боли, Джек отшатывается. Я вскакиваю и бегом бросаюсь к входной двери.
Но она заперта.
Твою мать…
Внутри все обрывается.
Я в отчаянии хватаюсь за ручку и дергаю так сильно, что предплечья откликаются болью, но дверь не поддается. Видимо, Джек запер ее, когда возвращался. У Ады есть запасной ключ, но у меня не хватит времени, чтобы…
Подобравшись сзади, Джек хватает меня за волосы и дергает, заставляя запрокинуть голову и подставить горло. Я наобум бью ножом. Лезвие попадает во что‐то мягкое, и Джек, взвыв, отпрыгивает и выпускает меня, вырвав несколько волосков. Я разворачиваюсь: он стоит, прижавшись спиной к стене, судорожно зажимая порез на правой руке.
Воспользовавшись заминкой, я бросаюсь наутек, лишь на миг задержавшись возле тела сестры, и выбегаю в столовую. Пометавшись между столом и буфетом, выскакиваю в кухню и, оказавшись возле задней двери, дергаю за ручку – но и тут заперто.
– Отсюда нет выхода, Фрей.
Я оборачиваюсь.
Джек стоит в дверном проеме и, несмотря на кровавые раны на голове, руке и колене, расплывается в самодовольной улыбке победителя. Мне и в самом деле некуда бежать. Я затравленно оглядываюсь: слева арка, через которую я прибежала, за спиной Джека – коридор, а у меня за спиной – запертая дверь, выходящая в сад. Нас с Джеком разделяет лишь кухонный островок. И нож по-прежнему у меня в руке.
Ужас накатывает удушливой волной, перед глазами все плывет. Джек не спеша направляется ко мне, и я огибаю островок, не давая ему приблизиться. Джек бросается влево, и я замахиваюсь ножом, пытаясь отпугнуть его, но в ответ слышу лишь презрительный смешок. От такой откровенной издевки внутри снова вспыхивает злость.
– Не приближайся ко мне!
– Тебе крышка. Бежать некуда. Ты не сможешь отсюда выбраться.
Он прав. Глядя друг другу в глаза, мы кружим вокруг островка. Джек прихрамывает, но мне от этого не легче: даже на двух здоровых ногах бежать некуда.
– А я ведь был так добр к тебе, – заявляет он.
– Да неужели!
– Я мог приковать тебя цепями, закрыть в шкафу и доставать поиграть, когда захочется. Мог обладать тобой столько раз, сколько душе угодно. А вместо этого терпеливо ждал. Я подарил тебе «Глицинию». Я подарил тебе всё.
– Ты подарил мне замурованный подвал. Связывал. Пытался изнасиловать.
Лицо Джека моментально скисает. Как же он не любит, когда припоминают его прегрешения!
– Почему я, Джек?! – срываюсь я на крик. – Почему именно я?!
– Потому что ты единственная во всем мире, кто меня любил!!! – орет он в ответ. И в каждом слове ощущается вся его боль: от побоев отца, от слепоты матери, не желающей видеть правду.
Джеффри и Кэтрин уничтожили собственного сына. Но это не извиняет поступков Джека. И он не перестает быть убийцей.
– Все, хватит, игры кончились. У тебя есть два варианта: или ты положишь сейчас нож, сдашься, и мы оба уедем отсюда живыми, – Джек выдерживает драматическую паузу, – или тебя увезут отсюда в таком же черном мешке, как и твою сестру.
Сердце сжимается от страха, но я прячу его за насмешливой улыбкой:
– Так, я смотрю, подвезли старое доброе клише «так не доставайся же ты никому»? Джек, серьезно, мне казалось, у тебя побольше фантазии…
– Уж кто бы говорил. – Джек резко смещается в другую сторону, и я дергаюсь. Моя нервозность его забавляет. – Ладно, варианты я тебе озвучил, можешь подумать. Не торопись, впереди полно времени. Но я все же советую особо не затягивать: мне еще труп в море выбрасывать.
Его улыбка настолько самодовольная и жестокая, что я, не сдержавшись, бросаю:
– А может, я как раз и хочу потянуть, чтобы полиция успела доехать. – И, заметив на лице Джека проблеск недоумения, добавляю: – Неужели ты думал, что Ада полезла бы сюда, не сообразив сначала в полицию позвонить?
– Блефуешь.
– Почему тогда, по-твоему, я согласилась пойти с тобой в мансарду? Тебя надо было отвлечь, пока не приедет подмога. Полицейские уже вот-вот в дверь постучатся.
Джек хмурится – то ли недоуменно, то ли обиженно.
– Что? А ты уж решил, что мне и правда охота с тобой трахаться?
У него вытягивается лицо. Даже сейчас мои слова по-прежнему режут его больнее любого ножа. Я сую пальцы в получившуюся рану и растягиваю ее посильнее:
– Это был отвлекающий маневр. Да ты мне всегда служил только для того, чтобы отвлечься. Отвлечься от боли после смерти Ноа. Отвлечься, пока полиция не приедет. – Я хохочу, вкладывая в этот смех весь яд, всю ненависть. – Думал, ты единственный, кто умеет манипулировать?
– Ах ты, сука… – рычит Джек.
– Уж кто бы говорил…
Он бросается в сторону, намереваясь меня схватить. Я в ответ взмахиваю ножом, и Джек отскакивает. Я поспешно отбегаю подальше, стараясь, чтобы островок постоянно разделял нас.
– Что ж, значит, действуем по второму варианту.
– И как ты собираешься выкручиваться? – похолодев от страха, спрашиваю я. – Как объяснишь два трупа, Джек?
– Легко, – ухмыляется тот. – Ты так отчаянно хотела добиться контракта с издательством, что придумала всю эту схему, втянула в нее Дэвида, втянула меня, манипулировала, пользуясь моими чувствами, упросила спрятать тебя в «Глицинии». В день твоего исчезновения я был в Лондоне, алиби у меня железное, а значит, ты приехала сюда сама, добровольно. В конце концов, ты ведь и впрямь согласилась приехать в «Глицинию». Я пытался отговорить тебя от столь ужасного плана, но ты уперлась, потому что слишком горевала по Ноа и по потерянной работе, задыхалась под тяжестью собственной лжи. Когда Ада начала тебя искать и приехала сюда, она сообразила, что твое похищение было подстроено, и пригрозила всем рассказать об этом. Впав в ярость, ты набросилась на нее с ножом и убила, чтобы она никому не раскрыла твой секрет.
– Никто на это не купится, – возражаю я, судорожно сглотнув.
Джек останавливается, и я замираю на месте. Позади – раковина и шкафы, а за спиной Джека – выход в коридор.
– Так‐таки и не купится? – фыркает он. – А на ножике‐то твои отпечатки.
– Твои тоже.
– Так ведь я пытался отобрать у тебя оружие!
– Ублюдок.
– Обнаружив тебя над трупом сестры, я попытался тебя угомонить, но ты вырвалась и напала уже на меня. Так что тут чистая самооборона: мне пришлось выбирать между тобой и собой, и я выбрал себя. – Губы Джека растягивает по-кошачьи довольная ухмылочка. Он все продумал. И теперь убьет меня и вернется в мир с историей, которая позволит ему восстать из пепла «Глицинии» героем. – Ложь проглатывается лучше, если приправить ее парой ложек правды.
Такие истории всегда заканчиваются смертью. Уже поздно решать, выживу я или нет. Но еще не поздно решить, как я умру.
Эта яростная мысль придает мне сил, и я принимаюсь распахивать дверцы шкафов, ни на минуту не выпуская Джека из виду. Рука, сжимающая нож, устала от напряжения, но я не расслабляюсь: стоит дрогнуть хотя бы на мгновение, и Джек бросится на меня.
– Что ты делаешь? – шипит он.
И в этот момент я нахожу то, что искала.
Бутылку парафина.
Увидев, как я открываю ее, Джек поспешно огибает островок, но я сдавливаю пластиковую бутылку, плеснув парафином ему на грудь. Отшатнувшись, Джек хватает полотенце, висящее на ручке кухонной тумбочки, и брезгливо вытирается.
– А как насчет третьего варианта? – рычу я, обливая парафином шкафы, шторы, островок. Затем смахиваю на пол поваренные книги и поливаю их тоже. – Никто из нас не уйдет отсюда. Мы сгорим. «Глициния» уже пылает, не чуешь, что ли? – Я лью парафин на пол, на валяющееся полотенце. – Ну так давай добавим маслица в огонь. Ты хотел такой любви, чтобы обжигала и поглощала. Непредсказуемой и захватывающей, возможно, даже слегка опасной. Ну вот – кушай, не обляпайся.
Отшвырнув опустевшую бутылку, я открываю ящик тумбочки. Затем еще один. Почти все они оказываются пустыми, поскольку ножи и прочие приборы Джек убрал, так что отыскать блестящую серебристую зажигалку удается практически сразу. Ветрозащитную, ту самую, которой мы каждое лето разжигали мангал для барбекю.
Глаза у Джека округляются. Ему впервые становится по-настоящему страшно.
– Ты не посмеешь.
– Хотел проверить, как далеко я зайду, Джек? – Я откидываю крышечку зажигалки. Вспыхивает крохотный огонек. – Так вот, я пройду э