тот гребаный путь до самого конца!
– Не вздумай… – Он бросается ко мне, поскальзываясь на парафине. Я огибаю островок, не позволяя Джеку достать меня. Выдумывая себе оправдание, он нарисовал образ упертой, чокнувшейся от горя девицы, в которой я себя не узнала. Зато теперь вижу: это я. Бешеная, безжалостная, чокнувшаяся от горя. Готовая покончить с этим раз и навсегда.
На лице Джека сменяются страх и ярость. Ага, тварь, думаю я, понял теперь, каково это? Впервые за все время заточения, за эти долгие жуткие месяцы, я ощущаю власть – и упиваюсь ею. Да, за это мне придется заплатить жизнью, но восторг, который я испытываю сейчас, того стоит.
– Не надо… – хрипит Джек.
Я улыбаюсь в ответ. Протягиваю зажигалку и собираю все воспоминания о своей семье, о собственных достижениях, закутываюсь в них, как в шелковое покрывало. Пусть сгорят вместе со мной.
Джек перескакивает через островок. Я роняю зажигалку. Он хватает меня за подол комбинации и дергает на себя. Облитые парафином книги вспыхивают. Огонь расползается по полу, охватывает шкафы и перекидывается на потолок.
Джек распластался по мраморной стойке. Я пытаюсь вырваться, но он хватает меня за горло, не давая ни дернуться, ни вздохнуть. Он что‐то кричит мне в лицо, в глазах у него пляшут отблески пламени, и я чувствую спиной невыносимый жар. Слишком горячо. Джек сжимает руку у меня на шее.
Отчаявшись, я взмахиваю ножом.
И недоуменно моргаю, снова и снова.
Мне почему‐то думалось, что тело Джека окажется плотнее. Оно ведь состоит не только из кожи и мяса. А нож так легко вонзился ему в шею прямо по самую рукоять. Выпустив мое горло, Джек хватается за мою руку, за рукоятку ножа, и мы замираем так на секунду. Льдисто-голубые глаза смотрят изумленно: Джек не в силах поверить, что все происходит на самом деле.
Что я действительно это сделала.
А затем его рука обмякает.
Я выпускаю нож.
Соскользнув со стола, Джек навзничь падает на пол, скрываясь за островком.
Я вдыхаю раскаленный воздух, полный дыма.
Не верится…
Не верится, что я это сделала.
Огибаю островок на негнущихся ногах и вижу Джека: он валяется на спине, уставившись в потолок. Затем медленно переводит взгляд на меня. Я падаю рядом с ним на колени, и Джек силится что‐то сказать, но изо рта вырывается лишь бульканье. По губам течет алая струйка.
И вместо мужчины, который манипулировал, издевался, убивал, передо мной снова маленький мальчик, приходивший ко мне раз за разом; мальчик, отчаянно нуждавшийся в любви; мальчик, который целовал меня на подоконнике в родительском доме и рисовал наброски мест, где мы сможем жить, когда вырастем.
– Джек, – всхлипываю я. – Джек…
Он поднимает руку, едва ощутимо касается моих волос. Я беру его за пальцы, такие теплые и знакомые… Он снова открывает рот, но на слова не хватает сил.
– Не бросай меня, – молю я. – Прости меня. Прости. Про…
Глаза у Джека закатываются.
И спустя миг он умирает.
Покидает меня.
И я не знаю, услышал он мои слова или нет.
Охваченная горем, любовью, ненавистью, я сижу еще одно мгновение, а затем медленно и бережно выпускаю руку Джека, пристраивая ее ему на грудь.
И тут же захожусь кашлем. Вся кухня затянута дымом. Нужно выбираться отсюда. Бежать.
Поднявшись с пола, я ковыляю в холл. Лестницу окутывают густые темные клубы, скрывая потолок фойе. Передо мной – запертая входная дверь.
Господи, господи, господи! Я бегу к лежащей на полу Аде, шарю по карманам в поисках ключа, которым она открывала дверь, нахожу его и торопливо возвращаюсь обратно. Руки скользкие от крови и парафина, так что дверь удается открыть лишь со второй попытки.
Я оглядываюсь – с кухни льется золотистый свет, там уже все полыхает. Затем я оборачиваюсь на сестру. Нельзя ее здесь оставлять. Нельзя, чтобы она сгорела. Зажав ладонью рот и нос, я спешу обратно. Ада совсем легкая, но я вымоталась до предела. Приходится тащить тело волоком, напрягая все оставшиеся силы, так что времени уходит больше, чем хотелось бы. Огонь уже вырывается с кухни и подбирается по деревянному полу к нам. Но я продолжаю тащить сестру, пока мы обе не оказываемся снаружи, в холодной январской темноте.
А потом я сижу на ледяной земле, крепко прижимая сестру к себе. Все вокруг кажется слишком ярким: молочно-белая кожа Ады, рубиново-красное пятно крови на ее джемпере, серебристая луна в чернильно-синем небе, оранжевое пламя, вырывающееся из окон, черный дым, который валит из распахнутой двери, красно-синие мигалки, ползущие вверх по холму.
Я не двигаюсь. Просто сижу и смотрю.
Смотрю, как полыхает «Глициния».
Позже
Глава пятьдесят третья
Двумя годами позже
Элоди Фрей
«Типпис» – мой любимый книжный магазин в Кроссхэвене. Его стеллажи от пола до потолка, такие высокие, что для покупателей даже заготовлена пара стремянок на колесиках, напоминают мне сцену из диснеевского мультфильма «Красавица и Чудовище».
У этого магазина есть собственный стиль и характер. Мне очень нравятся растения в подвесных горшках, огромный персидский ковер и роскошный георгианский камин, а еще больше мне нравится запах кофе, бумаги и чернил. И совсем не нравится чувство тревоги, ворочающееся внутри, как сытый паразит.
Я раздаю читателям автографы уже почти час, и хотя пришедшие в основном невероятно дружелюбны, я не могу забыть про письма с угрозами расправы, потоками ненависти и критикой, которые приходили мне после долгих месяцев заточения в «Глицинии».
Не всех обрадовало, что я пережила Джека Вествуда. И моим близким пришлось немало потрудиться, чтобы уговорить меня прийти сегодня в «Типпис» и устроить первое – и последнее – публичное мероприятие после случившегося. Вход сюда организован строго по билетам, и представители прессы, которых я по-прежнему избегаю, толпятся снаружи, облепив зашторенные окна. Я стараюсь не думать о журналистах, потому что всякий раз, вспоминая о них, начинаю ощущать себя кроликом, окруженным стаей волков.
Хотя очередь за автографами тянется вокруг всего магазина, этим вечером было продано совсем немного экземпляров: большинство пришедших уже купили книгу ранее. Так что передо мной то и дело возникают зачитанные до дыр тома с помятыми корешками и загнутыми уголками страниц с особенно понравившимися сценами. Роман «Одна маленькая ошибка» вышел всего месяц назад, но уже стал бестселлером. Маркетологи издательства предложили гениальную и жуткую идею выпустить книгу шестнадцатого августа, аккурат во вторую годовщину моего исчезновения. В прессе поднялся невероятный шум, и продажи тут же взлетели до небес.
– Как же здорово вас видеть, – говорит очередная посетительница, подходя к моему столику. Веки у нее подведены идеально ровными стрелками. Она то ли и правда рада, то ли здорово нервничает, судя по тому, как дрожат пальцы, сжимающие потрепанный томик.
– Взаимно, – отвечаю я, забирая у нее книгу. – Как вас зовут?
– Мэл.
– Красивая татуировка, – добавляю я, заметив монохромную розу, обвивающую запястье.
– Спасибо.
Раскрыв обложку, я расписываюсь на форзаце, стараясь сформулировать как можно более личное пожелание: «Дорогая Мэл, пусть стрелки на ваших веках всегда будут ровными. С любовью, Элоди».
Я возвращаю книгу. Мэл, пробежав глазами по строчкам, усмехается.
– Спасибо. И… – Она смущенно кашляет. – Примите соболезнования насчет вашей потери.
От этих слов становится больно, хотя Мэл явно не хотела меня задеть. Сглотнув, я киваю, не совсем понимая, какую именно потерю из многих читательница имеет в виду. Но она искренне мне сочувствует, так что я благодарю ее и добавляю:
– Если согласитесь подождать минутку, моя…
– Как тут у нас дела? – Возле столика присаживается высокий худощавый мужчина с ямочками на покрытых щетиной щеках: Джош, мой специалист по связям с общественностью. – Перерыв сделать не пора?
– Все в порядке. Спасибо, что спросил.
– Водички, может быть? А где…
– За водичкой и пошла. – Я качаю головой с шутливой укоризной: – Опоздал ты, Джош.
– Я вернулась, – объявляет Ада, ставя на стол два стакана воды со льдом и лимоном.
– Попросили бы меня, я бы принес, – вворачивает Джош.
– Ты был занят, к тому же я девочка самостоятельная, – отвечает Ада, но сама при этом смотрит на Кристофера, который стоит неподалеку с экземпляром нашей книги в одной руке и стаканом шипучки в другой. Крис адресует моей сестре улыбку, о какой многие мечтают всю жизнь. Ада усаживается на место и здоровается с Мэл, протягивая руку за книгой: – Позволите?
Пока она выводит автограф, Мэл спрашивает с плохо скрываемой надеждой:
– Простите за любопытство, но вы с Кристофером в итоге сошлись?
Ада моргает.
– Ну… видите ли…
– Да, – отвечаю я за сестру. – Они живут вместе.
Мэл широко улыбается. Ада косится на меня якобы с укором, но глаза у нее сверкают счастьем, как и каждый раз, когда кто‐то упоминает Кристофера.
– Что? – невозмутимо откликаюсь я. – Ведь так и есть.
Они съехались уже шесть месяцев назад. Могли бы и раньше, Кристофер давно предложил, но Ада захотела некоторое время пожить одна, чтобы побольше времени уделять недавно начатой карьере в дизайне интерьеров. Конечно, дом у них не такой большой и роскошный, зато полный уюта и любви, и все комнаты в нем умело оформлены моей талантливой сестрицей. Так, глядишь, через годик она уйдет из «Адвент интериорз» и начнет собственное дело.
Между тем Ада приветствует следующую посетительницу: это пожилая женщина, слишком сильно надушившаяся.
– А знаете что? – заговорщически шепчет она Аде, забирая подписанную книгу. – Могу посоветовать отличные бальзамы, чтобы свести шрам на спине.
– Да-да, спасибо большое, – Джош вежливо, но непреклонно отводит даму от столика.
Я благодарно улыбаюсь ему, а сама тем временем опускаю руку под стол и сжимаю пальцы сестры. Та стискивает мою руку в ответ, натянуто улыбаясь следующему читателю. Я на автопилоте расписываюсь на форзаце, снова вспоминая о том, как парамедики вырывали Аду у меня из рук в ту ночь, когда сгорела «Глициния». Как сестра лежала на промерзшей земле, как кто‐то из врачей сказал, что пульс есть – совсем слабый, но все‐таки есть. Как облегчение от этой новости, от осознания, что я все‐таки успела вытащить ее вовремя, накатило на меня теплой и сладкой волной. Как уже потом, в больнице, когда Ада наконец‐то очнулась, она благодарила меня за спасение.