– Мне нужно идти на урок, – говорю я, высвобождая свою руку из его хватки. Потирая ее, я задаюсь вопросом, не появится ли у меня синяк от такого захвата.
– Ты же не сердишься на меня за то, что случилось прошлой ночью, правда?
Я все еще зла на него, но у меня нет настроения разбираться.
– Правда.
– Хорошо. Тогда увидимся за обедом.
– Конечно, – киваю я и начинаю придумывать, как избежать встречи в обеденный перерыв.
Спешу на урок по расчетам и сажусь рядом со Скарлетт.
– Боже, что это на тебе? – требовательно интересуется она.
– Не спрашивай, – бормочу я.
– Как прошла вечеринка? – Голос у нее напряженный. Уверена, что выражение лица – тоже, но у меня не хватает духу посмотреть ей в глаза.
– И об этом тоже не спрашивай, – отвечаю я, опуская голову на парту и закрывая ее руками. Хочу спрятаться от всего мира.
Смотреть на Чейза сегодня слишком унизительно. Я должна переписать страницу из учебника и притвориться, что в мире больше ничего не существует. В следующие пятьдесят минут мне это удается. Я делаю заметки, смотрю на доску, когда миссис Рассел говорит, или пялюсь в тетрадь, пытаясь понять все эти уравнения. Даже получаю лишние баллы в конце, потому что справляюсь с заданием первой.
Когда звенит звонок, бегу на следующий урок, ни с кем не общаясь. Целый день игнорирую всех вокруг. Несколько раз Скарлетт, Ивонн или Мейси пытаются вовлечь меня в разговор, но я бормочу что-то о том, что мне дурно. В конце концов они оставляют меня в покое.
В обеденный перерыв направляюсь в библиотеку, где планирую прятаться, пока вновь не начнутся уроки.
– Ты сегодня не обедаешь? – спрашивает мисс Танненхауф, наш школьный методист и библиотекарь.
– Пытаюсь начать научно-исследовательский проект, – вру я, надеясь, что она не спросит меня, какой, потому что его не существует.
Она оглядывается, потом жестом подзывает меня ближе. Нехотя я тащусь к ее стойке.
– Да, мэм?
– Почему бы тебе не зайти на минутку в мой кабинет? – Она указывает на закрытую дверь позади.
– Не знаю, мне столько всего надо сделать, – я неопределенно тыкаю пальцем на стеллажи.
– У тебя даже карандаша нет, Бэт, – она мягко смеется. – Зайди.
Это приказ, а не просьба.
Я печально тащусь в сторону кабинета мисс Танненхауф. Она кладет на стол табличку с объявлением «буду через пятнадцать минут». По крайней мере, эта лекция продлится недолго.
Я опускаюсь в кресло перед столом и тяжело, изнуренно вздыхаю. Мисс Танненхауф появляется в кабинете, и я упираюсь в нее каменным взглядом.
Вместо того чтобы сесть за стол, она ставит стул рядом со мной и садится. Ее ботинки в паре дюймов от моих. Я прячу ноги под стул. Почему люди все время вторгаются в мое личное пространство?
– Ты выглядишь несчастной, Бэт, – говорит она. – Хочешь чем-нибудь поделиться?
– Нет. – Это отстой. Последнее, чего я хочу, так это разговаривать о своих чувствах, особенно с мисс Танненхауф.
– Я за тебя беспокоюсь.
Мне нечего сказать, так что я молчу.
Мисс Танненхауф тоже молчит, вероятно, надеясь, что пауза покажется мне неудобной и я начну делиться с ней своими проблемами: рассказывать, какие ужасные у меня родители, как я потеряла девственность с парнем, который убил мою сестру, как ее бывший пугает меня и какие странные, непонятные, неправильные чувства я испытываю к Чейзу.
Окей. У меня есть много чем поделиться, но мне не с кем поговорить. Последний значимый разговор, который у меня состоялся, был с Чейзом. Но это ни к чему не привело.
Мисс Танненхауф делает глубокий вдох, как будто спрашивает: «За что это мне?» Она берет что-то со стола и кладет мне на колени.
Я опускаю взгляд и вижу брошюру приюта для животных, в котором я работала. Ключевое слово – «работала».
– Мне позвонили позавчера из приюта и спросили, не заинтересован ли кто в волонтерской работе. Потому что сотрудник, который им помогал, ушел. Я думала, тебе нравится эта работа, Бэт.
Мне действительно нравится эта работа. Я начинаю закипать. Сперва это было принудительно: каждый старшеклассник Дарлинга должен отработать двадцать часов в общественных службах. Я выбрала приют, потому что люблю животных, а у нас дома их заводить нельзя. Отработала двадцать часов и осталась работать дальше. Уйти было не моим выбором. Мне не дают делать его самостоятельно. Я постоянно пляшу под чужую дудку: должна делать то, что требуют родители. Если пытаюсь освободиться, то должна делать все, чего от меня хотят другие. Например, Джефф. Так оно и тянется. Я бессильна и беспомощна и чувствую, что петля вокруг моей шеи затягивается туже с каждым вздохом.
– Как будто я хотела уйти! Я действительно люблю эту работу. Это было лучшим, что случилось в моей жизни!
– И что произошло потом? – Мисс Танненхауф остается равнодушной к моему порыву, как будто слышала такие истории бессчетное количество раз.
Я замолкаю. Она ничем не может мне помочь. Родители ее не послушают. Они не станут никого слушать, потому что слишком боятся.
– Ничего. – Я поднимаюсь и чувствую, как дрожат ноги. – Если это все, я пойду заниматься.
Мисс Танненхауф кивает и ничего не говорит до тех пор, пока я не подхожу к двери.
– Кстати, Сэнди Бэкон из приюта говорит, что, если ты захочешь вернуться, двери всегда открыты.
– Спасибо, – с трудом отвечаю я. Еще одно слово – и хлынут слезы, которые я сдерживаю. Я быстро иду в угол библиотеки, беру с полки случайную книгу и опускаюсь на пол.
Мне снова кажется, что жизнь моя кончилась, не успев начаться. А мне только семнадцать. Окончание школы кажется бесконечно далеким. А что я буду делать после? Родители выбросили в урну мои заявки в колледж. Если их план сработает, я буду учиться в колледже Дарлинга.
Свобода кажется такой же далекой, как Париж, и такой же недосягаемой. От всех этих ограничений мне хочется бунтовать: бить окна, напиваться и заниматься сексом со всеми подряд. Не знаю, способ ли это что-то доказать родителям или желание ощутить независимость. Просто понимаю, что мне хочется орать. Куда ни гляну, везде вижу запертые двери, темные проходы, закрытые окна. Если и есть выход, то я не знаю, где он.
Обхватываю руками колени и пытаюсь сдержать слезы. Потом перестаю бороться с ними. Кому какое дело, что я плачу в школе? Вряд ли моя жизнь может стать еще более жалкой.
При звуке шагов я поднимаю голову. Не успеваю стереть слезы до того, как Чейз повернул за угол и появился в проходе.
Он резко останавливается, заметив меня, и тяжело вздыхает.
– Твою мать, – говорит он. – Ты не шутила насчет того, что постоянно плачешь.
15
Конечно. Кто еще может застукать меня рыдающей в школьной библиотеке? Я так же смущена, как и устала. Устала чувствовать стыд всякий раз, когда сталкиваюсь с Чейзом Доннели. Я не тружусь утирать слезы. Просто смотрю на него прямо и отвечаю:
– Я говорила тебе, что не могу контролировать это.
– На кого или на что ты злишься?
Я морщу лоб.
– Что?
– Ты сказала, что плачешь, когда злишься, а все думают, что тебе грустно. Что тебя разозлило?
– Я не злюсь. Мне грустно, – признаюсь я. – Я плачу, когда злюсь, плачу, когда грущу, и смеюсь, когда надо бы плакать. Это отстой.
Он снова вздыхает.
– Почему ты не на обеде?
– А ты почему?
– Хотел пораньше начать эссе по истории музыки. – Он делает неловкий шаг вперед. Затем отступает, как будто только сейчас вспомнил, с кем говорит и что ему не следует подходить ко мне.
– Да, именно этим занята и я, – ложь легко слетает с губ.
Его взгляд падает на книгу, лежащую рядом со мной на полу. Даже с такого расстояния он может прочитать название. «Изменения климата: глобальная эпидемия».
– Тебе стоит взять другую книгу в качестве источника, – любезно говорит он.
Я хмуро смотрю на него.
Кажется, он готов улыбнуться. Но вдруг он закрывает глаза и отодвигается еще чуть назад.
– Что? Боишься, что тебя увидят со мной? – поддразниваю я.
Чейз пожимает плечами.
– Нет. Я думаю о тебе.
– Что это значит?
– Возможно, тебя не должны видеть разговаривающей со мной.
– Почему нет? – с вызовом спрашиваю я, хотя ответ на этот вопрос очевиден.
Чейз подтверждает это.
– По известным причинам, Бэт. – А потом он добивает меня. – Но также из-за крестового похода Корзена.
– Джеффа? – тупо переспрашиваю я. – Какого крестового похода?
– Петиция, которую он везде распространяет. – Выражение лица у Чейза неясное, но, ручаюсь, оно скорее озадаченное, чем злое.
Он опирается широким плечом о книжную полку и старается не смотреть на меня. Длинные пальцы цепляются за пояс джинсов, большой продет в петлю для ремня. Я вспоминаю, как чувствовала эти пальцы на своей обнаженной коже, и мне снова хочется разрыдаться.
Я когда-нибудь перестану думать о той ночи? Я поняла: большинство никогда не забывают свой первый раз. Мне нельзя его помнить. Он случился с тем, с кем меня даже не должны видеть.
– Какая петиция? – спрашиваю я.
Еще одно равнодушное пожатие плечами. Только я знаю, что он вовсе не равнодушен к этому. Печаль читается в каждой напряженной линии его тела.
– Твой приятель Джефф…
– Он мне не приятель, – обрываю я. – Он просто встречался с моей сестрой.
Мы оба бледнеем при воспоминании о Рейчел. Она всегда будет стоять между нами. Всегда.
– Как бы там ни было, – говорит Чейз, – но он передавал везде свою петицию, пытаясь получить подпись у каждого в школе. Думаю, он надеется, что, если к нему присоединится достаточно народу, директору Гири ничего не останется, как вышвырнуть меня из школы.
Я сглатываю.
– Они пытаются выгнать тебя?
– Как будто ты не в курсе, – тихо говорит он. – Знаю, что родители Корзена говорили со школьным советом. – Он смотрит на меня. – Твои – тоже.
Я чувствую внутри тяжесть вины. Снова сглатываю.