– Что ты хочешь сказать?
– Ты, – просто отвечает он. – Проблема в тебе.
Я едва не теряю дар речи от удивления.
– Прошу прощения? Проблема не во мне!
Чейз отпускает мой палец.
– Я говорил, что тебе не понравится.
– Просто не понимаю, как ты можешь говорить, что проблема во мне. Проблема в опеке, в гиперопеке, и ее создают мои родители, – я злюсь. – Они сняли дверь в мою спальню!
– Почему?
– Что почему?
– Почему они сняли дверь? Что случилось перед этим?
– Я убежала на ту вечеринку в Лекс.
Чейз самодовольно пожимает плечами. С удивлением смотрю на него.
– Хочешь сказать, я заслужила это?
– Нет. – Он стоит молча пару секунд, а потом запрыгивает на стол и упирает локти в колени. – В колонии был парень, Даррен. Он как-то сказал: «Ты сам учишь людей, как с тобой обращаться».
Хотя я все еще раздражена обвинениями, ловлю себя на том, что внимательно его слушаю.
– Был еще другой парень… Расс, панк, засранец и наркодилер. Он всегда задирал охранников, заговаривал с ними, создавал проблемы. Его били ежедневно и наказывали за то, что другим всегда сходило с рук. На баскетбольной площадке Расс всегда на это жаловался. Однажды Даррену надоело это слушать, и он велел ему заткнуться. «Ты сам учишь людей, как с тобой обращаться, – сказал он ему. – Если будешь и дальше создавать проблемы и мутить дерьмо, они и будут относиться к тебе как к возмутителю спокойствия».
Гнев медленно отступает под порывом раскаяния, когда я понимаю, куда он клонит.
– Если ты ведешь себя как глупый, безрассудный ребенок, твои родители так и будут к тебе относиться, – прямо говорит Чейз. – Вот и все, Бэт.
Он прав. Но…
– Я не вела себя как глупый, безрассудный ребенок после смерти Рейчел. И через год, и через два. Только лишь в последние несколько месяцев я делаю всякие тупые вещи, – признаюсь я. – Они просто… зашли слишком далеко. То, что родители делают в последнее время, – за гранью разумного. Это сумасшествие.
– Да? И это твое выступление дало им просветление? Как-то изменило их поведение?
– Нет, – неохотно отвечаю я.
– Именно. Ты не можешь контролировать или изменить поведение твоих родителей. Ты можешь лишь контролировать и менять свою реакцию на это.
– Я не могу выносить больше их контроль, Чейз. Просто не могу.
Его лицо нисколько не выражает сочувствия.
– Представь себе, Бэт, в твоей жизни будет еще куча дерьма, которое ты не сможешь выносить. Ты собираешься сбегать на вечеринки, напиваться или делать еще что-то безумно-бунтарское каждый раз, когда обнаружишь себя в дерьмовой ситуации?
Я молча смотрю на него.
– Хочешь мой совет?
Хочу сказать «нет», но проходят секунды, а я не могу вытолкнуть из себя этот звук. Он принимает мое молчание за «да» и продолжает говорить.
– Перестань концентрироваться на том, чего не можешь сделать, и начни думать о том, что можешь. Начни думать о чем-то другом, кроме вечеринок, развлечений или о чем ты там еще думаешь. – Тон у него угрюмый. – Потому что взрослая жизнь заключается не в этом.
– А если я не хочу быть взрослой? – шепчу я.
– Никто не хочет, детка.
Детка. Он что, и правда так ласково назвал меня? Внезапно я чувствую жар на щеках. Ненавижу. Ненавижу все эти чувства к человеку, к которому я не должна испытывать ничего хорошего.
– Я должна идти, – внезапно говорю я, вскакивая.
– Ты разозлилась.
Я заставляю себя говорить с ним.
– Нет, – честно отвечаю я. – Я… ты… ты просто дал мне пищу для размышлений. Мне и правда надо идти, я сбежала из дома, чтобы прийти и извиниться перед тобой.
Он провожает меня обратно наверх. Слава богу, миссис Стэнтон не прячется за креслом или цветком в горшке. Мы доходим до входной двери, и Чейз прикасается ко мне. Ладно, он прикасается к моим волосам, но это же – часть меня. Значит, он прикасается ко мне, поднимая руку и быстрым движением поправляя несколько выбившихся прядей.
Я замираю.
– У тебя хвост растрепался, – грубо говорит он. – Пересобери, а то намучаешься, пока будешь бежать домой.
Каким-то чудом мне удается найти слова.
– Да. Я поправлю. Спасибо.
Он отступает.
– Увидимся в школе.
– Хм, конечно. Увидимся.
Я выскакиваю из дверей как ошпаренная. Щеки горят, и от волнения начинает тошнить. «Тебе не может нравиться этот парень, – уговариваю я себя. – Не может. Рейчел умерла из-за него…»
Как всегда, отметаю в сторону все мысли о сестре. Я не могу думать о Рейчел. Это слишком тяжело. Так было с момента ее похорон. Все пытались вызвать меня на разговор о ней. Все хотели делиться историями и говорить, какая она была удивительная. А я молчала. Я просто… не могу: говорить о ней, думать о ней, смотреть на ее фотографии. Вот, вероятно, почему меня начинает тошнить каждый раз, когда вижу ее комнату. Это заставляет меня вспоминать.
Так же как и Чейз. Но быть рядом с ним проще, чем в комнате Рейчел. Мне проще думать о девственности, которую я ему отдала, чем о том, что он у меня отнял.
Во время пробежки до дома я тяжело дышу, но не из-за того, что не в форме. Горло у меня сжимает. Живот, плечи, сердце – все сжимается. Внутри я ощущаю дрожь ужаса. Я страшно боюсь, что приду домой, а там будет кто-то из родителей. Вдруг они скажут, что вернулись два часа назад, и спросят, где я была все это время и как могу быть такой безответственной. Потом они найдут новый способ наказать меня.
Я испытываю облегчение, увидев, что подъездная дорожка пуста. Вбегаю в дом и спешу наверх, чтобы принять душ и переодеться. Потом иду на кухню, взять что-нибудь перекусить… И тут мне в голову приходит мысль.
Учи людей, как обращаться с тобой.
Слова Чейза крутятся в голове. Не знаю, было ли правильным все, что он сказал, но не могу отрицать: в последнее время я давала родителям мало поводов доверять мне. Во-первых, я устроила истерику после того, как узнала, что мама забрала мои заявки в колледж. У меня были все основания разозлиться, но я допускаю, что вопить о погибшей сестре было не самой умной реакцией. Потом я соврала им, что сижу у Скарлетт, и отправилась на вечеринку в неблагополучный район. Убеждена, что неправильно с их стороны читать мою переписку, но в последнее время я много лгала им.
Хотя я сказала Чейзу правду. Годами я была хорошей девочкой, следовала всем их правилам, старательно училась в школе, работала в клинике. Но стены сильнее и сильнее продолжали сдвигаться вокруг меня, петля вокруг шеи становилась все туже, и я наконец огрызнулась. Знаю, что каждый сам отвечает за свои действия, но поведение родителей подтолкнуло меня к тому, что я сделала.
Однако… Чейз прав. Лучше не станет, если я буду терять выдержку и выходить из себя. Это не вернет мне ни машину, ни телефон, ни волонтерство, не поможет вновь завоевать их доверие.
Я приготовлю для них ужин.
Эта блестящая идея озаряет меня, когда я стою перед холодильником. Пусть это не самый широкий жест в мире, но уже кое-что. Это начало, призванное показать, что я готова поужинать вместе и быть частью семьи. Может быть, если все пройдет хорошо, они оценят мои усилия и я сумею уговорить их разрешить мне вернуться в приют. Хотя бы раз в месяц – это будет уже замечательно.
Довольная собой, начинаю вынимать из холодильника нужные продукты и ставлю их на стол. Я решила приготовить пасту, жареного цыпленка и салат. Это просто и не займет много времени. Сейчас семь, а они оба вернутся где-то в восемь. Ужин будет уже на столе, когда они войдут в дверь. Им понравится, ведь так?
Ставлю на плиту кастрюлю с водой, когда дверь открывается. Мое сердце екает. Проклятье, они вернулись раньше!
– Лиззи! – зовет мама.
– Я на кухне!
В коридоре слышны шаги. Кажется, там не один человек.
– Папа с тобой? – спрашиваю я. – Я как раз готовила нам ужин.
– Ты готовила? – Мама входит в кухню и со счастливым изумлением смотрит на стол. – Как чудесно!
Я поворачиваюсь обратно к плите, чтобы она не видела моей довольной улыбки.
– Твой папа паркует машину. Он закончил с доставкой раньше, чем планировал. Но, боюсь, с ужином придется подождать. Прежде нам нужно кое-что обсудить.
Стараюсь скрыть свое беспокойство и поворачиваюсь. Кто-то промелькнул в двери. Секунду спустя в кухню заходит кое-кто еще.
Это полицейский.
18
Папа входит прямо за ним. Трое взрослых стоят в кухне и смотрят на меня. От ужаса мои ноги становятся ватными. Меня арестуют за то, что я виделась с Чейзом? Неповиновение родителям может быть преступлением? Я поворачиваю голову к маме, чтобы получить от нее хоть каплю пощады.
Папа делает приглашающий жест.
– Лиззи, иди познакомься с Ником Маллоем. Офицер Маллой, это моя дочь Элизабет.
Я все еще не двигаюсь, но выдавливаю слабое:
– Привет.
Мама проходит мимо меня.
– Вам налить что-нибудь, офицер Маллой?
– Нет, спасибо, и меня зовут Ник, помните?
Я клянусь, что он подмигнул ей. Он не стал бы подмигивать ей, если б хотел швырнуть меня в тюрьму, верно?
Чейз так же себя чувствовал, когда полиция прибыла к нему в дом в ночь смерти Рейчел? Или его арестовали на месте преступления? Внезапно понимаю, что понятия не имею, как все случилось. Только помню, что полиция появилась у наших дверей, чтобы сообщить нам убийственную новость. Помню, как мама упала на колени и плакала. Папа держался за грудь, как будто кто-то вырвал у него сердце. Чейз сделал это с нами. Он заставил маму плакать и причинил боль отцу. А я сидела сегодня в его спальне и говорила с ним как с лучшим другом. У меня был с ним секс.
О боже, у меня такое чувство, что сейчас упаду в обморок или меня стошнит, или все сразу.
– Элизабет, офицер Маллой здесь, чтобы помочь тебе разобраться с твоей проблемой в школе, – говорит мама. Она смотрит на меня так, как обычно, когда хочет, чтоб я ушла в гостиную.