— Ты извращенец. Идем, футбол, поди, уже начался. Представляешь, заношу я в дом труп, а Маринка…
Дверь закрылась, затих смех. Дана невольно усмехнулась, представив реакцию несчастной Маринки на сверхурочную работу муженька. Но острая боль в груди снова напомнила о себе, и Дана попробовала шевельнуться. Как ни странно, ей это удалось. Она отбросила простыню и попыталась сесть. Что-то теплое заструилось по телу. Дана опустила глаза — кровь. Она приложила к ране простыню, от всей души уповая, что она чистая.
Она понимает, что случилось нечто из ряда вон. Ее больше нет в списке живых. Скорее всего, тот, кто стрелял, знал, кто она такая и что теперь ее нет. И протокол вскрытия уже имеется. Значит, она с полным правом может уйти отсюда. Вот только не умереть бы по-настоящему, потому что рана, судя по всему, серьезная. Бедная Вика! Она точно приносила ей одни несчастья.
Дана сползает со стола. Холодные плитки пола студят ноги. Болит в груди, и все плывет перед глазами. Дана осознает, что стоит совершенно голая, а на улице зима и надо куда-то уйти, но как? Дана оглядывает помещение. Это большая комната, выложенная белым кафелем. На столах лежат тела, накрытые простынями с пятнами крови. На полу тоже тела, но Дана не реагирует на них. Ей больно, холодно, и сознание так и норовит отключиться.
«Чего доброго, я и вправду стану клиенткой этого заведения. — Дана идет к двери, цепляясь за столы. — Можно себе представить, что они подумают, если найдут меня не на столе, а где-нибудь еще…»
Но смеяться Дане совсем не хочется. Обернув руку краем простыни, она поочередно открывает ящики письменного стола. Ничего, что могло бы пригодиться. Она выходит в коридор. Дверь напротив приоткрыта, и Дана входит туда. Это раздевалка. Несколько халатов, зеленый костюм хирурга, чьи-то тапки. Дана сворачивает простыню и перетягивает себя ею, как поясом, — чтобы остановить кровь. Поверх этой импровизированной повязки надевает зеленый костюм, потом обувается. Тапки велики, но это лучше, чем ничего.
Из зеркала на Дану пялится взаправдашний труп.
— И гримироваться не надо.
Голос ее звучит тихо, словно шелестит сухая листва. Дане хочется пить, но она не знает, можно ли ей. Она открывает воду и умывается, смывает кровь с рук, причесывает волосы найденной здесь расческой. Она понимает, что долго не продержится, но не знает, что делать. Просто надо выбраться отсюда, но плана никакого нет.
«Отпечатки пальцев они у меня взяли. Надо как-то отмыть руки. Но мои отпечатки ничего им не дадут…»
Дана идет по коридору. Она старается ступать тихо, но огромные туфли мешают ей, и она их снимает. Теперь дело идет на лад. Шагов не слышно.
В приемном покое морга сидит дежурная, усталая немолодая женщина. Вот она встала и вышла, Дана слышит, как удаляются ее шаги, хлопнула дверь. Дана входит в комнату. Сумочка дежурной висит на стуле. Дана открывает ее. В кошельке тысяча рублей и мелочь. За ширмой висит плащ, стоят ботинки. Дана одевается, обувь ей почти впору, немного тесновата.
Ночной ветер едва не сбивает ее с ног. Дана понимает, что далеко не уйдет, потому что горячая кровь пропитала повязку. Но ей нужно идти. Она подходит к приемному покою больницы. Желтая санитарная машина стоит у порога, Дана видит, как блестят ключи в замке зажигания.
Мотор завелся сразу же. Машина мягко покатилась по дорожке, усыпанной мелкими камешками — так здесь спасаются от грязи, денег на оборудование подъездного пути нет, ясное дело. Денежки осели на счетах господина Градского и иже с ним. Дана добавляет скорости. В ее сумочке не было никаких документов, ничего, что указывало бы на нее или ее место проживания, и Дана понимает, что должна успеть забрать из своей квартиры некоторые вещи — если они еще там.
Дана мчится по темным улицам. Она хорошо знает этот район, специально кружила несколько часов прилегающими улицами, теперь это пригодилось. Вот знакомые кварталы. Дана выходит из машины и бредет к дому. Она смотрит на свои окна — темно, поднимается на второй этаж. Дверь заперта, метка ее цела. Дана вставляет в косяк взятую из машины монтировку. Дверь подается, и Дана падает на пол в прихожей.
— Мне нипочем не встать.
Силы покидают ее вместе с кровью, но она должна. Вот только голова кружится, и Дана плывет, плывет куда-то. И ей становится хорошо и легко.
— Мама!
Дана вздрагивает.
— Мама!!
Это Лека. Это его голос зовет ее. Дана открывает глаза. Боль пульсирует в груди, разрастается, словно ядовитый куст. Дана стонет, но поднимается. Она запирает нижний замок и идет в комнату.
— Надо собраться. Давай, Данка, ты все равно уже умерла. Что тебе какая-то дырка в груди… Подумаешь… еще одна дырка… Одной больше… одной меньше… давай, Данка, нельзя лежать.
Она сбрасывает чужую одежду и смывает с себя кровь, заливает йодом рану, почти теряя сознание от боли, потом аккуратно бинтует себя, сквозь пелену, застилающую глаза, вглядывается в окружающий интерьер.
— Надо прибрать все, чтобы никто не знал, что я жива.
Она собирает простыни и чужую одежду в пакет — потом выбросит. Достает чемодан. Оружие на месте, диски, ноутбук и документы — тоже. Она укладывает какую-то одежду, белье — небольшую часть, чтобы было не заметно.
— Давай, Данка, не раскисай!
Вот пакет с наличными. Удивительно, как никто сюда до сих пор не наведался? Или они настолько уверены в ее смерти, что решили: торопиться некуда? Но кто — «они»?
Дана слышит, как кто-то поднимается по лестнице. Вот осторожно открылась дверь. Дана уже в шкафу. Благо, догадалась достать зеленый шарик из своих запасов! Но толку… Она и сама здесь!
«Я задержу дыхание. А здесь много вещей, газ распадется, пока доберется до меня».
— Ищи, давай.
— Похоже, здесь кто-то уже был.
Дана слышала эти голоса и раньше. Когда-то давно, в той жизни, у нее не было раны в груди. Но боль была. Теперь стала сильнее, но Дана умеет терпеть. Заползти подальше и перетерпеть. Кошка угрожающе шипит. Золотистые зрачки следят за пришедшими, не обещая им ничего хорошего.
— Да зажги ты свет!
— Нельзя. Могут увидеть. Ищи, не стой.
— Может, она все забрала?
— Кто — она? Я сам видел протокол вскрытия час назад.
— Не сейчас, а раньше.
— Ничего она не забирала. При ней была только маленькая сумочка, а папка большая.
— Ну, диск она могла взять с собой.
— Диск уже у шефа. Он у нее в сумочке был, точно. Теперь нужна папка. Ищи.
— А выстрел оказался что надо!
— Шеф это умеет. Кадровый военный, мать его!
Дана достает оранжевую коробочку из-под «киндера». Прозрачный зеленый шарик выкатился на ее ладонь. Она приоткрывает дверцу шкафа и бросает шарик на пол. Там мокро, она наследила. Парни не заметили, потому что темно. Дана утыкается лицом в висящую на плечиках куртку. В комнате слышны звуки падения.
Дана прислушивается. Тихо, только где-то далеко шумят машины и бьется за окном ветер. Она осторожно открывает дверцу и выходит. На полу темнеют два тела. Дана опускает жалюзи, задергивает шторы и запирает входную дверь, потом зажигает свет и садится на пол.
— Это не шутки, ребята. Лучше бы вам не лезть ко мне. А теперь вот лежите — трупы трупами, дальше некуда. И вряд ли Михалыч что-то поймет о причинах вашей смерти.
Дана берет чемодан, пакет с вещами из морга и выходит.
— Пусть думают, что это взломщики. И умерли, бедняги, не выдержав угрызений совести.
Она оставляет плащ и ботинки у мусорного бака, простыни бросает за несколько кварталов от дома в переполненный контейнер. Утром мусоровоз заберет его, и все. Дана идет на стоянку такси. Ей нужно где-то приземлиться и полежать.
— Куда?
Молодой шофер удивленно разглядывает Дану.
— Я…
— Что с тобой?
— В гостиницу… где-нибудь на окраине.
— Придумала тоже. Там мест нет. Что с тобой?
— Похоже, меня подстрелили.
— Садись в машину.
— Но куда…
— Садись, я знаю, куда отвезти. Не боись.
Дане почти все равно. Она валится на заднее сиденье. Парень помогает ей устроиться, потом заводит мотор.
— Куда вы меня везете? Нельзя в больницу!
— Я не идиот. Послушай, не беспокойся. Я ничего тебе не сделаю.
— Но почему…
— Ну, а куда бы ты сейчас делась? Не оставлять же тебя на улице! Потерпи, скоро приедем, там тебе помогут.
— Но у меня…
— Нет денег? Это обычная история. Ничего. У кого теперь есть деньги?
— Может…
— У них-то точно есть, да не про нашу честь. Молчи.
Машина едет в ночь, Дана чувствует толчки боли.
«Эта боль доконает меня».
Машина останавливается, но Дана уже не может выйти из нее. Парень, чертыхаясь, поднимает ее на руки — вернее, пытается, но пальцы Даны мертвой хваткой вцепились в ручку чемоданчика.
— Эй, послушай, мы приехали. Очнись, надо немного пройти.
— Я попробую.
Дана понимает, что с ее стороны это самонадеянно. Но деваться, похоже, все равно некуда. Она делает шаг, потом еще. И еще. Теплая кровь согревает ее, струится по животу, стекает по ногам.
— Родька, это еще что такое?!
Женский голос, испуганный и властный одновременно.
«Это сверхурочная работа».
Дана хочет засмеяться, но что-то лопается у нее в груди, и она проваливается в темноту. Ее душит смех, ей так смешно, как давно уже не было. Но она не может засмеяться. Потому что нечем дышать. Совсем.
— Ты напугала нас до икоты.
Дана смотрит в потолок, но голос звучит близко, и она пытается сфокусировать взгляд на говорящем. Ей это удается.
— Как ты себя чувствуешь?
Она лежит на кровати. Комната небольшая и опрятная, мебели в ней почти нет, а та, что есть, застелена белыми простынями. На стуле рядом с кроватью сидит смуглый парень, кудрявый и худой. Дана где-то видела его. Но где?
— Ты можешь говорить? Так я и думал. Ладно, молчи себе. Такой дыромахи я отродясь не видел! И самое смешное, что пуля не задела ни одного жизненно важного органа. Сима говорит, такое бывает один раз на тысячу случаев. Или на сто тысяч. Мы, когда сняли с тебя шмотки, прямо обалдели. Даже Сима, а уж ее ничем не проймешь.