– Ты о чём?
– Ты прекрасно знаешь.
– Ничего я не знаю! – Она попыталась меня обойти и выскочить из кабинета, но я удержала её за локоть.
– Это ты флешку подсунула. Причём специально. И Славку из-за тебя теперь уволили.
– Ничего я не подсовывала! Отпусти руку! – вырвалась она и пулей вылетела вон.
___________________________________________
* "Снегурочка" – название бумаги для офисной техники.
Утром Соболев начал с того, что выразил своё сожаление по поводу Славы. И, между прочим, выразительно посмотрел при этом на Юлю. Та сразу заёрзала. Выходит, Вадим тоже подозревает её.
Но я на него немного в обиде. Эти два дня он как будто сторонится меня. Нет, ничего такого явного, он не игнорирует, как раньше, не избегает откровенно или что-то ещё. Но всё равно у меня ощущение, будто он отгородился. А ведь в тот вечер, когда он привёз меня к отцу, между нами точно что-то возникло. Не знаю, может, душевная близость. Мы как будто приоткрылись друг другу, потянулись, переплелись, образно, естественно. Но я точно это чувствовала! И очень ждала новой встречи с ним. А он вёл себя так, словно ничего и не было. И не вызвал меня к себе вечером. Я его пыталась оправдать. Может, отец так его пригрузил, что ему не до чего было.
– На место Славы мы в ближайшее время кого-нибудь примем, ну а пока… Анжела, – вдруг он обратился ко мне. – Ты как с русским, с литературой в школе справлялась? Нормально? С сочинениями у тебя было как?
– В школе по русскому у меня пятёрка была.
Я не соврала. И сочинения, кстати, мне тоже всегда давались легко.
– Пятёрка в школе – это прекрасно, – снисходительно улыбнулся он. – А написать статью не хочешь попробовать? Материал есть. Ну, там кусками, интервью на диктофоне… Тебе просто всё это надо будет скомпоновать и в текст оформить. Даже если будут какие ошибки – Соня отредактирует.
– У меня, вообще-то, врождённая грамотность, – гордо заметила я, но Соболев только засмеялся.
– К вечеру сможешь? – спросил.
Я в ответ многозначительно фыркнула. Я и к обеду успею!
С обедом я погорячилась, конечно, потому что убила не меньше трёх часов на одну лишь расшифровку диктофонных записей. Затем долго терзалась над первым абзацем: как начать? Не с места же в карьер, какие-то вводные фразы, наверное, нужны. Подсмотрела, как это делал Славик в его старых файлах. Ну а потом дело пошло как по маслу.
Готовую статью я скинула по электронной почте Соболеву и замерла в ожидании ответа. Разволновалась так, как, наверное, волнуется какой-нибудь неизвестный писатель, который впервые отправляет свою рукопись в издательство, а потом с нетерпением и страхом ждёт: примут или не примут? Постоянно обновляла почту – ничего. Час прошёл, второй, рабочий день закончился, а Соболев так и не ответил.
И как это понимать? Не понравилось? Ну так скажи, что там не так, разве нет? Но молчать… Это обидно!
Я вдруг расстроилась. Хотела позвонить или написать в чате – там хоть видно, прочитал он твоё послание или нет – но передумала. Будем гордыми.
42
В выходные я места себе не находила. Вера с отцом умотали куда-то отдыхать, а я неприкаянно слонялась по дому в одиночестве. Вобла не в счёт. Киселёва я, наверное, измучила своими душевными излияниями.
Он звал в клуб, но у меня настроения не было. Я как-то отошла от той жизни и, например, последний раз, когда встречалась с нашими, накануне форума, чувствовала себя чужеродным элементом. Они с таким жаром обсуждали какую-то фигню, а меня снедала мысль, что надо бы прояснить, при каких объёмах какие скидки мы даём, а то вдруг на форуме спросят… И гулять ночами напролёт я уже физически не могла – вставать же рано. Так что Киселёв оставался единственным, с кем я продолжала общаться.
– Поговори с ним, – советовал он. – Неопределённость – хуже всего.
Легко сказать – поговори. А если стыдно? А если страшно?
Хотя в одном он прав: неопределённость и правда хуже всего. Решила, поговорю… когда представится удобный момент. Сейчас не хотела – до сих пор немного обижалась, что он так безразлично отнёсся к моему первому серьёзному поручению.
Но в понедельник, на планёрке, Соболев первым делом похвалил меня. Похвалил! Меня! Так и сказал:
– Анжела, да ты, оказывается, мастер слова. Очень хорошая статья, просто отличная, без воды, всё по делу. Видно, что ты знаешь, о чём пишешь. Ну и всё так складно изложено. Молодец. Прости, я как-то даже не ожидал.
При этом он сам светился так, будто его прямо распирало от гордости и радости, что я сразу же его простила. Маринка мне подмигнула, а я и вымолвить ничего не могла в ответ. Просто сидела и, счастливая, улыбалась.
А вечером, за ужином, ещё и отец снизошёл до одобрения. Это было настолько непривычно, что поверить трудно. Вера и то опешила, а что уж говорить обо мне.
– Вадим Сергеевич сказал, что ты пишешь хорошо, лучше этого идиота, что флешки перепутал.
Отец был страшно доволен. Даже, по-моему, больше, чем я.
На другой день Вадим снова скинул мне техническое задание. Разложил по пунктам, что и как написать. И очередной аудиофайл прицепил, где Юля задавала вопросы какому-то потенциальному инвестору. А ещё Соболев сказал:
– Надо будет тебя приобщить и к этому делу. Так, глядишь, и сама интервью брать научишься. И вместо Славы нам никого искать не придётся.
Он улыбался мне, без снисхождения, по-доброму, но смотрел при этом… не знаю, с какой-то тоской или болью. Почему?
В среду я решилась. Дождалась вечера и буквально минут за пять до конца рабочего дня поднялась к Соболеву. Нет, разумеется, я не буду его спрашивать, питает ли он какие-нибудь чувства ко мне. Я же не дура. Просто поговорю. Начну о работе, спрошу про статьи, про мои новые обязанности и уж как-нибудь окольными путями выведу беседу на интересующую тему.
Я постучалась для приличия и вошла. И остолбенела. Потому что едва не налетела на Соболева и какую-то женщину, которую он обнимал. Да, они стояли в двух шагах от двери и обнимались! Он её обнимал! И я видела, отчётливо видела – он сильно смутился, когда заметил меня.
На несколько секунд я просто оцепенела. Ну никак я не ожидала увидеть такое. А когда шок слегка отпустил, почувствовала себя такой дурой, такой несчастной беспросветной дурой, что едва там же, на пороге его кабинета не расплакалась. Но сумела, конечно, взять себя в руки. Я поплачу потом, наревусь вдоволь, но сейчас надо сохранить лицо и не уронить достоинство.
Я вздёрнула подбородок и сухо произнесла:
– Прошу прощения, Вадим Сергеевич. Не хотела вас потревожить в такой момент. У меня были кое-какие вопросы по работе, но их можно обсудить и позже. Извините.
Ни разу больше не взглянув на Соболева, я проговорила это механическим голосом, развернулась и вышла. Пошла к лестнице, быстрее, быстрее, потом припустила бегом, зацокав каблуками по каменному полу. Предатель! Подлый предатель! И Маринка была права. Он – бабник! Улыбается мне, смотрит на меня и тут же обнимает другую. Прямо на работе! Сволочь! Ненавижу таких!
Я стиснула челюсть, чтобы не разреветься. Задышала часто-часто, с полувсхлипами. Велела себе: замолчи, дурочка! Это же позор будет, если вдруг кто-нибудь выйдет в коридор и увидит меня в таком виде.
Ввалилась в наш кабинет, к счастью, уже пустой. Прильнула лбом к холодной стене, пытаясь унять боль в груди и выровнять дыхание. Потом повернулась, привалилась спиной и затылком, зажмурила глаза.
Может, он просто так её обнимал? Успокаивал, например. Меня он тоже обнимал, чтобы успокоить.
Ой, ну что я за дура! Себя-то зачем обманывать? Это наверняка та самая Наташа и есть. А я размечталась… И ведь предъявить ему нечего. Строго говоря, он мне ничего и не обещал. Может, я вообще всё сама нафантазировала? Приняла желаемое за действительное?
Я с шумом выдохнула, оттолкнулась от стены. Надо идти домой. Не век же тут стоять. Но как больно-то…
Я выключила свой компьютер, взяла сумочку, но не успела подойти к двери, как она распахнулась. На пороге стоял Соболев, сунув руки в карманы и привалившись одним плечом к дверному откосу. Чуть склонив голову, он неотрывно смотрел на меня. Молчал и хмурился.
Я в первый миг растерялась, но быстро взяла себя в руки и уверено двинулась к выходу. Но Соболев так и продолжал стоять, заслоняя собой проём.
– Дайте пройти, Вадим Сергеевич, – ледяным тоном попросила я, но он и не подумал меня пропустить. Стоял, смотрел, молчал. А мне под пристальным его взглядом, даже несмотря на злость, на горечь и обиду, сделалось неловко.
Чёрт, не на таран же его брать. Я отступила на шаг. В голосе уже начала проскальзывать дрожь, но я, как могла, строго сказала:
– Вадим Сергеевич, вы меня задерживаете.
– Надолго не задержу, – наконец ответил он. – Мы опять на «вы»?
Я вздёрнула подбородок, посмотрела на него холодно, промолчав.
– Анжела, послушай меня. Я просто хочу с тобой поговорить, объяснить тебе…
– Хорошо, я вас слушаю.
Он снова замолк, вытягивая своим бездонно-чёрным взглядом всю душу из меня. Я сжала губы, отвернулась. Не надо на меня так смотреть! Пусть так смотрит вон на ту, которую обнимал только что.
– Анжела, я понимаю твою злость.
Я снова повернулась к нему, усмехнулась.
– Что вы? Какая злость? – и тут же, не удержавшись, спросила, глупая: – Это ваша девушка была там… с вами?
А сама мысленно взмолилась: пожалуйста, пусть будет нет! Пусть скажет, что это просто знакомая, сестра, да кто угодно…!
– Да, – помешкав, ответил Соболев, и внутри меня как будто оборвалась струна. Я опять отвернулась, чувствуя, что подступают непрошенные слёзы, закусила до боли нижнюю губу.
– Анжела, – Соболев шагнул ко мне, взял за плечи, пытаясь заглянуть в глаза, но я упрямо отворачивалась. Не хочу, чтобы он видел меня такой, несчастной, жалкой, готовой из-за него расплакаться.
Я раздражённо дёрнула плечом, раз, другой, пытаясь скинуть его руки, но он держал крепко.