После вернисажа – в кутузку
В Музее Маяковского на Таганке открылась первая в советское время выставка Натальи Гончаровой и Михаила Ларионова. Конечно, нигде об этом не сообщают и не пишут, но народ все знает, и толпа такая, что работ не видно. Но что потрясает – это живая Лилия Брик! Меня вытащил сюда мой приятель по школе Леонард Данильцев. Он был женат на Лидии Давыдовой, солистке ансамбля барочной музыки “Мадригал” (впоследствии она его много лет возглавляла). На этом открытии с нами были восходящая звезда поэзии молодой Геннадий Айги и его невеста Наташа, юная актриса. И вот в этом составе нас приглашает к себе в мастерскую на Чистых прудах знакомый скульптор Карамян. Пошли. Мастерская оказалась в глубоком подвале, но высокая, вся уставленная античными гипсами Венер и Дорифоров. Сидим, выпиваем, ждем хозяина, он где-то пропал, телефона нет. Пока ждем, Гена Айги читает свои переводы из французской поэзии на чувашский язык, от Франсуа Вийона до Луи Арагона. Он задумал антологию французской поэзии на чувашском языке. И вдруг стук в дверь, какой-то хамский. “Откройте, народная дружина! У вас там дебош, пьянка и разврат, жильцы жалуются”. Наташа говорит: “Без хозяина я вам не могу открыть”. За дверью мат и крик: “Тогда мы вызываем наряд с Петровки!” Ушли. Гена продолжает читать, теперь по-французски. Вдруг снова крик, в стену бьют кувалдой, белые обои лопаются, трещат – и с высоты полутора метров падает на пол старая, заклеенная обоями дверь, и через этот пролом валятся мужики в черных кожанках. Кто-то из них падает в ящик с гипсом и поднимает облако белой пыли. Мы все онемели, они тоже в шоке, понять ничего не могут. Как-то отряхнулись, очень злые, требуют документы. “Если нет – идем в отделение”. Я просил: “Ребята, не ходите!” – но все пошли. Отделение рядом, через дорогу, лицом к прудам. Вошли. Внутри кружком стоят амбалы в форме, на лицах улыбки, ждут спектакля. Далее – все как по нотам просчитано, проверено, отработано. Сперва все амбалы орут, перебивая друг друга: “Извращенцы, тунеядцы: художники, писатели! Смотрите, как собрались – мужиков трое, баб двое: не могут как нормальные! А проститутки у них страшные! Ты, коротышка (на Лидию Давыдову), – почем берешь? Я б тебя и задаром не стал”. Наташа врезает этому лейтенанту пощечину. И они все бросаются на нее. Мы – вперед, отстоять, загородить, – а им только этого и надо. Через минуту мы уже связаны, еще бьют сзади по почкам, толкают в камеру, девочек – в другую. И я смотрю в глазок двери – вся смена спешно уезжает и приходят другие. Дело сделано, прошло минут десять, а у нас уже по две статьи на каждого. Ребята еще не поняли, Гена Айги кричит: “Гестаповцы!” – и стучит в дверь. Леонард тоже. Реакции – никакой. Проходит два часа, входят четверо, выволакивают по одному, связывают “ласточкой” и бросают на пол в коридоре. Я молчу, чтобы не тратить нервы, это ведь не люди! Приходят к нам “ночные” тетки, сидят и пьют водку в “ленинской комнате” за столом с красной скатертью как ни в чем не бывало. Дверь открыта – не стесняются. Мы лежим, периодически что-то орем, но все пустое. Тетки ходят по коридору, перешагивают через нас, останавливаются, пьяно смеются: “Конец месяца, ребятки, все план выполняют!”
Утром появляется следователь Куйбышевского суда. Представляется: “Михайловский”. Вызывает по одному, предъявляет статьи от 3 до 5 лет. Спрашиваю: “А кто свидетели?” Оказывается, те же милиционеры, и уже все у них написано. Так что – “Подпишите протокол”. Мы отказываемся, опять орем, что не виноваты, что враньё. Время движется к обеду, и тут начинаются звонки в отделение милиции. Звонит сперва писатель К. Паустовский, затем С. В. Михалков, секретарь Союза писателей, кто-то из библиотеки им. Ленина…
Оказывается, Лиду Давыдову утром выпустили, и она, молодец, всех подняла на ноги. Часов в пять вечера нас, голодных и измученных, выбросили на улицу со словами: “Вас вызовут”. Этим, к счастью, все и кончилось. Скорей всего, имя Михалкова милицию напугало, “Дядя Степа” все-таки.
И вот мы, не успев осознать всего произошедшего, сидим на Чистых прудах и смотрим на гуляющий и веселый народ. А только что нам грозило от 3 до 5 лет по трем статьям УК. Что же это было? Шутка милиционеров? А ночь на полу, а пьяные бабы? Как будто открылся люк в какую-то преисподнюю, в какую-то другую реальность, которая рядом, куда можно попасть как в лужу, случайно, невзначай. “Был бы человек, а дело мы всегда пришьем”, – сказал нам на прощание некий неопознанный милиционер.
“Масленица” и большой советский бизнес
В качестве примера, подтверждающего мысль о “своем языке”, хочу рассказать об одной уникальной работе, которую мне довелось выполнить в 1972 году по заказу Министерства культуры СССР. В этом году по соглашению с Правительством США была организована впервые грандиозная выставка “ARTS & CRAFTS in the USSR”. Она была рассчитана на год работы в 8 городах Соединенных Штатов. Ответственной за организацию и открытие была лично Екатерина Алексеевна Фурцева.
Предполагались большие расходы в валюте, которой, естественно, не было. Американцы предложили удобный вариант: сделать 5 разных сувенирных плакатов в технике автолитографии тиражом по 500 экз., которые организаторы будут реализовывать на месте для оплаты своих расходов. Выглядело очень заманчиво: Минкульт экономил 125 000 долларов. Поручили все провернуть Худфонду СССР, т. е. чиновникам. И тут заработали вечные русские схемы (тогда мы еще думали, что они советские). Кому поручить? Вначале весь заказ хапнуло руководство в МОСХе. Потеряли много времени и практически ничего не сделали. Решили объявить конкурс – конечно, закрытый.
Привлекли опять “своих” графиков, прошло еще три месяца, и снова ничего не получилось. Орешек оказался не по зубам, не проходил ни один вариант.
Я, конечно, знать не знал всей этой подоплеки. Просто вдруг раздался звонок: “С вами говорят из Министерства культуры, референт по графике. У нас к вам срочное дело! Вы должны нас выручить, даже, если откровенно, – спасти! Но не меня, а Фурцеву!”
Первая мысль была – розыгрыш. Но в голосе звонившей дамы чувствовались дрожь и волнение. Как джентльмен, я не мог отказаться. Тем более Фурцева мне очень нравилась, впрочем, как и многим в то время, когда была министром культуры. В двух словах звонившая, а это была Ирина Абельдяева, рассказала мне всю историю откровенно. Когда все провалились, переложили на нее ответственность за успех проекта. До открытия оставалось полтора месяца.
Мне как раз тема была очень близка, я люблю декоративность фольклора. А то, что в основе должно лежать именно русское народное искусство, я решил без раздумий, ибо что еще могло быть более интересным в Америке, чем русский фольклор. Его декоративность понятна всем, но пока используется плохо, неумело и крайне редко. Хотелось показать, что фольклор может звучать современно и мощно.
Я сделал три эскиза под грифом “Масленица”. Совмещал узоры русских прялок и Малевича. На коллегии Минкульта вначале всё принимают на ура. Но затем началось: “Где же идеология? Надо ведь показать наши достижения! Надо показать нашу столицу! Кремль! Тему космонавтики! Утереть нос США!” Эксперт из Внешторга говорит: “Товарищи, поймите, это ведь люди должны покупать для себя по 75 долларов!” – “А мы отвечаем перед партией за пропаганду! Если ее не будет – головы полетят! А продажа – бог с ней, за это не наказывают!” Приняли соломоново решение: принять к печати две “Масленицы” и “Москва космическая”, но печатать каждый не 500, а по 1000 штук. А сигнатуру, подпись автора с порядковым номером, повторить. Резюмировали: “Авось пройдет!” В общем, последующие три недели я ежедневно загружался с утра портвейном или коньяком и ехал в литографскую мастерскую на улице Вавилова, чтобы, распив с работягами и подняв им настроение, печатать свои плакаты срочно вне очереди. С трудом, но успели к сроку.
Доложили Фурцевой, что все хорошо, все готово, на радостях устроили роскошный банкет для узкого круга. Было несколько дам-референтов и главэксперт Управления ИЗО Эрих Николаевич Дарский. За столом чиновники оказались милыми, простыми и остроумными людьми. Я не переставал удивляться перемене характеров. Хохотали беспрерывно, все были в ударе. Однако радость оказалась преждевременной.
Финал всей этой затеи оказался столь же советским, как и начало. Узнал я об этом через месяц случайно, попав на какое-то совещание, где выступал директор Художественного фонда СССР товарищ Подкладкин: “Моя вина, товарищи, не учел я коварства американцев! Первые 500 штук сюжета «Масленица» продавались, как газеты. Когда всё продали, я запустил второй тираж с теми же номерами сигнатуры. Думали, никто не заметит! И вот, представляете – где-то уже через час, как мы начали, нагрянула полиция. И нас, кто был там, вместе с тиражом этим, всех арестовали за нарушение их законов. Дескать, обманываете коллекционеров, повторяете сигнатуру. Откуда же нам было знать! Пришлось вызывать консула, он извинялся. Но торговать впредь запретили, подвели мы Екатерину Алексеевну, конфуз получился!” Все посмеялись: “Что поделаешь, это наше, родное”. Я понял, что мое, авторское огорчение от потери интересного проекта никто здесь и не поймет. Никакой советской гордости у нашего руководства не было. Влипли в позорную историю и ничуть не расстроились. Сэкономили несколько рублей на зарплате художника и потеряли сто тысяч долларов. Всё как всегда.
Дом моделей, пятый этаж
Где-то в конце шестидесятых меня пригласили сделать макет “Журнала мод”, издаваемого Общесоюзным Домом моделей одежды. Редакция журнала помещалась на верхнем этаже здания ОДМО на Кузнецком. Возглавляла ее Вера Кирилловна Склярова, внешне суровая, но очень знающая и передовая по своим взглядам женщина; ей удавалось в условиях всеобщих запретов и допотопной полиграфии выпускать неплохой, в общем, журнал. Меня попросили попробовать как-то освежить журнал, сделать его более современным, найти новые подходы к обложке, к фотографии, к стилю. В Доме моделей очень сильны были старые советские традиции. Так, например, манекенщицы подолгу застывали перед камерой, чтобы не испортить кадр – пленка