Прижимаюсь лицом в изгиб его шеи и вдыхаю.
— Тебе не нужно меня умолять, — шепчу я. — Для меня нет ничего более естественного, чем любить тебя, Миллер Харт.
— Спасибо.
— Теперь ты можешь прекратить сводить меня с ума? — мой оргазм все еще в заточении. И он вопит об освобождении.
— Боже, да, — Миллер решительно толкается в меня и замирает глубоко внутри, крутя бедрами. Я с криком кончаю, и невероятной силы давление высвобождается из меня, от чего я плавлюсь и становлюсь беспомощной в его руках. — Блять, блять, блять!
— Не отпускай меня! — я вся дрожу, мотая головой.
— Никогда.
— Ох… — выдыхаю, эти ощущения как будто никогда не ослабнут, так что я прислоняюсь к нему. Мой мир составляет дымка неясных звуков и размытых образов, когда я после столь сильного оргазма пытаюсь совладать с собой. Я не чувствую ни ног, ни рук, только легкий укус Миллера за щеку и его пульсацию внутри себя. В голове мелькают кадры — яркие вспышки, на всех я и Миллер, некоторые из прошлого, другие из недавнего настоящего, а на некоторых мы в будущем. Я нашла своего кого-то — кого-то поврежденного, кого-то, кто выражает свои эмоции весьма необычным способом и держит себя под таким контролем, что это порой пугает. Но он мой кто-то поврежденный. Я его понимаю. Знаю, как помочь ему расслабиться, как с ним совладать, и самое важное, я знаю, как его любить. Несмотря на свое намерение всю жизнь отвергать возможность чувствовать и заботиться о ком-то, он позволил мне пробиться сквозь его напускную резкость и холодность, — помог мне в этом, в какой-то мере — и я позволила ему сделать со мной тоже самое. То, как я чувствую себя сейчас, защищенной, желанной, любимой, стоило каждой крупицы той боли, что нам довелось испытать. Он принимает меня и мое прошлое. Мы как небо и земля, но при этом идеально друг другу подходим. Издалека он красив и так же красив вблизи. А за всей его внешней красотой скрывается красота еще большая. Она уходит внутрь, и чем глубже я заглядываю, тем большую красоту вижу. Я единственный человек, кто это видит, и это лишь потому, что Миллер позволяет увидеть это только мне. Только мне. Он мой. Целиком. Каждая его прекрасная частичка.
Зубы Миллера, впивающиеся в мое плечо, и его член все также глубоко во мне, возвращают меня к действительности, в которой я смотрю в потолок, пальцы онемели от слишком крепкого захвата выступов на стене. Я измотана, но полна энергии, слаба, но при этом сильна.
— Я наблюдала за тобой однажды, — шепчу я. Не уверена, почему решила сказать ему об этом.
Он посасывает мою кожу и оставляет на ней едва заметный след от зубов, прежде чем взять в кулак мои волосы и развернуть к себе мое лицо.
— Знаю.
Он не спрашивает, что я имею в виду, или где я за ним наблюдала. Ему все это известно.
— Откуда?
— Кожу покалывало.
Улыбаюсь смущенно, заглядывая в его глаза в поисках чего-то большего, чем три этих уверенных слова. Я вижу искренность и абсолютную веру в сказанное им.
— Твою кожу покалывало?
— Да, как будто крошечные фейерверки взрывались под кожей, — выражение его лица остается спокойным.
— Фейерверки?
Он губами касается моего лба и двигает бедрами, выходя из меня. Трусики и шорты оказываются на прежнем месте, от этой потери приходит чувство досады и горечи. Он осторожно разворачивает меня в своих руках, ласково убирает мне волосы на одну сторону, и я руками скольжу по его обнаженным плечам. Он влажный и теплый, кожа блестит в ярком свете зала. Мой обиженное тело и чувство потери Миллера внутри забываются, когда мой взгляд и мозг фокусируются на резких чертах его торса — тугие соски, гладкая кожа и рельефные мышцы. Поистине захватывающее зрелище.
Я вижу, как он смотрит на стену за моей спиной, после чего передвигает меня немного влево, а потом одним ловким движением блокирует меня, прижимая к холоду стены, каждая клеточка его полуобнаженного тела накрывает меня. Указательным пальцем касается кожи под подбородком и приподнимает мое лицо к своему.
— Вот так, — он улыбается и целует меня в щеку. — Поделись со мной своими ощущениями.
— Ощущениями? — замешательство в голосе очевидно. Я понятия не имею, о чем он говорит. — Не уверена, что ты имеешь в виду.
Он дарит мне ту улыбку с ямочкой, милую и почти застенчивую.
— Когда ты рядом, даже в зоне недосягаемости, моя кожа вспыхивает. Как искры. Каждую клеточку моей плоти приятно покалывает. Это мои ощущения, — ладонью он накрывает мою щеку, подушечкой большого пальца очерчивает контур моих губ. — Так я понимаю, что ты рядом. Мне не обязательно видеть тебя. Я тебя чувствую, а когда мы прикасаемся друг к другу физически, — он неторопливо моргает и делает глубокий, успокаивающий вдох, — эти искры взрываются. Они ошеломляют меня. Прекрасные, яркие и всепоглощающие. — Миллер наклоняется и целует меня в кончик носа. — Они олицетворяют тебя.
Приоткрываю губы, перемещая руки к его затылку. Несколько секунд просто впитываю в себя его взгляд и ощущения его тела, тесно ко мне прижимающегося. Впитываю его слова. В его заявлении нет ничего поразительного. Теперь я совершенно ясно понимаю, о чем он говорит, только мои ощущения немного отличаются.
— Я тоже чувствую фейерверки, — целую подушечку его пальца, и поглаживания моей нижней губы прекращаются, теперь он тихо смотрит на меня. — Только мои взрываются глубоко внутри.
— Звучит опасно, — шепчет он, опуская глаза на мои губы. Я игнорирую предостережения Уильяма о том, когда «волосы на затылке встают дыбом», уверенная, что воображение слишком разыгралось, наверное, из-за путаницы в голове и потери Миллера. Или это могла быть часть моих ощущений.
— Это и есть опасно, — признаюсь я.
— Почему?
— Потому что каждый раз, когда я тебя вижу, ощущаю или просто чувствую, эти фейерверки, взрываясь, бьют прямо в сердце, — чувствую, как эмоции сдавливают меня со всех сторон, когда смотрю, как его взгляд блуждает по моему лицу, пока не останавливается на моих глазах. — Каждый раз, когда это случается, я влюбляюсь в тебя чуточку больше.
Он, понимая меня, медленно кивает. Почти невидимо.
— Мы будем очень много видеть и касаться друг друга, — шепчет он. — И ты будешь безумно в меня влюблена.
— Уже, — закрываю глаза, когда он убирает большой палец, и на смену ему приходят его губы. И от этого я влюбляюсь чуточку больше. Наши губы движутся в унисон, осторожно, намеренно медленно. На смену дикой страсти приходят осторожные движения и невероятно мучительная нежность. Он говорит все своим поцелуем. Выражает свое понимание. Он чувствует то же самое, только называет это увлеченностью.
— До мозга костей? — спрашивает в губы, заставляя меня улыбнуться.
— Глубже.
— И я каждый день буду молить о продолжении этой любви.
— Уже даровано.
— Ничто в этом мире не даруется, Оливия.
— Неправда, — спорю, отстраняясь от его губ, прежнее чувство удовлетворения растворяется. Он смотрит на меня пристально, пока я пытаюсь сформулировать свои следующие слова. Не уверена, как еще это выразить. — Почему ты это просто не примешь?
— Сложно принять то, чего быть не должно, — он ладонью пробирается к моему затылку и путается в моих волосах. — Я просто не достоин твоей любви.
— Нет, достоин, — чувствую, как к щекам на смену послеоргазменного румянца приливает жар злости.
— Мы придем к согласию не соглашаться.
— Нет, не придем, — тело тут же реагирует на его слепоту, руки сами прижимаются к его груди и осторожно отталкивают. — Я хочу, чтобы ты это принял. Не просто сказал это, чтобы сделать меня счастливой, а по-настоящему принял.
— Ладно, — он, не колеблясь, соглашается, только вот уверенности нет.
Плечи опускаются, я чувствую поражение, слепая надежда, которая горела с нашего воссоединения, слишком быстро гаснет.
— Что сделало тебя таким негативно настроенным?
— Реальность, — его голос монотонный и безжизненный, так что я тут же закрываю рот. Отпора на это у меня нет — нет слов или чувств ободрения. По крайней мере, не так спонтанно. Дайте мне несколько минут, и я придумаю что-то, удостоверюсь, что это обоснованно и логично. Но поток моих мыслей прерывается на середине, когда дверь в зал распахивается.
Мы оба поворачиваемся в ту сторону, и я тут же ощетиниваюсь.
— Время вышло, — приторный голос Кэсси раздражает меня еще больше, вид идеальной фигуры, облаченной в лайкру, совсем не помогает. Ее глаза полны обиды, более того, со смесью страха. Она шокирована увидеть меня здесь, и это нравится мне слишком сильно.
— Мы как раз уходим, — Миллер бросает резко, кладет руку мне на затылок и ведет забрать свой телефон, а потом к выходу из зала.
Сузив глаза, смотрю, как гордо она вышагивает по залу, бесстыдно наклоняется, потянувшись к носочкам, растягиваясь, после чего скользит вниз и с самоуверенной улыбкой садится на шпагат. Бриллианты, как всегда сверкающие на ее прекрасной шее, касаются пола.
— Пилатес, — мурлычет она, — просто чудо для развития гибкости. Так ведь, Миллер?
Смотрю на него, распахнув глаза, и надеюсь, что неправильно истолковала ее слова. Он ничего не говорит мне, и даже не смотрит уверенным взглядом.
— Достаточно, Кэсси, — выплевывает он, открывая дверь и осторожно меня подталкивая.
— Хорошего дня! — смеясь, кричит она нараспев.
Как только за нами закрывается дверь, я отстраняюсь от руки Миллера и разворачиваюсь к нему лицом, волосы хлещут меня по лицу.
— Что она здесь делает?
— Она арендует зал с восьми до десяти.
Я взрываюсь:
— Ты с ней спал?
— Нет, — ответ быстрый и решительный. — Никогда.
— Тогда, о чем постоянно твердит ее пронырливая задница?
— Пронырливая задница? — один уголок его рта приподнимается в скрытой усмешке. Только мое настроение не улучшается.
— Я знаю, что она шлюха, Миллер. Видела ее на приеме со старым, жирным, богатым мужиком.
Все признаки веселья тут же исчезают с его лица.