— Готов поспорить, — утверждает он, но в голосе нет обычной уверенности, и в попытке показать, что подразумевает сделку, он берет меня за шею и пытается развернуть.
— Миллер, я сказала, нет! — сбрасываю с себя его руку, переполненная злостью и чувством досады, и смотрю на него обжигающе решительным взглядом. — Я не поеду, — сажусь обратно на одеяло, скидываю свои вьетнамки и ложусь на спину, сменяя синеву глаз Миллера перед собой на синеву неба. — Я буду наслаждаться тишиной парка. А ты можешь один отправляться в «Ice». — Я буду драться и визжать, если он попытается поднять меня.
Закинув руки за голову, продолжаю любоваться небом, чувствуя, как он мнется неподалеку. Не знает, что делать. Он любит мою дерзость, казалось бы. Не сейчас, могу поклясться. Я ерзаю, устраиваясь поудобнее, полная решимости не двигаться, и понимаю, что мысли мои возвращаются к тому, что изначально заставило вылезти наружу мою уродливую наглость. Миллер и его совершенный мир. Мой вывод прост, и нечего его стыдиться. У него бедное происхождение, с лохмотьями вместо одежды, и теперь он одержим целью одеваться в самые изысканные тряпки, какие сможет купить.
То, как он заработал деньги, чтобы покупать миллионы дорогих костюмов, к делу не относится. Вроде того. Не совсем. Мои выводы ведут к еще большему количеству вопросов — вопросов, которые я не рискну задать, не из страха его расстроить, из страха того, каким может быть ответ. Как он оказался в «этом мире»? Том дом был приютом для мальчиков. Миллер говорил, что у него нет родителей, только он один. Он сирота. Мой придирчивый, красивый, совершенный Миллер всегда был один. Сердце разрывается от этой мысли.
Я так потерялась в своих тягостных мыслях, что вздрагиваю, ощутив, как теплые, твердые мышцы вдруг прижимаются к моему боку. Поворачиваю голову и вижу его глаза. Он прижимается ко мне и, оставив на моей щеке нежный поцелуй, кладет голову мне на плечо, а рукой накрывает мой живот.
— Я хочу быть с тобой, — шепчет он. От его действий и слов мои руки сами собой перестают служить подушкой моей голове и обвивают его, где только могут. — Каждую минуту каждого дня хочу быть с тобой.
Моя улыбка грустная, потому что, достигнув собственных умозаключений, я понимаю, что у Миллера раньше никого не было.
— Мы, — подтверждаю я, сильнее прижимаясь к нему, пытаясь вселить в него хоть сколько-нибудь комфорта. — Люблю тебя до мозга костей, Миллер Харт.
— И я глубоко вами очарован, Оливия Тейлор.
Обнимаю его сильнее. Мы лежим на флисовом одеяле целую вечность, Миллер мурлычет и кончиками пальцев рисует что-то на моем животе, я же просто чувствую его, слушаю его, вдыхаю его, и даю ему его. Это спокойное время вместе, самое спокойное, которое только можно представить.
— А это становится милым, — бормочет он, приподнимаясь и опираясь на локоть, кладет щетинистый подбородок на ладонь. Он продолжает выводить на моем животе невесомые линии, задумчиво следя за своими движениями. Я счастлива за ним наблюдать. Невероятно приятно, абсолютное блаженство. Мы заперты в своем маленьком личном мирке, в окружении просторов Гайд-парка и отдаленного шума повседневности Лондона. И все же абсолютно одни. — Замерзла? — Он смотрит мне в глаза, а потом его взгляд медленно опускается по моему коротенькому цветочному платью. На город опускается вечер, и поднимается легкий ветерок. Смотрю на небо и замечаю несколько проплывающих мимо серых туч.
— Я в порядке, только, похоже, вот-вот пойдет дождь.
Миллер следит за моим взглядом и, посмотрев на небо, вздыхает:
— И Лондон бросает свои черные тени, — бормочет себе под нос, так тихо, что я почти его не слышу. И все же слышу, и знаю, что в этом заявлении скрыт гораздо более глубокий смысл. Делаю вдох, собираясь заговорить, но останавливаюсь, обдумывая слова, да и, в любом случае, он поднимается на ноги прежде, чем я успела бы спросить. — Дай руку.
Следую его просьбе и позволяю поднять себя без всяких усилий. Одежда на нем чертовски сильно помялась, но его, очевидно, это не сильно волнует.
— Мы можем это как-нибудь повторить? — спрашиваю, поднимая наши недоеденные салаты и убирая их в пакет.
Миллер складывает одеяло в крошечный комочек:
— Конечно, — соглашается он без намека на недовольство. Ему действительно понравилось, и это мысль греет сердце. — Мне на самом деле нужно заехать в клуб. — Мои плечи тут же поникли, и Миллер это замечает. — Я быстро, — уверяет он, подходя ко мне и легко касаясь моих губ своими. — Обещаю.
Отказываясь дать чему-то еще возможность и дальше портить наше время вместе, я переплетаю наши пальцы и позволяю ему вести меня по траве, пока мы не ступаем на тротуар.
— Можно мне сегодня остаться с тобой? — Я чувствую себя виноватой за постоянное отсутствие дома, но точно знаю, что Нан нисколько не возражает, и я позвоню ей, как только мы доберемся до дома Миллера.
— Ливи, ты можешь оставаться со мной, когда пожелаешь. Не нужно спрашивать.
— Мне не стоит оставлять бабушку одну.
Он хмыкает, отчего я перевожу глаза от его груди к лицу.
— Твоя бабушка заставила бы устыдиться самую свирепую сторожевую собаку.
Я разделяю его веселье и кладу голову ему на предплечье, пока мы идем:
— Согласна.
Сильная рука обвивает мои плечи и прижимает к себе:
— Если хочешь, чтобы я отвез тебя домой, я отвезу.
— Хочу остаться с тобой.
— И я с удовольствием отведу тебя в свою постель.
— Я позвоню бабуле, как только мы будем у тебя, — сообщаю, напоминая себе спросить при случае, не возражает ли она, хотя знаю наверняка, что она не против.
— Ладно, — соглашается он с улыбкой.
— Вон там мусорка, — шуршу пакетами в руке и направляюсь к урне, но мои шаги останавливаются, как только я замечаю жалобного мужчину на скамейке неподалеку. Он кажется измученным, грязным и безучастным — один из многих бездомных на улицах Лондона. Шаги к мусорке замедляются, когда я замечаю, что его трясет, и понимаю, что причиной послужили наркотики или алкоголь. Человеческая природа пробивает меня чувством сострадания, а когда он обращает ко мне свой пустой взгляд, я вообще останавливаюсь. Я смотрю на мужчину, который, вероятно, и мужчина то едва ли — двадцать с небольшим, может, но жизнь на улицах дает свои результаты. Кожа пожелтела, губы высохли.
— Не дадите мелочи, мисс? — обращается он ко мне, сильнее сжимая мое сердце. Такой вопрос вполне обычное дело, и я, как правило, спокойно прохожу мимо, особенно после того, как бабушка напомнила мне, что, набив свои карманы деньгами, они, скорее всего, достают себе наркотики или выпивку. Но этот потрепанный парень в грязной, рваной одежде и рваных тапках напоминает мне о чем-то, и я как будто не могу заставить свои ноги передвигаться.
Спустя долгие минуты, проведенные глядя на него и его раскрытую, протянутую мне ладонь, я вырываюсь из грустных мыслей и образов потерянного мальчика.
— Мисс? — повторяет он.
— Простите, — качаю головой и продолжаю идти, но как только поднимаю пакет, намереваясь выбросить, теплая рука хватает меня за запястье и крепко его удерживает.
— Подожди. — Низкий тембр Миллера ласкает кожу и притягивает мой взгляд. Не сказав больше ни слова, он открывает пакет, достает недоеденные салаты, и, выбросив пакет в урну, разворачивается и подходит в бездомному парню. В ужасающей тишине я смотрю, как он подходит к нему и кладет ему на колени контейнеры, а вслед за ними флисовое одеяло. Трясущимися руками парень берет предложенное Миллером и кивает в знак благодарности. Мои глаза наполняются слезами, и те скатываются при виде того, как мой идеальный временами джентльмен кладет ладонь на колено парню и по-дружески похлопывает по грязным джинсам. Движения Миллера осторожные, заботливые и знающие. Движения того, кто понимает. Он не торопясь рассказывает мне свое прошлое, но не словами. Они не нужны. Его действия говорят громко и четко, и я ими потрясена, хотя, по большей части, расстроена.
Тот потерянный маленький мальчик все также был потерян.
Пока я его не нашла.
Я внимательно смотрю на то, как Миллер выпрямляется, прячет руки в карманы своих дорогих брюк, а потом медленно поворачивается в мою сторону. Он просто стоит там, глядя на меня настороженно, и я прихожу к еще одному болезненному выводу. Сирота? Бездомный? До боли кусаю губу, все что угодно, лишь бы предотвратить ужасающих поток слез при виде моего прекрасного сломленного мужчины.
— Не плачь, — шепчет он, сокращая расстояние между нами.
Качаю головой, чувствуя себя идиоткой:
— Прости.
Когда он оказывается достаточно близко, я лбом прижимаюсь к местечку под его подбородком, он удерживает меня, смущенную, окутывая своей безопасностью.
— Дай ему деньги, и он охотно потратит их на наркотики, алкоголь или сигареты, — говорит он тихо. — Дай ему еду и одеяло, и он утолит свой голод и согреется. — Он целует меня в макушку и отстраняет от себя, быстро вытерев слезы, бегущие по моим щекам. — Ты хоть знаешь, как много потерявшихся детей ошивается на улицах Лондона, Оливия?
Кротко качаю головой.
— Не все так роскошно и величественно. Этот город красив, но пропитан темной преисподней.
Я впитываю его тихие слова, чувствую себя невежественной и невероятно виноватой. Знаю, что он говорит правду. Знаю не только потому, что сама балансировала на краю, но и потому что Миллер тонул в той темноте всю свою жизнь.
Его взгляд по-прежнему прикован ко мне, между нами миллионы сообщений. Он мне их посылает. А я понимаю.
— Это был замечательный день, спасибо, — он большим пальцем разглаживает складку у меня между бровей и целует меня в лоб.
— Согласна.
Он улыбается и уже привычно берет меня за шею, разворачивая меня и ведя к выходу из Гайд-парка.
— Мы попадем под ливень, если не поторопимся, — говорит он, глядя на небо.
Следуя за его взглядом, вижу, что серые тучи теперь уже стали черными, а потом огромная капля, упав мне на щеку, доказывае