т правоту Миллера.
— Нам лучше поторопиться, — говорю я тихо. Костюм Миллера и так уже мятое тряпье. Промокшая ткань приведет его в бешенство.
Как только это приходит мне в голову, на землю обрушивается ливень.
— Вот блин! — выдыхаю я, охваченная вдруг ледяными, гигантскими каплями дождя. — Господи Боже! — Ливень беспощадный, с оглушительным шумом ударяясь о землю, омывает наши ноги.
— Бежим! — кричит Миллер, но я настолько шокирована неожиданным холодом, что не могу понять, встревожен он или смеется. Но я бегу. Быстро. Миллер хватает меня за руку и тянет за собой, а я смотрю сквозь мокрые волосы и вижу его темные пряди, рассыпавшиеся по голове, воду, ручейками стекающую с его лица и подчеркивающую длинные, темные ресницы.
Этот вид заставляет меня остановиться, как вкопанную, а Миллера ослабить хватку на моей мокрой руке, наша кожа разделяется. Он замирает и оборачивается, обращая ко мне свои невероятной синевы глаза:
— Оливия, идем же, — он промок насквозь, абсолютно. Он выглядит до неприличия милым, хотя и немного паникующим.
— Поцелуй меня, — требую, продолжая стоять, несмотря на ледяной дождь, от которого мое тело уже немеет.
Он потрясенно хмурится. Это заставляет меня улыбнуться:
— Что?
— Я сказала, поцелуй меня! — перекрикиваю шум дождя, задаваясь вопросом, на самом ли деле он меня не услышал.
Он усмехается, распахнув глаза, озирается по сторонам и заметно расслабляется. Я смотрю только на него. Ничто не заставит меня отвести глаза. Жду, пока Миллер оценит окружающую нас обстановку, меня уже не заботит беспощадный дождь.
Проходит всего пара секунд, и синие глаза снова смотрят на меня.
— Не заставляй меня просить снова, — предупреждаю, а потом делаю глубокий вдох, когда он подходит ко мне, его гипнотизирующие глаза источают уверенность и тонну искренней, дикой любви. Он поднимает меня, вжимает в свой мокрый костюм и резко целует. Его ладонь ложится мне на затылок, удерживая меня на месте, и я ногами обхватываю его за талию. Это беспощадный, страстный поцелуй, полный желания, похоти, обожания и комфорта, — отражение всего, что я чувствую к Миллеру Харту.
Наши мокрые губы с легкостью ловят друг друга, языки дико, но ласково сражаются, ладонями я глажу его шею, прижимаясь к нему всем телом. Я могла бы целую вечность вот так его целовать. Холод сменился жаром наших пылающих тел, не оставив места для дискомфорта, лишь километры пространства для чистоты.
Я узнаю эту безмятежность и знаю, что Миллер тоже.
— Под дождем твой вкус еще лучше, — говорит он между поцелуями, не готовый остановиться. — Боже, гребаные небеса.
— Мммм. — Я бы никогда не смогла подобрать слов, чтобы описать то, что он заставляет меня чувствовать прямо сейчас. Их просто нет. Так что я показываю ему, углубляя поцелуй и сильнее вжимаясь в него.
— Не спеши, — бормочет он слабо. Я снова мычу, и он замедляет наш поцелуй, пока наши языки почти не прекращают свой танец. — Выходит так, что я могу наслаждаться тобой в Гайд-парке, — он целует меня и убирает с моего лица мокрые волосы.
— Не в полной мере, — по-прежнему обвиваю его своим телом. Я еще не готова его отпустить.
— Согласен, — он разворачивается и не спеша идет из парка, а ливень никак не прекращается. — Так что мне просто необходимо закончить в клубе и отвезти тебя домой, чтобы продемонстрировать себя в полной мере.
Киваю и прячу лицо в изгибе его шеи, позволяя ему нести меня к машине.
Если и есть совершенство за пределами идеального мира Миллера, то это оно.
***
Хлюпаю на кожаном сиденье, чувствуя возрастающую озабоченность относительно своего плачевного состояния в его роскошной машине. Дисплей с двойным температурным режимом показывает шестнадцать градусов, подходящая цифра, чтобы Миллер оставался спокойным, но неправильная, учитывая, насколько чертовски сильно мне холодно. Умираю, как хочу включить более теплый режим, но помню, что и так уже перешла черту дозволенного Миллером — мокрый костюм, пикник в Гайд-парке, неожиданная сцена в магазине. Переключатель может стать последней каплей в чаше терпения. Меня трясет, и я сильнее вжимаюсь в сиденье, краешком глаза уловив, как Миллер убирает со лба свои мокрые волосы.
Трейси Чепмен воркует о быстрых машинах14, и это заставляет меня улыбнуться просто потому, что Миллер сейчас ведет машину невероятно медленно. Спокойный и чистый воздух между нашими промокшими телами осязаем. Никто не произносит ни слова, да они и не нужны. Сегодня было лучше, чем я когда-либо могла себе представить, за исключением небольшого недоразумения. Миллер разрешил несколько сложных ситуаций, и это не только вызвало во мне чувство гордости, но и умножило чувства, которые я испытываю к Миллеру. Но самое приятное заключается в том, что он выбрался из своего совершенного кокона, и ему понравилось то, где он оказался. И то, что я сижу в его роскошной машине и мерзну, не смея трогать регулятор температуры, становится неважным.
— Замерзла? — мое внимание привлекает не заботливый тон Миллера, а его вопрос. Он ведь не собирается подарить мне тепло, так же как пикник, почти повседневный вид и поцелуй под дождем?
— Порядок, — лгу, заставляя себя перестать дрожать.
— Оливия, ты далеко не в порядке, — он тянется и поворачивает регуляторы, убедившись, чтобы они были на одном уровне, приближая температуру в машине к желанным двадцати пяти градусам.
Чувство эйфории зашкаливает, и я тянусь коснуться его приятной щетины, жесткой и колючей, но родной и успокаивающей.
— Спасибо.
Он нежится об мою руку, после чего берет ее и целует кончики моих пальцев, переплетая наши пальцы, и кладет их к себе на колено, предпочитая вести машину одной рукой.
Не хочу, чтобы этот день заканчивался.
Глава 22
— Тони, — Миллер кивает в знак приветствия и, держа руку на задней части моей шеи, направляет мимо своего администратора, как будто не замечая его взволнованного взгляда. Он выглядит по-настоящему встревоженным, и если для Миллера нормально игнорировать это, то для меня нет.
— Ливи? — Тони произносит это как вопрос, будто он удивлен меня здесь увидеть. Однажды он сказал мне, что Миллер счастлив в своем маленьком педантичном мире. Но мне лучше знать. Миллер не был счастлив. Он мог притворяться, но я знаю точно, — ведь он сам мне говорил — что сегодняшний день ему понравился.
Похоже, Тони не знает, что и думать об этом насквозь промокшем, неопрятном мужчине перед собой. Я ничего не говорю, только посылаю ему скромную, понимающую улыбку, прежде чем мы скрываемся из виду.
— Я ему не нравлюсь, — бормочу тихо, почти неслышно, и мне интересно, потрачу ли я свое время зря, пытаясь узнать причину.
— Он слишком сильно беспокоится, — слышу короткий, резкий и окончательный ответ Миллера, пока мы идем по лабиринтам коридоров к его кабинету. Понимаю, что Тони против нас, так же как и все остальные, Почему же его неодобрение беспокоит меня больше, чем остальных создателей помех? Дело во взглядах? Словах? И почему Миллера не расстраивает это так же сильно, как когда дело касается других?
Миллер набирает код и открывает дверь своего кабинета, и я тут же оказываюсь перед совершенством этого помещения. Все так, каким должно быть.
Кроме нас.
Опускаю глаза на свою промокшую одежду, потом смотрю на Миллера и думаю, в каком ужасном мы беспорядке. Странно, теперь, когда я нахожусь в окружении знакомого и педантичного мира Миллера, я чувствую себя абсолютно неуютно и… неправильно.
— Оливия? — смотрю на Миллера, пока он в другом конце кабинета наливает в стакан виски одной рукой, другой развязывая галстук.
— Прости, задумалась, — стряхиваю с себя глупые мысли и закрываю за собой дверь.
— Проходи, садись, — жестом показывает на свое кресло. — Выпьешь чего-нибудь?
— Нет.
— Садись, — повторяет он, когда я, спустя несколько секунд, продолжаю стоять у двери. — Проходи.
Я смотрю на свое платье, потом на роскошное кресло Миллера. Волнительным испытанием было сидеть промокшей в его машине, а теперь я стою перед его прекрасным кожаным креслом.
— Но я вся мокрая, — приподнимаю подол платья и демонстративно отпускаю, позволяя ему шлепнуться, прилипая к моим ногам. Я не просто промокла, меня хоть выжимай.
Стакан замирает у его губ, и Миллер осматривает меня с головы до ног, улавливая бардак, в который я превратилась. А может и нет. Его взгляд останавливается на моей груди, потому взлетает к моим глазам. Взгляд затуманился.
— Мокрая ты мне очень даже нравишься. — Он указывает на меня стаканом, разгоряченный взгляд пробивается сквозь холод, пробуждая во мне желание. Тело загорается, а дыхание сбивается под жаром синих глаз.
Он не спеша подходит ко мне, вальяжно, спокойно, только в глазах вспыхивает миллион эмоций. Желание, похоть, страсть, решительность и тысячи других, у меня нет времени думать об этом, так как он свободной рукой прижимает меня к себе, обрушиваясь на мои губы. Чувствую и пробую вкус виски, напоминание о пьяном Миллере, но оно с легкостью стирается вниманием его божественного рта. Наша промокшая одежда слипается, я руками зарываюсь в его растрепанные волосы. Поцелуй медленный, основательный и сладкий. Он довольно стонет, прикусывая мою нижнюю губу каждый раз, когда отстраняется, чтобы потом снова погрузить свой язык мне в рот.
— Мне нужно снять стресс, — шепчет он, заставляя меня смеяться. Он, вероятнее всего, в самом расслабленном состоянии из всех, что я когда-либо видела. — Что смешного?
— Ты, — отстраняюсь, дав себе время вглядеться в его лицо — насладиться жесткостью его щетины. — Ты забавный, Миллер.
— Я?
— Да, ты.
Он задумчиво наклоняет голову, одной рукой неся меня к своему рабочему столу.
— Меня никогда еще не называли забавным. — Он усаживает меня в кожаное кресло и лицом разворачивает к наичистейшему столу; чувствую глупое чувство спокойствия, когда замечаю, что все на своих местах, точнее единственная вещь, когда-либо бывшая на рабочем столе Миллера — телефон.