— Два.
— А вы сколько привезли?
— Раз, два, три, четыре… Пять с половиной.
— Почему с половиной?
— Девчонка — полутруп.
— Ты уверен?
— Только что пульс щупал — бьется. А остальные готовы…
— Ты не Бегемот, ты — мясник. Пойдешь обратно забивать крупный рогатый скот. Завтра же. На родной мясокомбинат. Я тебе о чьих трупах говорил?
— Ну, об очкарике и бабе его…
— Во-во, об очкарике и его бабе. А вы кого привезли? Ты в глаза смотри, в глаза, а не на Ушастого! Он свое еще получит… Итак?
— Мы не виноваты. Мы в машине сидели, я же говорил…
— Хорошо, а менты откуда? Какого хера ты их мне привез? Где ты их взял?
— По дороге подобрал…
— Трупы?! О Господи…
— Да не, живых. Вернее, один был жив, а второй раненый. Зуб даю, они сами напросились, деваться было некуда. Мы пока по Москве колесили, чтобы следы замести, они и попались. Да ты не зеленей, Вялый, все путем…
— Ну вот что, голубчики. Бабу тащите внутрь, ментов пусть ребята в пол замуруют в третьем боксе, а братву по семьям развезут. Эту тачку заморозьте пока…
— Ясный перец…
Все это я слушала, лежа в фургоне в прежнем положении, с придавленной носилками рукой, которая уже утратила способность воспринимать боль. Прямо перед открытыми дверьми стояла уже знакомая мне парочка и еще кто-то, мне невидимый, но обладающий довольно властным и хорошо поставленным голосом. Это был Вялый, судя по всему, бугор всей этой грязной шайки. Меня вытащили наружу и опять же на руках перенесли в помещение. Я все еще притворялась, ожидая услышать что-нибудь важное и полезное для себя, хотя мне это уже порядком надоело. Куда меня привезли, я не имела ни малейшего представления. Для чего я им понадобилась, я также не знала, но надеялась вскоре выяснить. Согревало душу лишь то, что Валентина с Родионом не попались в их лапы.
Вокруг пахло машинным маслом и бензином. Меня положили на бетонный пол. Сквозь тонкую блузку я почувствовала могильный холод, идущий из-под земли, и невольно вздрогнула.
— А-а, жива, голуба! — злорадно пропел Бегемот. — Я же говорил, говорил, а ты не верил!
— Заткнись! Ушастый, окати ее из шланга, чтобы быстрей очухалась.
— Это мы враз! — с готовностью хихикнул тот и куда-то побежал.
— Слушай, Вялый, может, нам ее… это? — неуверенно промычал Бегемот, ставший при Вялом вдруг каким-то стеснительным и несмелым.
— Чего?
— Ну, связать, говорю, бабу нужно. Она брыкастая больно… Наших вон уложила, глотки им попилила…
— Думаешь, она?
— А кто же еще, если там больше не было никого? — резонно аргументировал мясник.
— Невероятно, невозможно, непостижимо, но, исходя из того, что мне о ней рассказали, ничего исключать нельзя, — задумчиво проговорил Вялый. — Свяжи ей руки.
Мне туго стянули веревками за спиной запястья, и тут прибежал Ушастый, волоча за собой шланг.
— Ну что, поливать? — весело спросил он. — Водичка ледяная, ей как раз по кайфу будет!
— Поливай, — вздохнул Вялый.
— Вот только этого не надо! — решительно заявила я, садясь перед ними на полу. — Я вам не грядка, чтоб меня поливать.
Все трое на миг остолбенели, а я пока осмотрелась. Скорее всего это был какой-то гараж. Довольно просторный, на несколько машин, со смотровыми ямами и выкрашенными темно-зеленой краской грязными стенами. Цементный пол был заляпан масляными пятнами, тут и там валялись покрышки и какие-то железки. Машин не было. Бокс был довольно хорошо освещен лампами дневного света, висевшими под высоким потолком и на стенах. Справа виднелись закрытые большие железные ворота с врезанной маленькой дверью. Снаружи доносились чьи-то голоса. Передо мной стояли трое. Самым высоким и молодым был Ушастый. Он держал в руках шланг, который анакондой тянулся куда-то в другой конец помещения, и хищно скалился. Бегемот, которого я рассмотрела еще в офисе, стоял рядом и был ниже его на полголовы, зато в два раза толще. Ему было около сорока. Лицо его и впрямь чем-то напоминало рожу бегемота, наверное, слишком полными губами, сильно выдвинутой вперед нижней челюстью и маленькими, близко посаженными друг к другу глазками, в которых застыло выражение крайнего изумления. Оба они все еще были в униформе спасателей. Третьим в ряду стоял Вялый, самый старший. Ушастому он был по плечо, примерно такой же толстый, вернее, плотный, как и Бегемот, с наполовину лысой головой и довольно приятным, почти добродушным выражением круглого, мясистого лица, которое, когда улыбалось, вполне могло выдать в нем приличного семьянина и добропорядочного гражданина, любящего свою родину, правительство и уважающего закон. Его очень сильно обтягивал темно-синий костюм, имелись даже белая рубашка и бордовый галстук. Короткие, толстые руки его были засунуты в карманы брюк, в зубах дотлевала сигарета с фильтром. Умные глаза внимательно изучали мое лицо, и мне сразу стало неуютно.
— Ты глянь, и вода не понадобилась! — удивленно воскликнул Ушастый, не спуская глаз с разорванного выреза моей блузки. — Во дает.
— Это она, видать, от холодного пола в себя пришла, — догадался Бегемот. — Ну и слава Богу.
— Боюсь, что это не совсем так. Ладно, ведите ее, — коротко бросил Вялый и, окинув меня напоследок холодным, проницательным взглядом, направился к двери в боковой стене.
Меня поставили на ноги и повели следом. Мы поднялись по лестнице на второй этаж, прошли по длинному коридору и очутились в небольшой комнате, похожей на кабинет бедного начальника. Стены здесь были голые, у окна стоял ободранный письменный стол с черным телефоном, у одной стены громоздился доисторический кожаный диван, весь в заплатах и дырах, а напротив стоял дубовый шкаф. Над диваном висел портрет Сталина, который, лишь только я вошла, вернее меня втолкнули, уставился на меня своими лукавыми глазами, словно говоря: «Хотите нас обмануть, товарищ Мария? Не выйдет…»
Вялый уже снял пиджак, который теперь висел на спинке стула, и сидел, сложив свои толстые волосатые, покрытые наколками руки на столе. Рукава рубашки были закатаны, галстук ослаблен, и верхняя пуговичка расстегнута. За окном уже стемнело. Пахло здесь все тем же бензином. Меня посадили на диван, Бегемот примостился рядом, а Ушастый сразу вышел.
— Есть хочешь? — вдруг спросил Вялый почти дружелюбно. — А то проголодалась небось за день. Не стесняйся, скажи, здесь все свои, — и по-отечески так улыбнулся.
— С удовольствием. — Я расплылась в ответной улыбке. — Кстати, вы кто?
— Я? — удивился он и тут же снова улыбнулся. — Александр Александрович, можно просто Сан Саныч. А ты, насколько я понимаю, Мария, не так ли, сударыня?
— Вы блестяще осведомлены, Сан Саныч, — продолжала я подыгрывать ему, зная, что продлится это недолго. — А позвольте поинтересоваться, Сталин на стене — это ваш родственник или просто дань светлой памяти?
— Да, родственник, — усмехнулся он, — отец родной, можно сказать. Вообще-то, если тебе интересно, это не мой кабинет, а его, — он кивнул на Бегемота. — Так что вопрос не по адресу.
— Хорошо у вас тут, — заметила я, оглядывая неуютные голые стены и облезлый потолок, — мухи не кусают…
— Слышь, Вялый, она издевается, — хмыкнул Бегемот. — Ты давай, кончай эту бодягу, да действительно пойдем перекусим. Устал я сегодня…
— Увянь, — посуровел Вялый. — Дай мне с дамой поговорить. — И опять посмотрел на меня с улыбкой, причем в глазах блеснули хитрые искорки. — Хорошо тебе, девица, говоришь?
— Ну да, а чего?
— А то, что руки связаны, тебя не смущает?
— Руки? Ах руки, ну надо же, а я и не заметила. Да так, пустяки, мне не мешает. Скажите, вы меня сюда только покормить привезли или для чего-то более существенного? А то у меня режим, знаете ли, время ко сну отходить…
— Ну и сука! — хмыкнул Бегемот с другого конца огромного дивана. — Вялый, чего ты тянешь, не пойму?
— Погоди, Бегемот, — нахмурился тот. — Пытаюсь понять, почему она нас не боится. У тебя нет версий? Вы «хвоста» не привезли?
— Да ты что, обижаешь! — обиженно надулся мясник. — Целый час по городу мотались, проверяли… Нет, все чисто, ей-Богу.
— Тогда тем более непонятно, — вздохнул Вялый и внимательно посмотрел на меня. — Ну что, Мария, в прятки мне с тобой играть некогда, так что давай, быстренько расскажи мне все, что знаешь, и покончим с этим. Только не тяни и не темни — не люблю. Мы и так уже потратили на вас слишком много сил и времени, ты понимаешь?
Он подождал ответа, глядя в мои ясные глаза, не дождался и еще более строго продолжил:
— Ты мне сейчас расскажешь, что вам известно об этом деле: фамилии, адреса и так далее. Я должен знать все, и это в ваших же интересах. Что вам рассказал этот парень из Тулы? Если вы не знаете ничего — вас оставят в покое, а если знаете, то… — Он воздел глаза к потолку…
— Мы ничего не знаем, — тут же выдала я, честно глядя на него, ибо мы и в самом деле ничегошеньки не знали об этом проклятом деле, в котором счет трупов уже приближался к десятку. — А Петр из Тулы знает еще меньше. Вернее, знал…
— Врет она, — тоскливо проговорил Бегемот, разглядывая шкаф напротив. — Ты неправильный подход выбрал. Отдай ее нам на пару часиков…
— Заткнись, — угрожающе процедил Вялый. — Или убирайся отсюда. Очкарика упустили, так что молчи. С меня теперь три шкуры сдерут, а не с тебя. Спецы, мать вашу! — Он слегка побагровел, но быстро взял себя в руки и повернулся ко мне: — Послушай меня, девочка. Если вы во всем этом случайно оказались, то скажи, и мы оставим вас в покое. Нам лишние трупы ни к чему…
— Да? А кто-то говорил, что одним трупом больше, одним меньше — это для вас ерунда. — Я злорадно посмотрела на Бегемота.
— Он неправильно понимает политику партии, — вступился за подчиненного начальник. — Но я даю тебе слово, что вас никто не тронет, если вы ничего не знаете…
— Я уже ответила на этот вопрос, — серьезно сказала я. — Мы действительно ничего не знаем, и я буду очень признательна, если вы меня хоть немного просветите прежде, чем замуруете в бетонный пол третьего бокса…