Честно говоря, я не совсем поняла, что именно имел в виду Джон, но меня это и не особенно интересовало. Главным для меня было другое. Джон собирался зажить собственным домом с «любимой женщиной», и это было единственным, что имело значение.
– Хорошо, Джон, – повторила я и попыталась поплотнее закутаться в его пиджак, потому что на улице все равно было очень холодно, и я снова начинала дрожать. Взявшись за отделанные шелком лацканы, я попыталась соединить их на груди – и вдруг почувствовала во внутреннем кармане что-то полукруглое и твердое. По форме оно немного напоминало лошадиную подкову, но было немного меньше.
– Что это? – Не сумев совладать с любопытством, я достала из кармана небольшой сверток и подняла повыше, чтобы рассмотреть его в лунных лучах.
Джон откинул голову назад и расхохотался.
– Твой новогодний подарок. Я не успел приготовить тебе подарок к Рождеству, потому что мне нужно было расплатиться за детали, к тому же я ждал, пока мистер Пикок выплатит мне рождественскую премию. Ну а потом мне оставалось только дождаться подходящего момента, чтобы преподнести его тебе… Думаю, сейчас как раз тот самый момент.
Я немного повернулась, чтобы тень от моей головы не падала на подарок, и даже сделала несколько шагов по направлению к ближайшему дереву, на ветках которого висел небольшой фонарик. Затаив дыхание, я внимательно рассматривала лежавший у меня на ладони сверток. Мне казалось – я знаю, что там может быть, и все равно никак не могла решиться его развернуть.
– Что это? – спросила я еще раз.
– Часы твоей мамы. Тетя Луиза сберегла их для тебя.
Кончиками пальцев я приподняла краешек пергамента, в который был завернут подарок. В лунном свете блеснула темно-синяя эмаль – такая же синяя, как глаза Джона. Но мне был не нужен свет – я и так отлично помнила синий эмалевый браслет, прямоугольный перламутровый циферблат, увенчанную крошечным сапфиром заводную головку, черные цифры и стрелки, а на самом верху, под цифрой «XII» – выведенное крошечными буквами название фирмы-производителя: «Картье». Такими я запомнила мамины часы, и такими они остались – старые и в то же время новые, словно в первый раз увиденные.
– Переверни, – негромко сказал Джон.
От холода мои пальцы онемели и почти ничего не чувствовали, поэтому я действовала очень медленно и осторожно, боясь уронить часы. На задней крышке было что-то выгравировано – какие-то слова. Раньше их не было… или были? Я прищурилась, но так и не сумела разобрать затейливые буквы.
– Здесь слишком темно, – пожаловалась я. – Что там написано?
Джон посмотрел мне прямо в глаза.
– Там написано: «Я буду любить тебя вечно», – сказал он. – Твоя мама заказала эту гравировку незадолго до… до своей смерти. Наверное, она собиралась подарить их тебе, когда ты станешь постарше. Помнишь, ты рассказывала мне про мамины часы, с которыми любила играть в детстве? Я спросил про них у твоей тети, и она ответила, что часы до сих пор у нее. И еще она сказала, что сейчас самый подходящий момент, чтобы подарить их тебе. Я заменил только несколько шестеренок и стекло, а так это те же самые часы.
Он снова улыбнулся, но как-то смущенно и неловко, и я почувствовала, как что-то кольнуло меня в самое сердце. Приподнявшись на цыпочки, я поцеловала его в щеку.
– Это твой подарок мне, – сказала я. – Все остальное не имеет значения.
– Не только мой, – не согласился он. – Можно сказать, что я и твоя мама – мы вместе дарим тебе эти часы. И ты никогда не должна забывать, что на свете есть два человека, две души, которые поклялись любить тебя вечно.
От этих слов у меня стиснуло горло и слезы подступили к глазам. Я хотела сказать, объяснить ему, что старые обиды – как сломанные кости, которые никак не срастутся, и что боль от давних ран может ужалить, когда ты меньше всего этого ожидаешь, что она приходит к тебе даже во сне, и ты никак не можешь от нее избавиться, – но так и не смогла вымолвить ни слова. А Джон уже взял часы у меня с ладони и, расстегнув браслет, надел мне на запястье. Часы показались мне тяжелыми и твердыми, а выгравированные на обороте слова обжигали кожу, как поцелуй.
– Я знаю, мы не так давно знакомы, к тому же ты еще очень молода, и все равно мне кажется, мы с тобой созданы друг для друга. Я понял это, когда впервые увидел тебя. – Джон поднес мои пальцы к своим губам и поцеловал. – Мне жаль, что вместо часов я не могу преподнести тебе помолвочное кольцо, но… Сначала я должен встать на собственные ноги, открыть свою часовую мастерскую, пусть маленькую, но свою. Только так я смогу обеспечить тебе жизнь, какой ты заслуживаешь, и я этого добьюсь. Мне нужно еще совсем немного времени, и все это у нас будет.
Я обхватила его обеими руками за шею, не замечая, что смокинг соскользнул на землю и мороз пощипывает мои обнаженные плечи.
– Да, Джон, да! Я согласна ждать. Но… но ведь нам вовсе не обязательно ждать! Если понадобится, я готова жить с тобой и в хижине, и в шалаше. Мне ничего не страшно, пока мы вместе.
Он внимательно посмотрел на меня и проговорил, взвешивая каждое слово:
– Когда… когда тебе исполнится семнадцать?
– В мае, двадцать девятого числа.
– Очень хорошо. Это и будет моей целью. Обещаю, что к твоему восемнадцатому дню рождения я стану мужчиной, которым ты сможешь гордиться. Да, я знаю, что до этого дня остается почти полтора года; возможно, этот срок даже покажется тебе слишком большим, но я хочу, чтобы… чтобы мы оба были готовы. Полностью готовы, понимаешь? Пожалуй, я даже буду чаще встречаться с твоими дядей и тетей, чтобы они лучше меня узнали и успели свыкнуться с мыслью о… о том, что скоро мы будем вместе.
– Ты говоришь – скоро, но на самом деле до этого дня еще очень, очень долго! – воскликнула я. – Даже не знаю, сумею ли я столько ждать.
Джон легко поцеловал меня в макушку.
– Обещаю тебе, что ожидание не изменит моих намерений, к тому же долгожданная вещь всегда кажется особенно приятной, – сказал он и, наклонившись, подобрал пиджак, чтобы снова набросить его мне на плечи. Наверное, мне было бы теплее, если бы я продела руки в рукава, но мне хотелось видеть, как блестят на запястье мамины часы, и чувствовать, как согревают кожу выгравированные на внутренней стороне слова.
«Я буду любить тебя вечно».
– А теперь идем, – сказал Джон, беря меня за руку. – Да поскорее, пока мы оба не замерзли насмерть.
С этими словами он побежал по дорожке. Я побежала следом, и – клянусь! – мои ноги почти не касались земли.
В павильоне было намного теплее, чем снаружи. Негритянский оркестр наяривал вовсю, а Сара Бет и Уилли отплясывали на танцполе, воздвигнутом в самом центре огромного шатра. Вокруг, словно лепестки цветка вокруг сердцевины, были расставлены столики, укрытые белыми скатертями и украшенные орхидеями в вазах. Сначала мне показалось, что цветы искусственные, но они были настоящими, живыми. Похоже, даже орхидеи были готовы угодить миссис Хитмен и не вяли на морозе. В дальнем конце шатра, прямо напротив входа, разместился импровизированный бар. За стойкой стояли два официанта в белых тужурках, которые разливали и смешивали напитки для выстроившихся в очередь возбужденных молодых людей.
– Разве Хитмены не боятся, что их арестует полиция? – понизив голос, спросила я у Джона.
Прежде чем ответить, он долго смотрел на меня, словно не мог поверить, что я говорю серьезно, не шучу.
– А разве ты не видела гостей в большом доме? – сказал он наконец. – Насколько я знаю, там были и шериф графства, и прокурор, и сенатор штата, и даже федеральный судья, и все они пили виски, которое предлагал им достоуважаемый мистер Хитмен. И даже если бы какой-нибудь полицейский оказался достаточно глуп, чтобы устроить в особняке облаву, я сомневаюсь, чтобы кто-то из гостей отправился за решетку.
Я нахмурилась.
– Откуда ты знаешь, что там были все эти люди – ну, сенатор, прокурор и другие? Лично я никогда не видела никого из них и не узнала бы, даже если бы оказалась рядом с ними в салоне автомобиля.
Джон бережно заправил мне за ухо выбившуюся прядь волос.
– Со всеми этими людьми я веду кое-какие дела.
В его словах определенно был смысл. Уж конечно, такие важные люди наверняка бывают в ювелирном магазинчике мистера Пикока, к тому же у каждого из них есть часы, которые время от времени ломаются, и тогда они приносят их Джону, который известен им как лучший часовой мастер во всем штате, а может, и в окрестностях. Эта мысль заставила меня с гордостью улыбнуться. Далеко не каждая девушка может похвастаться, что ее жених обладает деловыми знакомствами и связями на самом верху.
– Идем в буфет, выпьем еще шампанского, – предложила я и, взяв его за рукав, потянула к бару. Как раз в этот момент оркестр заиграл новую мелодию, а солист принялся выводить слова недавно вошедшей в моду песни «Аравийский шейх»[28].
…Звезды светят с высоты,
озаряют путь к любви.
Я – Аравии владыка,
Вместе правим миром мы…
Я поймала себя на том, что подпеваю певцу. Слова я знала, потому что много раз была вынуждена слушать, как ее поет Сара Бет, барабаня по клавишам рояля. Людей на танцполе тем временем прибавилось – все новые и новые пары присоединялись к Уилли и Саре, и я почувствовала, что мои ноги (увы, обутые в туфли на достаточно умеренном каблуке) отбивают такт, словно им хотелось пуститься в пляс даже больше, чем мне самой. Что ж, почему бы нет, подумала я. Зря я, что ли, столько месяцев танцевала в своей комнате в обнимку с подушкой, желая произвести впечатление на Джона?
У стойки Джон вручил мне бокал, и я, проглотив содержимое буквально залпом, тут же потащила его на танцпол, даже не дав допить свое вино. Музыка стала еще быстрее, по лицу солиста побежали крупные капли пота, от которых уже посерел белоснежный воротничок его рубашки. Смокинг Джона я оставила на спинке первого попавшегося кресла: в разгоряченной танцами