– Куда бы ты ни направилась, твое место здесь.
Я с силой нажала на педаль, мотор взревел, и я под визг покрышек задом выехала с подъездной дорожки. Только потом мне пришло в голову, что точно так же я действовала и десять лет назад, когда Трипп впервые сказал мне эти слова.
Неделю спустя я стояла босиком на садовой дорожке. Пот стекал у меня по лицу и по спине, руки и ноги были облеплены землей, а чувствовала я себя, как баранья отбивная перед отправкой в гриль. Под ногтями у меня было черным-черно, а исцарапанная кожа горела. Одета я была в растянутую футболку и очень коротко обрезанные джинсы – короче даже, чем у само́й Дейзи Дьюк[32]. Вся моя одежда, которую я невесть зачем тащила сюда через всю страну, оказалась совершенно непригодна для работы в саду, и мне пришлось рыться в шкафах в поисках чего-нибудь подходящего. В конце концов я нашла свои старые шорты, которые были мне малы как минимум на размер. Верхнюю пуговицу я переставила и кое-как застегнула, но шорты все равно сидели на мне как на барабане, поэтому мне оставалось только молиться, чтобы они не лопнули или чтобы не разъехалась «молния». В довершение всего солнечные очки, которые я надела, постоянно сползали мне на самый кончик носа, и яркое солнце, от которого я отвыкла, слепило глаза.
Чувствовала я себя отвратительно. Правда, дрожь в руках почти прошла, приступы тошноты тоже повторялись все реже, но бессонница и кошмары меня едва не доконали. Недостаток сна, в свою очередь, привел к тому, что головные боли стали совершенно невыносимыми, и из-за этого я постоянно пребывала в состоянии крайнего раздражения.
Испустив тяжелый вздох, я наклонилась, чтобы выдернуть из земли очередной колючий сорняк.
– Симпатичные шортики, Козявка.
Выпрямившись, я повернулась и с упреком посмотрела на Томми, готовясь сказать ему пару ласковых, но вовремя прикусила язык. Выглядел он еще хуже меня: под глазами темные круги, волосы торчат, клетчатая ковбойка застегнута не на ту пуговицу. Что касалось джинсов, то они были столь грязны, что казалось, будто, ложась вечером спать, Томми не вешает их на стул, а просто ставит в угол рядом с растоптанными и донельзя грязными башмаками.
– Как идет посадка? – спросила я. С тех пор как брат начал засевать свои хлопковые поля, я видела его только ранним утром или поздним вечером, да и то не каждый день. Работы у него хватало: насколько я знала, все поля необходимо было засеять одновременно, чтобы хлопок созрел к одному и тому же сроку, пусть даже для этого приходилось работать по шестнадцать-восемнадцать часов в день. Однажды, давным-давно, дядя Эммет взял меня с собой в кабину трактора. Мотор ревел, машину трясло, но я чувствовала себя наверху блаженства – точно в колыбели, которую качает нежная и сильная рука. Когда я сказала об этом дяде, он ответил, мол, это потому, что я накрепко связана с землей, которую мои предки обрабатывали на протяжении поколений. Сейчас я вспомнила эти слова, вспомнила, как оставленные трактором длинные, ровные борозды представлялись мне руками предков, которые тянутся ко мне сквозь века, чтобы обнять и приласкать. И только когда я стала старше, мне начало казаться, будто те же самые руки хотят схватить меня, удержать, похоронить навсегда в ненавистной аллювиальной глине.
– Неплохо. Погода пока держится… – Прищурившись, Томми посмотрел на небо. Проследив за его взглядом, я заметила в вышине тонкие перистые облака, которые дядя Эммет называл «кобыльей гривой» и которые, как он нас учил, предвещали перемену погоды.
– Но только пока, – уточнил Томми. – Да и ветер поднимается.
– Ветер подул – урожай надул, – отозвалась я любимым присловьем дяди Эммета, и мы оба улыбнулись. Томми, впрочем, сразу же помрачнел снова.
– Не тот случай. – Он покачал головой. – Похоже, я смогу как следует отоспаться только после того, как соберу урожай.
– Подумаешь, еще каких-то пять месяцев!.. Ерунда какая! – попыталась я его подбодрить, а сама подумала, что брат нуждается в сне ничуть не меньше меня. Выглядел он, во всяком случае, едва ли не более измотанным.
– Что это ты вдруг взялась за прополку? – внезапно спросил Томми. – Я всегда думал, что ты – садовник-теоретик и терпеть не можешь ковыряться в земле.
– Так и есть, просто мне нужно было найти себе хоть какое-то занятие. Да и, честно сказать, мне до слез жалко смотреть, как бабушкин сад зарастает травой и сорняками.
Томми кивнул.
– А где мама?
– Там. – Я ткнула пальцем в сторону кухонной двери. – С Корой и Кло. Оказывается, Кора как раз сейчас занимается с группой школьников, которые находятся на домашнем обучении. Я поговорила с ней, и она согласилась подтянуть Кло по основным предметам, чтобы наша калифорнийская гостья смогла закончить учебный год здесь. А Кэрол-Линн… как бы смешно это ни звучало, но она тоже захотела заниматься вместе с девочкой. Насколько мне известно, на сегодняшнее утро у них запланирован разбор предложений. К счастью, Кора не возражает, а Кэрол-Линн это может быть даже полезно – может быть, у нее в голове что-нибудь сдвинется в нужную сторону.
Лицо Томми стало серьезным.
– Я ведь уже говорил тебе, что память вряд ли к ней вернется. Время от времени мама может становиться прежней, но очень ненадолго. И даже если порой она говорит и действует так, словно полностью осознает, кто она такая и где находится, на самом деле это только иллюзия. Бо́льшую часть времени это совершенно чужой человек, который только похож на нашу мать и который довольно смутно припоминает, кто ты такая…
Наклонившись, я сжала в руке пучок сорной травы и дернула с такой силой, что комки земли полетели во все стороны как конфетти.
– Что ж, для нее это очень… удобно. Мне бы тоже хотелось подцепить какую-нибудь болезнь, чтобы не нужно было отвечать за прошлые ошибки.
– Ты считаешь – она сделала это намеренно? Ну, заболела Альцгеймером?.. – Голос Томми звучал хрипло, но очень серьезно, и в нем не было ни злости, ни упрека. Мой брат хотел только добраться до истины, хотя и делал это по-своему.
Я выдернула из земли еще один пук травы.
– Не знаю. Я вообще ничего не знаю, кроме того, что я не могу спать по ночам и что скелет, который откопали на нашем заднем дворе, принадлежит какой-то нашей родственнице. А еще я знаю, что потеряла все, к чему когда-то стремилась и чего хотела. Единственное, о чем я способна сейчас думать, – это о том, что одна маленькая таблетка могла бы решить все мои проблемы… – Дерг! Еще один сорняк полетел в кучу на дорожке. – Но я не могу позволить себе даже этого, потому что если я не перестану их принимать, Марк отнимет у меня Кло. – Дерг!.. – Вот почему я не знаю, имеет ли Кэрол-Линн какое-то отношение к своей болезни или нет. – Дерг!.. Дерг!.. Дерг!..
Томми некоторое время разглядывал поломанную калитку, словно прикидывал, как ее починить, потом заговорил, не глядя на меня:
– До того, как мама заболела, она постоянно спрашивала о тебе и придумывала все новые и новые способы тебя вернуть. Это Бутси сказала, что ты должна вернуться сама – по своей воле и на своих условиях. Но мама не хотела с ней соглашаться. Она… она продолжала упрашивать Бутси и меня съездить в Калифорнию и привезти тебя домой. Мама и сама бы отправилась, вот только водить машину она так и не научилась.
Он ненадолго замолчал, и я присела на травяной бордюр одной из клумб. Я лихорадочно подыскивала слова, которые заставили бы его замолчать, но слова не хотели приходить, словно и они были пленниками той самой тщетной надежды, которая бросала меня к окнам моей спальни каждый раз, когда я слышала, что перед нашим домом остановилась машина.
– Когда у мамы появились первые симптомы, она пришла ко мне. Мы говорили о тебе… Мама сказала – ты должна непременно узнать, что она никогда не переставала любить тебя и хотела бы, чтобы судьба подарила ей еще один шанс быть тебе заботливой, любящей матерью. Кстати, в этом вы с ней очень похожи… Вас не пугают неудачи: сколько бы раз вы ни падали, вы непременно встаете и начинаете все сначала.
«Только не в этот раз…» – подумала я, а вслух сказала:
– Боюсь, теперь уже слишком поздно, Томми. И десять лет назад тоже было поздно.
Брат долго молчал. Я даже решила, что он ушел, но когда я подняла голову, Томми по-прежнему стоял у калитки и смотрел на меня. Лицо его было усталым и покорным.
– Мне звонила Кэрри. Не знаю, кто дал ей мой телефон… впрочем, не важно. Она сказала, что ей очень нужна помощь для работы в архиве, и просила меня поговорить с тобой. Новая библиотека открывается в октябре, и Кэрри боится, что полки в информационно-историческом разделе окажутся пусты.
Я прищурилась. Очередной приступ мигрени сигнализировал о своем приближении резким сужением поля зрения.
– Ей действительно так нужна помощь или она просто ищет предлог лишний раз поговорить с тобой?
Томми неожиданно широко, по-мальчишески ухмыльнулся и снова стал похож на того старшего брата, который учил меня ловить рыбу и кататься на велосипеде. Он даже готов был играть со мной в куклы, лишь бы я поменьше думала о том, что наша мама снова уехала неизвестно куда.
– Наверное, и то и другое. – Томми пожал плечами. – Просто я подумал, что работа в библиотеке – это как раз то, что тебе нужно. Она поможет тебе успокоиться и решить, что делать дальше. Кроме того, ты же всегда любила писать… Кэрри сказала, что ищет человека, который мог бы вести в газете постоянную колонку и рассказывать читателям, как идет подготовка к открытию новой библиотеки. Ну что скажешь?.. По-моему, отличный вариант, от которого все только выиграют.
Обычно я не выносила, когда посторонние люди говорили мне, что нужно делать, – главным образом потому, что мои собственные идеи, как правило, оказывались никуда не годными. Теперь-то я понимала, что все, кто давал мне советы, просто хотели спасти меня от себя самой, но от этого было не легче.