Хотела бы я знать, как далеко от Миссисипи мне нужно уехать, чтобы наконец забыть те места, откуда я родом. Мои воспоминания о доме подобны реке, и я трачу очень много времени и сил, сражаясь с течением, которое несет меня назад к родным берегам.
Две из наших девчонок снова беременны. В лагере есть дети – человек десять малышей. Они бегают и играют между палатками – голышом, потому что так повелела мать-природа. Мне пока везет. Честно говоря, я никогда не думала о том, чтобы завести ребенка, но иногда, когда я смотрю на девчонок, которые укачивают своих малышей, я невольно спрашиваю себя, каково это – держать на руках крошечное живое существо, в котором воплотились все твои мечты и надежды и которое принадлежит тебе одной. Иногда я гадаю, неужели и Бутси когда-то испытывала ко мне что-нибудь подобное, или я была для нее только еще одним помидорным кустом в ее саду – кустом, который нужно было как можно скорее выдернуть и сжечь, пока разъедающая его болезнь не поразила здоровые растения.
Ноябрь, 1964
Я снова в Миссисипи. Весь последний месяц я кашляла не переставая, так что в конце концов Хайрам дал мне денег на врача, но вместо этого я купила билет на автобус. Вообще-то, я не так часто болею, но если уж это случилось, мне нужно только одно: моя кровать в моей комнате в моем доме, и чтобы Матильда приносила мне куриный бульон, а Бутси клала мне на лоб свою прохладную ладонь.
В автобусе я оказалась через проход от какой-то женщины, которая косилась на меня каждый раз, когда я начинала кашлять. А может, от меня просто воняло. В последнее время я мылась довольно редко – только в туалетах при бензозаправках, так что она, возможно, была не так уж не права. И все равно чертова ханжа мне не понравилась!
От автобусной станции меня подвез какой-то старик. Он ехал на похороны брата в Билокси в обычном фермерском пикапе, который насквозь провонял навозом – должно быть, поэтому он не обратил внимания на запах. Никаких денег он с меня не взял и вообще был довольно любезен. Высаживая меня на шоссе перед поворотом на длинную подъездную аллею, ведущую к нашему дому, старик пожелал мне всего хорошего и укатил. Наверное, если бы я попросила, он подвез бы меня к самым дверям, но я не стала его просить. Я помнила, что окна Бутсиной спальни выходят прямо на дорожку, и не хотела, чтобы она заранее меня увидела, потому что тогда она могла бы попросту не впустить меня в дом.
А этого я бы, наверное, не пережила.
Сначала, впрочем, я подошла к моему кипарису – мне хотелось убедиться, что мое дерево меня узна́ет. Я присела у корней и сразу почувствовала, что я дома. Мне стало так хорошо, что я незаметно задремала. Там меня и нашла Бутси. Дядя Эммет перенес меня в большую черную кровать в ее комнате и позвал врача, который сказал, что у меня воспаление легких.
Какое-то время я побуду дома. По крайней мере, до тех пор, пока мне не станет лучше. Но я не останусь, я знаю это точно. Подобное просто не в моем характере. А может, все дело в том, что я слышала, как Бутси плакала под дверью моей спальни, когда она думала, что я сплю. Вероятно, в отношениях матерей и дочерей есть что-то, что заставляет их видеть друг в друге только дурное. Или это что-то глубоко внутри заставляет меня причинять Бутси такую же боль, какую она причинила мне? Не знаю. Хотелось бы думать, что это не так, но кто знает…
Когда я немного отлежалась, Бутси снова рассказала мне историю своей матери – моей бабки, которая погибла во время наводнения 1927 года. По ее словам, когда моя мать уезжала из дома, она уже знала, что дамбы прорваны, но все равно прыгнула в машину и помчалась. Своей подруге она сказала, что ей непременно нужно добраться до Нового Орлеана, но в чем дело, не объяснила. А еще она поручила подруге свою дочь, то есть Бутси, которая тогда была совсем крохой. Скорее всего, это спасло Бутси жизнь, и все равно она всю жизнь спрашивала себя, почему мать не взяла ее с собой.
Эта история заставила меня задуматься. Я даже попыталась представить себе нашу могучую Миссисипи, которая взломала установленные людьми преграды и пошла крушить все вокруг. Может, в этом все дело?.. Я имею в виду – в постоянном ощущении, что твоя судьба вовсе не твоя и что ее определили вещи и события, происшедшие задолго до твоего рождения?
Но когда я попыталась поговорить об этом с Бутси, она только улыбнулась и сказала, что я должна дождаться, пока сама стану матерью. Мол, тогда я пойму, что на самом деле мою судьбу определяют те, кто еще не родился.
Она не права. А значит, мне снова придется разбираться во всем самой. Засыпая, я изо всех сил старалась понять, что́ это было – то, что я искала и от чего пыталась убежать. Ответа я так и не нашла, но мне кажется, это не имеет особого значения. Все равно я снова уеду. Должна же я доказать Бутси, что сама определяю собственную жизнь и что у меня достаточно сил, чтобы плыть против течения.
У меня свой путь, и я обязательно его найду.
Глава 24
Аделаида Уокер Боден. Индиэн Маунд, Миссисипи. Май, 1924
Сара Бет вела машину с такой скоростью, что встречный ветер так и норовил сорвать с наших голов платки и растрепать волосы. Поля вдоль дороги были покрыты нежной порослью хлопковых побегов и напоминали головы стариков – лысых, с редким пушком на макушках. «Фермерский альманах» предсказывал благоприятный для выращивания хлопка сезон, и дядя Джо, предвкушая обильный урожай, пребывал в отличнейшем настроении. Его настроение передалось и нам, и только Уилли не радовался. По большей части мой кузен был раздражен и, мечась по дому, ворчал что-то насчет «упущенных финансовых возможностей», которые, по его словам, снова оказались погребены в земле, которая могла бы принести нам богатство, а принесет только хлопок, который еще нужно продать.
По секрету Уилли сказал мне, что ему нравилось учиться в университете только потому, что благодаря этому он мог на законных основаниях пропускать посевную и уборку. Правда, сейчас он закончил учебу и жил дома, но в поле по-прежнему не работал, так как почти сразу получил должность в банке мистера Хитмена. Сара Бет клялась, что она здесь ни при чем и что ее отца и Уилли связывают общие деловые интересы, но лично я не могла себе даже представить, что это могут быть за интересы. Наши семьи не имели ничего общего; мы даже ходили в разные церкви, а мистер Хитмен и мой дядя были едва знакомы, и все же факт оставался фактом: каждое утро Уилли надевал свой щегольской костюм (жилет, галстук и отглаженный платок в нагрудном кармане), садился в машину и ехал на работу в банк. «Тоже мне – работа: бумажки с места на место перекладывать!» – ворчал дядя, но Уилли только посмеивался.
И почти каждый вечер мой кузен заезжал за Сарой Бет, и они вместе отправлялись на танцульки. Мы с Джоном тоже иногда ездили с ними, но не так часто и только в такие места, которые он считал достаточно приличными. Владельцы этих заведений хорошо знали Джона; они называли его по имени и никогда не брали с нас денег за спиртное. Джон утверждал, что раз он не платит за напитки, следовательно, он не совершает ничего противозаконного, и полиция не может его арестовать. Говоря это, Джон многозначительно подмигивал, а Уилли салютовал ему бокалом и опрокидывал в себя очередную порцию джина или виски с таким видом, словно они что-то праздновали.
Несколько раз Уилли уходил с танцев раньше нас. В таких случаях Сара Бет очень злилась, но он ссылался на какую-то деловую договоренность и исчезал, а возвращался поздно ночью, когда я давно лежала в постели, – а иногда и под утро. Я часто слышала, как он прокрадывается в дом перед самым рассветом. Ступеньки на черной лестнице тихонько поскрипывали под его шагами, и я догадывалась, что это он, потому что вместе с ним в дом вползал горьковатый запах костра.
Однажды я спросила Уилли о его ночных похождениях, и он ответил, что посещает политические собрания, на которых вместе с другими прогрессивно настроенными горожанами обсуждает вопрос о том, как сохранить справедливость в мире, в котором справедливости почти не осталось. Когда я потребовала разъяснений, кузен поцеловал меня в лоб и сказал, что пытается сделать наш город и его окрестности более безопасными для Сары Бет и для меня. Напоследок он предупредил, чтобы я никому об этом не рассказывала, в особенности тете Луизе и дяде Джо. Их интересы, сказал Уилли, ограничиваются видами на урожай и воскресными походами в церковь; таков их маленький мирок, в котором они чувствуют себя счастливыми, так что не стоит посвящать их в сложные проблемы современной жизни, в которых они все равно не разбираются.
Меня этот ответ вполне устроил – я и сама думала примерно так же. Лишь одна вещь продолжала меня смущать, и я спросила, можно ли рассказать обо всем Джону, который рано или поздно станет моим мужем, а мне казалось неправильным, что я должна что-то от него скрывать. Уилли, однако, только рассмеялся и в свою очередь спросил: кто, по моему́ мнению, снабжает спиртным участников ночных собраний? На это мне было нечего сказать; я только улыбнулась, сделав вид, будто все поняла, но внутри у меня все похолодело. Похоже, Джон считал, что между мужем и женой могут быть секреты, поскольку о своем побочном бизнесе он мне ни словечком не обмолвился, и я твердо решила, что постараюсь расспросить его обо всем еще до свадьбы. Я была уверена, что Джон любит меня по-настоящему и что никакие мои слова не заставят его меня разлюбить, и все же я колебалась. Слишком сильно раскачивать лодку я не хотела, боясь, что в процессе выяснения отношений на свет могут выплыть кое-какие неприглядные факты уже из моей биографии – факты, которые заставят Джона подыскать себе девушку, которая была бы более достойна его любви.
Сара Бет несколько раз нажала клаксон, пытаясь обогнуть запряженный мулом молочный фургон. Бедное животное, напуганное резкими звуками и ревом мотора, прыжками бросилось в кювет, увлекая фургон за собой. Проклятий возчика я не слышала, зато видела, как он грозил нам кулаком, пока не пропал в облаках поднятой нашими колесами пыли. Машина у Сары Бет была новая – более мощная и с откидным верхом. Предыдущую она разбила, и отец сразу же подарил ей это механическое чудо, в которое Сара буквально влюбилась. Она называла его «кабриолет» (что бы ни означало это слово) и почти никогда не поднимала клеенчатый верх, уверяя, что только в открытой машине можно по-настоящему прокатиться с ветерком. Мне же новая машина нравилась куда меньше, во-первых, потому, что во время каждой такой прогулки мне приходилось прилагать поистине титанические усилия, чтобы моя прическа не превратилась в подобие вороньего гнезда, а во-вторых, любая поездка в открытой машине заканчивалась тем, что у меня на носу прибавлялось веснушек. В довершение всего в новом авто не было «тещиного места», и Матильде приходилось ездить на заднем сиденье, где она, окаменев от страха, мертвой хваткой вцеплялась в ручки и дверцы (пружинный диван был слишком мягким, и девочка боялась, что на очередном ухабе ее попросту выбросит из салона). Сегодня Матильда снова была с нами – миссис Хитмен поручила ей сделать покупки в мясной и бакалейной лавках. По-моему, она ужасно боялась, что служанка попытается сжульничать, поскольку каждому владельцу лавки она написала подробную записку с перечнем необходимых продуктов и просьбой записать их стоимость на счет Хитменов. Я-то в честности Матильды не сомневалась, но у миссис Хитмен имелось, по-видимому, собственное мнение.