Кло взглянула на меня так, словно я только что предложила ей раздеться догола и начать с криками носиться вокруг стола миссис Шипли, но я лишь кивнула, чтобы еще раз подтвердить сказанное. Пока девочка обдумывала мои слова, я пошла проверить, как Кэрол-Линн справляется со своей работой. Вернувшись, я снова села за стол и принялась перебирать лежащие передо мной газеты. На Кло я не смотрела, однако какое-то время спустя я услышала, как она с театральным стоном потащила из ящика газетную подшивку.
Три часа спустя я почувствовала, что больше не могу. Мои глаза слезились от напряжения, спина затекла, а пальцы и подбородок, который я машинально потирала, оказались испачканы черной типографской краской. Увы, за это время я успела разобрать содержимое всего двух ящиков.
С трудом сдержав болезненный стон, я выпрямилась и посмотрела на Кло. Девочка лежала на полу на животе и болтала в воздухе ногами, с головой уйдя в подшивку газет за 1963 год. Голодные спазмы в желудке, которые мы обе почувствовали примерно час назад, прошли после того, как мы тайком съели по горсточке миндальных орехов, и теперь Кло чувствовала себя просто отлично. Она, правда, сумела разобрать не больше половины своей коробки, но только потому, что, прочтя какой-нибудь кричащий заголовок, невольно увлекалась и начинала вчитываться в саму статью. Потом ее внимание привлекала соседняя статья, так что она не останавливалась, пока не прочитывала всю газету целиком – включая страницу рекламных объявлений. Одернуть Кло я не решалась, поскольку на моей памяти это был едва ли не единственный случай, когда она сосредоточилась на чем-то кроме гранж-рока[34], мальчиков и собственного мобильного телефона.
Впрочем, за эти три часа мы сумели набрать целую стопку статей, которые показались нам заслуживающими внимания и в то же время относились к разным эпохам из истории штата. Лично мне больше всего запомнилась статья о предполагаемой сделке с дьяволом, которую известный блюзмен Роберт Джонсон заключил с врагом рода человеческого, когда пожелал стать гитаристом-виртуозом. Не лишенными интереса мне показались и несколько сообщений о лагерях военнопленных, которые действовали в наших краях в годы Второй мировой войны, а также материал об эпидемии желтой лихорадки 1888 года, в результате которой наша Дельта едва не обратилась в безлюдную пустыню. Несмотря на активное сопротивление Кло, я также включила в избранные материалы статью о знаменитых «гамбургерах-утопленниках»[35], которые можно было попробовать только в давно прекратившем свое существование итальянском ресторанчике «Лабелла» рядом с железнодорожным вокзалом Индианолы. Таким образом, уже в первый день работы я накопила для своей колонки достаточно материалов, которые к тому же покрывали довольно продолжительный исторический период от появления первых газет и до наших дней.
Поднявшись из-за стола, я с наслаждением потянулась и уже готова была объявить перерыв на обед, когда мой взгляд упал на газету, лежавшую сверху в ящике Кло. Выхватив ее оттуда, я еще раз перечитала заголовок, набранный большими жирными буквами:
«МИССИСИПИ РАЗБУШЕВАЛАСЬ:
ДАМБЫ ПРОРВАНЫ В 145 МЕСТАХ. ЗАТОПЛЕНО 16 000 000 АКРОВ ЗЕМЛИ В 7 ШТАТАХ. 500 ЧЕЛОВЕК ПОГИБЛИ!»
Этого оказалось достаточно, чтобы я вспомнила водяной след на стене в нашем доме. Бросив взгляд на верхнюю строку газетного листа, я увидела дату: 22 апреля 1927 года. Пожалуй, Большое наводнение могло стать самой подходящей темой для моей первой колонки. Не то чтобы мне так хотелось ее вести, однако на всякий случай следовало быть готовой – так я думала, перебирая оставшиеся в коробке газеты. Мне повезло – я нашла еще три номера за двадцать седьмой и двадцать восьмой годы, а также один номер от тридцать седьмого года, когда отмечалась десятилетняя годовщина Большого наводнения. Вытащив газеты из коробки, я отложила их в сторону, чтобы взяться за них, когда мы вернемся.
– Мы идем обедать, так что заканчивай побыстрее, – сказала я Кло. – А я пока пойду проверю, как успехи у Кэрол-Линн.
Честно говоря, никаких особых успехов от матери на самом деле не ожидала. Я навещала ее уже несколько раз и каждый раз видела, как она раскладывает фотографии на столе, точно карточный пасьянс, или бесцельно фланирует от стены к стене. В один такой приход я застала Кэрол-Линн спящей на полу между двумя стеллажами. Миссис Шипли пару раз водила ее в туалет, но в основном следила только за тем, чтобы мать не выбрела за пределы подвального хранилища.
Остановившись возле стола, на которых Кэрол-Линн разложила стопки фотографий, я попыталась обнаружить в них какую-то систему, но не преуспела. Быть может, какой-то порядок и подразумевался, но мне он не был внятен, и я сказала матери:
– Ты говорила, что проголодалась. Пойдем обедать?
Кэрол-Линн подняла голову (она была занята тем, что раскручивала на столе какой-то снимок, то и дело щелкая его по одному из уголков коротко подстриженным ногтем, отчего плотный, чуть скрученный картон начинал вращаться наподобие волчка или пропеллера) и с недоумением уставилась на меня, словно я вдруг заговорила с ней по-китайски. Секунду спустя ее лицо прояснилось, а брови, наоборот, сосредоточенно сошлись на переносице.
– Да, пойдем. Пойдем обедать. А куда?
– Здесь на углу есть аптека, там продают сэндвичи и молочную болтушку. Думаю, Кло понравится.
Имя Кло не произвело на Кэрол-Линн никакого впечатления, и я торопливо поправилась:
– Я имела в виду Джо-Эллен. Она тоже идет с нами.
Мать неуверенно улыбнулась. Я уже знала эту улыбку – она появлялась, когда Кэрол-Линн, так сказать, «теряла нить», но не хотела этого показывать. Никакой попытки встать со стула она не предприняла, и я наклонилась, чтобы помочь ей подняться, – и тут мое внимание привлек снимок, который Кэрол-Линн крутила на столе.
Это был старинный черно-белый студийный фотопортрет маленькой девочки с прозрачными светлыми глазами (они вполне могли быть зелеными), которая сидела на атласном одеяле и улыбалась кому-то или чему-то, что находилось, по-видимому, за спиной фотографа. Крошечный пальчик был приподнят и указывал примерно в том же направлении, но вовсе не он заставил меня негромко ахнуть. На пальце я разглядела маленькое золотое колечко с половинкой сердца, на котором, кажется, было что-то выгравировано. Что – я так и не разглядела, хотя и поднесла снимок почти вплотную к глазам.
– Ты знаешь, кто это? – спросила я у Кэрол-Линн.
Она подняла на меня глаза, которые поразительно напоминали глаза ребенка на фотографии, и улыбнулась.
– Да. – Она постучала кончиком ногтя по снимку в том месте, где было кольцо.
– Кто же?
Кэрол-Линн еще раз взглянула на фото, а когда вновь посмотрела на меня, я увидела, что ее взгляд, за секунду до этого казавшийся кристально-ясным, затуманился и стал рассеянным, каким он был почти всегда.
– Ребенок, – проговорила она с крайне довольным видом, словно только что дала правильный ответ в школьном состязании по орфографии.
Я снова взяла в руки снимок, жалея, что не могу прочесть гравировку на кольце, а потом – пользуясь тем, что мать на секунду отвернулась, – спрятала его под рубашкой, ибо мне было совершенно ясно: сколько бы я ни клялась, что буду обращаться с ним очень осторожно, миссис Шипли ни за что не разрешит мне взять фото с собой. Конечно, можно было сделать с него ксерокопию, но меня это не устраивало. Мне нужен был только оригинал, а почему – я и сама не могла бы объяснить.
Потом мы попрощались с миссис Шипли и, договорившись, когда мы придем помогать ей в следующий раз, двинулись к лифту. Мне казалось, что спрятанная под рубашкой фотография вот-вот прожжет во мне дыру, и вовсе не потому, что мне было стыдно обманывать старую библиотекаршу. Я была уверена, что когда-то уже видела этот снимок, но никак не могла вспомнить, когда и при каких обстоятельствах это было, да и ребенок, запечатленный на нем, казался мне знакомым. Единственное, что я знала точно, – это то, что вовсе не он был похоронен на нашем заднем дворе. Как ни мало́ было кольцо на снимке, я все же разглядела, что это была другая его половинка – другая, а вовсе не та, что висела на цепочке на шее мертвой женщины.
Глава 27
Кэрол-Линн Уокер Мойс. Калифорния. Декабрь, 1976
Я только что нашла эту тетрадку на дне своего рюкзака, где она провалялась целых двенадцать лет! Наверное, даже хорошо, что все это время я не делала никаких записей, потому что об этих годах я мало что помню, а что помню – не стоит того, чтобы это записывать.
Теперь у меня есть ребенок, мальчик. Я назвала его Томми, потому что так называется песня моей любимой группы «Ху». Я тогда жила на ранчо где-то в Северной Калифорнии, и у меня было столько парней, что я даже не помню их имена. Имени отца Томми я тоже не помню, но это не беда. Зато я могу назвать своего сына как мне захочется, потому что он мой и только мой.
Именно из-за Томми я больше не колюсь и не курю «травку». Когда я забеременела, мне почти сразу стало очень плохо и все время тошнило, а парни на ранчо никак не могли подобрать подходящее лекарство. Пришлось добираться автостопом до ближайшего городка и разыскивать врача, который мог бы прописать мне какие-нибудь таблетки. Регистраторша в четвертом по счету врачебном кабинете, куда я обратилась, оказалась женой врача. Она сказала, что мой акцент кажется ей знакомым, и спросила, не с Юга ли я. Я сказала – да, и она ответила, что мы с ней земляки. В самом деле, она была родом из Итта-Бена, а это совсем близко от Индиэн Маунд.
То ли беременность так на меня подействовала, то ли я в самом деле была очень больна, однако при звуке ее голоса я сразу вспомнила дом и заплакала. Женщина позвала своего мужа, и он дал мне лекарство, от которого мне стало лучше. Когда я немного пришла в себя, он сказал, что ради ребенка я должна перестать принимать психостимуляторы, и добавил – мол, если, по моему мнению, я в состоянии завязать, то он готов дать мне работу: сидеть в приемной, заполнять истории болезни и вести картотеку. Когда я сказала, что умею печатать на машинке, врач ответил, что у него найдется для меня и такая работа и что ее как раз хватит, чтобы я могла расплатиться за стол и крышу над головой.