После церемонии мы с Джоном принимали поздравления, стоя на ступеньках церкви. Внезапно я заметила, что Сара Бет отделилась от толпы и в одиночестве направилась на заброшенное кладбище за церковью. Продолжая следить за ней краешком глаза, я невольно вспомнила день, когда мы с ней тайком пробрались на погост и обнаружили там могилы умерших в младенчестве братьев и сестер Сары. Подруга так и не рассказала мне, спросила ли она у матери, почему ее имени не оказалось в семейной Библии, и что́ та ей ответила. Сама я давно ее об этом не спрашивала – со дня нашего набега на кладбище прошло уже много лет, и теперь меня интересовали совсем другие вещи. Кроме того, мне нравилось думать, что мы с Сарой вышли из того возраста, когда нас могли всерьез занимать тайны и секреты, созданные нашим же детским воображением.
Анджело Берлини поздравил нас одним из первых. Он торжественно пожал Джону руку и произнес несколько слов, а мой новоиспеченный муж вежливо его поблагодарил. Я была, наверное, одной из немногих, кто не услышал в голосе Джона подобающей случаю сердечности, но Анджело это не смутило. Взяв мои руки в свои большие, теплые ладони, он дружески расцеловал меня в обе щеки.
– Вы сегодня просто очаровательны, дорогая миссис Ричмонд, – сказал он с улыбкой. – Лично мне еще не доводилось бывать на свадьбе людей, которые любили бы друг друга так же сильно, как вы с Джоном. Думаю, если бы это чувство можно было продавать в бутылках, я бы поместил ваши портреты на всех своих рекламных объявлениях.
Я тоже улыбнулась, очарованная его несколько эксцентричными манерами, не свойственными южанам. Потом я вспомнила, что он и впрямь итальянец, вспомнила историю его семьи – что́ он потерял и что пытался вернуть.
– Благодарю вас, мистер… благодарю вас, Анджело. Мы оба очень рады, что вы смогли приехать на нашу свадьбу.
Слегка приподняв бровь, Анджело покосился на Джона, потом повернулся и стал спускаться по недавно отремонтированной паперти.
Пока нас поздравляли мистер и миссис Пикок, я заметила, что Анджело Берлини тоже отправился на кладбище и, нагнав Сару, остановился с ней на одной из дорожек. Оба старательно делали вид, будто разглядывают вытесанные вручную могильные камни над могилами цветных, которые мы с Сарой обнаружили еще много лет назад. Губы обоих шевелились, и хотя друг на друга они не смотрели, мне показалось, что расстояние между ними уменьшается само собой, словно Сара и Анджело были двумя гранитными обелисками, которые под собственной тяжестью склоняются вершинами один к другому.
– У тебя прекрасное платье. И сидит превосходно! – сказала миссис Пикок, и я отвлеклась от созерцания Сары и мистера Берлини. – Я хотела бы изучить его крой к тому времени, когда придет пора шить свадебное платье для нашей Люси́. Правда, у нее пока даже кавалера нет, но это, конечно, только вопрос времени.
– Моя Марианна – настоящая волшебница во всем, что касается иглы и ножниц, – с гордостью добавил мистер Пикок. – Совсем как твой Джон… Я еще никогда не видел человека, который бы так хорошо разбирался в часовых механизмах. Большинству часовщиков приходится по много лет учиться, чтобы достичь такого же мастерства. Думаю, у твоего мужа это врожденное…
Я просияла, услышав слова «у твоего мужа». Неужели это случилось, и мы с Джоном – вместе? Мне и верилось, и не верилось.
– Большое спасибо, мистер и миссис Пикок. Мы очень рады, что вы пришли поздравить нас в этот замечательный день. Надеюсь, вы останетесь на прием?
Увидев следующего поздравляющего, я невольно напряглась. Это был Чаз Дэвис. Мой кузен в очередной раз разбил свой автомобиль и сказал, что приедет с одним из друзей, но мне и в голову не пришло спросить, с кем именно. После новогоднего приема у Хитменов, когда мне пришлось пригрозить, что я начну кричать, если Чаз не оставит Матильду в покое, я сталкивалась с ним уже несколько раз, но он ничем не показал, что помнит о том случае. От Джона я уже знала, что спиртное, если употреблять его в неумеренных количествах, иногда играет такие шутки, однако у меня не было полной уверенности, что Чаз действительно все забыл. Скорее всего, он просто притворялся. Как бы там ни было, каждый раз, когда я его видела, у меня по коже бежали мурашки, поэтому если мне становилось известно, что Чаз должен зайти к Уилли, я старалась напроситься в гости к Саре.
Сейчас, впрочем, Чаз в довольно изысканных выражениях поздравил нас обоих, после чего как ни в чем не бывало спустился по ступенькам вниз. И снова ни взглядом, ни намеком он не дал понять, что помнит о нашей стычке.
Прием был организован в моем доме – в странной желтой усадьбе с безумной башенкой наверху и молодым кедром в саду на заднем дворе. Этот кедр я посадила, когда была совсем крохой. Фактически тогда я только-только научилась ходить, но возиться с землей мне уже нравилось.
Еще до свадьбы, обдумывая нашу совместную жизнь, мы решили, что Джон переедет ко мне и мы до конца своих дней будем спать вместе в огромной старой кровати из черного дерева. В этой кровати появилась на свет я, а еще раньше – моя мать, а значит, здесь будут рождены и наши с Джоном дети. Насколько я знала, эта традиция, символизировавшая связь поколений через рождение, существовала в нашей семье очень давно; так поступали все женщины, носившие фамилию Уокер, и я не собиралась ее нарушать. Эта традиция казалась мне даже более важной, чем еще одна уокеровская причуда, заключавшаяся в том, что всех женщин в нашей семье рано или поздно поражала «бродячая болезнь». Тогда они срывались с места, чтобы какое-то время носиться по миру, словно подхваченные ветром листья, но потом обязательно возвращались в наш чудно́й желтый дом с башенкой. Лично я знала только одно исключение из этого правила: самая первая Уокер, которая и построила эту усадьбу, так и не вернулась из Нового Орлеана, куда она уехала, не выдержав трудностей жизни в суровом, необжитом краю, но я ее ничуть не осуждала. Мне казалось, что от нее нельзя требовать многого – ведь она была первой!
Возможно, думала я, меня тоже когда-нибудь потянет поглядеть, как живут люди в других штатах, но пока я никуда не собиралась. Мне было хорошо с Джоном, и если я и заглядывала в будущее, то не очень далеко. А в данный момент меня и вовсе занимал главным образом стол, накрытый в большой гостиной. Начищенное фамильное серебро сверкало так, что глазам было больно смотреть, звенел хрусталь, а на блюдах из тонкого фарфора громоздились пирамиды изящных чайных сэндвичей и печенья, которое тетя Луиза пекла несколько дней подряд. В большой чаше горел пунш, между тарелками были расставлены графины с лимонадом и фруктовым соком. На сегодня Хитмены одолжили нам Матильду, и это оказалось очень кстати: она была неутомима и очень нам помогла, когда надо было обслуживать гостей. Я, однако, подозревала, что родители Сары поступили так исключительно для собственного удобства: они оба настолько привыкли к услугам своей черной служанки, что, наверное, не сумели бы налить себе стакан воды без ее помощи. К счастью, на приеме было достаточно гостей, которые при необходимости могли подсказать им, как это делается.
– А вся эта посуда, серебро, фарфор… все это тоже взято напрокат у Хитменов? – спросил Джон, наклоняясь, чтобы поцеловать меня в щеку.
Я покачала головой.
– Нет. Все это теперь наше – твое и мое. Надеюсь, ты ничего не имеешь против того, чтобы есть из тарелок с монограммой «У»?.. Наше семейство очень гордится этим сервизом. Когда после падения Виксберга сюда пришли янки, они крали и ломали все, что только могли найти. Моей прабабке в те времена было шестнадцать. По совету своей черной няньки она натерлась соком каких-то ядовитых ягод, отчего у нее по всей коже пошли волдыри. Когда пришли янки, мой прапрадед спрятал все серебро, фарфор и хрусталь в ее перине, а врагам сказал, что у его дочери оспа. Янки испугались и не стали даже входить в дом… Семейная легенда гласит, что моей бедной прабабке пришлось пролежать на этом жестком ложе почти неделю, отчего у нее потом все тело было в синяках – до того она была нежная, но как видишь, дело того стоило. Одним словом, этот сервиз – настоящая реликвия, и не только семейная, но и историческая.
Джон рассмеялся.
– Я знал, что женюсь на девушке из семьи с традициями!
Я посмотрела на него. Наши взгляды на мгновение встретились, и я увидела в его глазах обещание. Я знала, что произойдет сегодня вечером, когда гости разъедутся, дядя и тетя отправятся в Галфпорт к друзьям, а мы останемся в доме одни. Наш медовый месяц… он обещал быть очень приятным. На пруду близ заброшенной плантации Эллиса Джон уже продемонстрировал мне маленький кусочек того, что меня ждет, и сейчас я почувствовала, как кровь быстрее побежала у меня по жилам, хотя Джон ко мне даже не прикасался.
– Нам… нам вовсе не обязательно жить здесь, – проговорила я, пристально глядя на него и взвешивая каждое слово. – Я уже говорила – мне все равно, где мы будем жить, лишь бы ты был рядом.
Джон улыбнулся, отчего в уголках его глаз появились лучики-морщинки.
– Это твой дом, Аделаида, и он мне очень нравится. И дом, и сад с огородом, и даже хлопковые поля… Твой дядя Джо сказал, что выращивать хлопок ненамного сложнее, чем кукурузу… – Он снова улыбнулся и кончиком пальца нажал мне на подбородок под нижней губой. – Думаю, я справлюсь – мне всегда нравилось возиться с землей. Кроме того, я могу и дальше ремонтировать часы. – Джон покачал головой. – То, что нам не нужно покупать собственный дом, означает только одно: день, когда я смогу открыть свой бизнес, приблизился еще немного. Вот увидишь, когда-нибудь даже Хитмены будут нам завидовать.
Мне так нравилось, как он произносит слова «мы», «нам», «наш», что я совершенно не заметила: Джон ни слова не сказал о своем «бизнесе» с Анджело Берлини. Насколько мне было известно, их деловые отношения оставались прежними, и я догадывалась почему. Джон пока не скопил достаточно денег, чтобы открыть собственную мастерскую по ремонту часов, поэтому сейчас он просто не мог порвать с Анджело и прочими. Решение остаться в нелегальном бизнесе далось ему нелегко, но я считала, что он поступает совершенно разумно. Да и мистер Берлини, зная, что рано или поздно Джон все равно оставит это небезопасное занятие, мог подготовиться заранее и подыскать на его место нового человека.