На самой нижней полке, впрочем, никаких книг не было с самого начала. Там пылились старые фотографии, некоторые в рамках, некоторые – без. Даже не глядя, я могла бы перечислить большинство из них: в частности, на полке хранились снимки Томми в бейсбольной форме (бейсболом он увлекался в старшей школе и даже входил в сборную графства), а также фото его собаки, которая была у него в детстве. Она умерла от старости, когда я была еще маленькой. Для Томми это стало настоящей трагедией: с тех пор он и слышать не хотел о том, чтобы завести новую псину.
Были там и наши с Триппом фотографии, сделанные на «последнем звонке» в младшей школе и на выпускном балу в старшей. Трипп был моим официальным кавалером на обоих мероприятиях, но исключительно потому, что кандидатов на это место было слишком много, поэтому, только пойдя на выпускные с Триппом, я могла бы танцевать и кокетничать со всеми мальчиками подряд. Сейчас, вспомнив об этом, я невольно поморщилась.
Обнаружила я на полке и наше с Томми детское фото, где мы в купальных костюмах позируем на пляже в Билокси. Томми на нем было лет двенадцать, я же выглядела совсем крохой, поэтому не было ничего удивительного в том, что я не помнила ни фото, ни даже поездки на пляж. Увидела я его, только когда убирала на полку фотографию Бутси в широкополой панаме, которую я нашла в сарае с инструментами, когда пыталась реанимировать сад. Кроме шляпы, на бабушке было набивное ситцевое платье с цветочками и старые, но вполне приличные закрытые босоножки. Никаких перчаток – Бутси никогда не надевала их для работы в саду, утверждая, что ей, мол, необходимо прикасаться к растениям голыми руками, чтобы лучше понять, чего они хотят и в чем нуждаются. В детстве я в это верила, да и как было не поверить?.. На фотографии Бутси держала в руках один из своих призовых помидоров – такой большой, что современные селекционеры обзавидовались бы, а на заднем плане стояли высоченные подсолнухи размером с тележное колесо каждый. Их головы были повернуты в сторону солнца – совсем как у загорающих на пляже девчонок.
Честно говоря, я совершенно забыла о подсолнухах, а ведь Бутси их очень любила – любила окружать себя их яркими, жизнерадостными соцветиями. Сколько я себя помнила, на столе в кухне, а иногда даже в гостиной, всегда стояли в вазе желтые и оранжевые подсолнухи. Бутси утверждала, что эти цветы с самого утра настраивают ее на бодрый лад. Надо будет спросить у Томми, подумала я, вдруг у него где-то есть семена подсолнухов. Впрочем, если нет, купить их большой проблемы не будет.
Немного сдвинувшись к краю кровати и вытянув шею, я сумела разглядеть на полке фотографию, о которой только что вспоминала. Даже в полутьме я ясно различала миловидное, еще молодое лицо и любящую улыбку Бутси. Потом я увидела ее глаза – и вздрогнула. Несколько минут я сидела неподвижно, думая, что мне почудилось, потом встала, достала с полки снимок и поднесла его к свету лампы, чтобы рассмотреть получше и сравнить с фотографией из библиотеки. Даже в неярком свете настольного светильника лица Бутси и неизвестного ребенка показались мне идентичными – естественно, с поправкой на возраст. Возраст, впрочем, не имел большого значения: когда-то я читала, что размер глаз у человека практически не меняется от рождения до смерти, то есть и у ребенка, и у взрослого глаза должны быть одинаковыми. Сейчас передо мной лежало блестящее подтверждение этой теории. Правда, у моей бабушки кожа вокруг глаз была покрыта морщинами, и все же я ни на секунду не усомнилась, что на обеих фотографиях запечатлен один и тот же человек.
Стараясь ступать как можно тише, я спустилась на первый этаж, держа в руках фотографию ребенка. Мне посчастливилось вовремя поймать дверь, прежде чем сквозняк успел с грохотом захлопнуть ее позади меня, и не налететь на тумбочку в прихожей, которой не было здесь в моем детстве. Наконец я добралась до гостиной, включила верхний свет и пару настольных ламп, а потом достала из шкафа несколько старых альбомов с фотографиями, которые скопились у Бутси за всю жизнь. В самых старых альбомах фото вставлялись в специальные полукруглые прорези или приклеивались бумажными ярлычками, благодаря чему заглянуть на обратную сторону снимка и прочесть то, что там написано, было сравнительно легко. Более современные альбомы были так называемыми «магнитными», хотя на самом деле снимки в них засовывались под пленку, удерживавшуюся с помощью клейкого слоя. За много лет клей высох, так что теперь достать снимок, не повредив его, было практически невозможно.
Впрочем, недавние альбомы интересовали меня в значительно меньшей степени, тем более что они больше чем наполовину были заполнены фотографиями, на которых я и Томми представали перед фотографом с разными стрижками, с зубными брекетами разных систем, с разнообразным расположением прыщей на лицах. Пока мы были маленькими, Бутси буквально не выпускала из рук фотоаппарата, и наших снимков в альбомах (и не в альбомах тоже) было чересчур много. Пожалуй, если бы эти альбомы рассматривал посторонний человек, у него могло бы создаться впечатление, будто мы с братом росли круглыми сиротами, поскольку никаких взрослых на фотографиях не было.
Я, однако, помнила, что где-то в самых старых альбомах должны быть фотографии Бутси в детстве. И действительно, среди множества страниц с портретами людей, которых я не знала, мне попались один-два снимка Бутси, где она стояла рядом с высоким, красивым мужчиной с грустным взглядом. Это был ее отец и, следовательно, мой прадед. Фотографий Бутси с матерью в альбомах не было, но меня это не удивило: я помнила, что она погибла в тот же год, когда моя бабушка родилась.
Страницы я листала довольно быстро, пока не наткнулась на пустой разворот в самой середине одного из самых старых альбомов. На сером картоне остались даже ярлычки, с помощью которых фотографии когда-то были приклеены, но самих снимков нигде не было, хотя я перевернула альбом и несколько раз встряхнула. Судя по не выцветшему следу на одной из страниц, исчезнувшее фото было почти такого же размера, как и снимок из библиотеки.
Положив альбом на колени, я попыталась просунуть уголки фотографии под ярлычки и нисколько не удивилась, когда размер в точности совпал. Увы, о том, что за снимок был когда-то на странице напротив, мне оставалось только гадать.
Но окончательно я убедилась, что не ошиблась, только когда перевернула страницу и увидела фотографию, на которой был изображен тот же самый ребенок – правда, запечатленный немного в другой позе, чем на снимке из архива, но это был тот же самый ребенок. Даже одежда на малышке была та же, и я решила, что эти фотографии были сделаны в городской фотостудии в один и тот же день. Ну да, конечно, вот и кольцо с колечком, надетое на пухлый короткий пальчик… Так вот откуда у меня ощущение, будто кольцо мне знакомо! В детстве я десятки раз перелистывала этот альбом, я видела это кольцо и в то же время – не видела. Потом я о нем забыла и вспомнила только тогда, когда Трипп показал мне кольцо, которое он извлек из могилы. Оно подстегнуло мою память, но не настолько, чтобы я смогла вспомнить сразу…
Осторожно приподняв снимок, я прочла надпись на обратной стороне, хотя уже знала, как зовут этого ребенка. Бутси Уокер Ричмонд… Интересно, подумала я, возвращаясь на пустую страницу, как и почему один из портретов Бутси попал в газетный архив. И что было на втором снимке?.. Аккуратно поместив фото в альбом, я закрыла его и убрала на место, а сама свернулась на софе у окна, подобрав ноги. Глядя в светлеющее небо в ожидании утра, я незаметно для себя уснула и не видела, как начал стремительно розоветь восточный край небосвода.
Стоя на коленях на мягкой земле и поминутно поправляя сползавшую мне на самый нос старую панаму Бутси, я орудовала совком, размечая будущие грядки. Кэрол-Линн, скрестив ноги, сидела неподалеку и, держа на коленях второй совок, внимательно наблюдала за моими манипуляциями. Кло с книжкой на коленях устроилась в одном из садовых кресел и читала нам вслух ксерокопии статей, сделанные для нас миссис Шипли. Прислушиваясь краем уха к ее чтению, я потянулась к кружке с остатками кофе, стоявшей на крышке шляпной картонки, которую Кло повсюду таскала с собой. За утро это была уже моя четвертая кружка, однако свежей и бодрой я себя не чувствовала, хотя после бессонной ночи проснулась довольно поздно. С Томми, которого я собиралась попросить воспользоваться его лупой часовщика и попробовать прочесть гравировку на запечатленном на фотографии кольце, я, естественно, разминулась. Теперь он должен был вернуться только поздно вечером, и надо признаться, что эта вынужденная задержка не добавила мне хорошего настроения, тем более что виновата в ней была я сама.
– А-а, кажется, я нашла, о чем ты могла бы написать в своей колонке! – завопила Кло, размахивая ксерокопиями статей. – Это настоящая сенсация!
Не вставая с колен, я кое-как разогнула затекшую спину и повернулась к девочке:
– И что же ты нашла?
– Ты знала, что президент Кеннеди был убит?
Сначала я решила, что Кло шутит, но отбросила эту мысль, когда увидела выражение ее лица. Взгляд у нее был такой, словно она только что узнала, что Джастин Бибер – это девушка.
– Да, я что-то такое слышала, – призналась я.
– Так вот, когда об этом передали по телевидению, один чувак упал мертвым, представляешь? Наверное, он был настоящим фанатом.
– Ну и что? – внезапно вмешалась Кэрол-Линн. – Когда об этом услышал мой дядя Эммет, с ним случился инсульт. После этого он до конца жизни подволакивал ногу. – С этими словами мать вонзила свой совок в землю и повернула именно так, как я ей показывала.
– Ты… помнишь? – мягко спросила я. – Помнишь времена, когда Кеннеди был президентом?
Кэрол-Линн уставилась на торчащую из земли ручку совка, словно не знала, что делать дальше.
– Когда его убили, это действительно было очень печально. Настоящая трагедия. Я услышала про убийство на автовокзале. Мы были там с Джимми. – Она улыбнулась, словно только что выиграла приз на каком-то шоу, первой из участниц припомнив имя и фамилию давно забытого политического деятеля. – Об этом передавали по радио и по телевидению тоже. Многие пассажиры плакали. Я это точно помню.