овые семена вполне могут дать кое-какой урожай… если только удастся быстро починить сеялку. Я и вернулся-то только потому, что мне понадобился кое-какой инструмент, которого не оказалось у меня в машине.
Я кивнула, припомнив, как дядя Эммет говорил нам, что бо́льшую часть своего времени фермеры тратят на ремонт машин и механизмов, поскольку починить забарахливший агрегат часто бывает проще, чем найти деньги на покупку нового.
Томми истолковал мое молчание по-своему.
– Ничего, если все будет нормально, на будущей неделе я возьму Кло с собой, когда полечу опрыскивать хлопчатник от вредителей. Насчет самолета я уже договорился.
– Значит, едем на рыбалку! – сказал Трипп и потер руки. – Маленькая мисс Кло и не заметит, как мы превратим ее в настоящую южанку.
– Желаю тебе всяческих успехов, – с иронией заметила я и фыркнула, представив себе Кло в черной футболке с портретом Мэрилина Мэнсона, в коротеньких джинсовых шортах и ковбойских сапогах, облепленных навозом. Я, однако, уже заметила, что девочка перестала подводить глаза черным. Это началось после того, как однажды утром – прямо за завтраком – Кэрол-Линн неожиданно перегнулась через стол и, не говоря ни слова, принялась стирать лайнер с лица Кло влажной салфеткой. С тех пор девочка не пользовалась своей любимой косметикой, но я не знала, сколько времени пройдет, прежде чем она вспомнит о том, что черная подводка – это круто. Впрочем, в последние недели ее время было полностью заполнено школьными занятиями и разного рода заданиями, которые предлагала ей Кора, а я всячески поддерживала, так что Кло было нелегко выкроить хотя бы десять минут, чтобы сесть перед зеркалом и от души раскраситься. И все же в глубине души я подозревала, что она перестала краситься, потому что это не нравилось Кэрол-Линн, – подозревала и не без горечи вспоминала свои многочисленные попытки объяснить Кло, что подобный грим ей не идет и что краситься подобным образом – вульгарно. В ответ на все мои увещевания девочка лишь враждебно смотрела на меня исподлобья и продолжала изводить тонны туши и сотни карандашей, выводя вокруг глаз черные круги. Почему же тогда она послушалась Кэрол-Линн?.. Или Кло было нужно, чтобы о том, о чем говорила я, сказала ей чья-нибудь мать?..
– У меня кое-что есть для вас, – сказала я, поворачиваясь к шерифу. – Я собиралась сама вам звонить, но прежде я хотела показать эту вещь брату… В этом смысле получилось очень удачно, что вы оба сегодня здесь. Может быть, вы пока подниметесь к Томми в мастерскую, – добавила я. – Я подойду через минуту.
С этими словами я бросилась в дом и, ворвавшись в свою спальню, схватила фотографию Бутси. Я так волновалась, что на обратном пути едва не сверзилась с лестницы и лишь чудом успела схватиться за перила. Через минуту, как и обещала, я уже стояла на пороге часовой мастерской брата.
Трое мужчин сидели вокруг верстака на зеленых школьных стульях, напоминая Гулливеров в стране лилипутов. Похоже, подумалось мне, мы все здорово выросли с тех пор, как закончили школу, а может быть, это школьный совет в целях экономии закупил стулья поменьше.
Когда я вошла, все трое поднялись. Трипп уступил мне свое место, а сам принес из угла трехногий табурет и с опаской его оседлал.
Я поблагодарила и села.
– Откуда у тебя еще два стула? – спросила я Томми. Когда я была в мастерской в прошлый раз, стул здесь был только один, да и брат, рассказывая мне, как он ему достался, употреблял единственное число.
Томми ответил, старательно отводя глаза:
– Кэрри дала. Она сказала – у нее есть пара лишних. Мол, она схватила их из жадности, когда раздавали школьное имущество, но они ей не пригодились, поэтому если они мне нужны, я могу приехать и забрать.
– А когда ты приехал, она пригласила тебя поужинать, потому что у нее чисто случайно нашелся лишний кусок мясного рулета и несколько кукурузных лепешек? – сказал шериф Адамс и подмигнул мне.
Лицо Томми, и без того обожженное солнцем, покраснело еще больше.
– Мне просто нужны были стулья…
Трипп выпрямился, и табурет под ним опасно скрипнул.
– Вот как? – весело переспросил он. – А разве не ты согласился тренировать бейсбольную команду младшей лиги, в которой занимается маленький Бо? Хотел бы я знать, ты хоть раз брал в руки мяч с тех пор, как закончил школу?
Томми посмотрел на часы.
– Мне пора возвращаться, хлопок ждать не будет. Давайте займемся делом, и я поеду.
– Так уж и быть… – Я протянула фотографию Бутси шерифу. – Вчера моя мать нашла этот снимок среди уцелевших материалов городской библиотеки, которые мы разбирали на общественных началах. Здесь запечатлена моя родная бабка, которая родилась в 1927 году. Насколько я понимаю, в библиотеку фотография могла попасть из архива какой-то газеты, когда редакция перебиралась в меньшее помещение и хранить архивные материалы стало негде, – пояснила я. – Не исключено, что когда-то этот снимок был использован в качестве иллюстрации к какой-то газетной статье, но к какой – я пока не знаю. Нам она еще не попадалась.
Я хотела, чтобы шериф сам заметил кольцо на пальце ребенка, и он меня не разочаровал.
– Это то же самое кольцо, что Трипп нашел в могиле? – спросил он, пристально глядя на меня.
– Либо то же самое, либо его вторая половина, поскольку кольцо, скорее всего, наборное. На фотографии букв не разобрать, вот почему я подумала, что, быть может, Томми сможет прочесть слова, если возьмет свою самую сильную лупу.
Брат поднялся и, взяв у шерифа фотографию, положил на верстак, потом щелкнул какими-то кнопками, и из укрепленных под потолкам ламп на столешницу хлынул поток голубоватого света. Открыв один из ящиков, Томми достал оттуда что-то вроде обычных очков, но с очень толстыми круглыми стеклами. Приготовив карандаш и блокнот, он надел очки и склонился над столом. Некоторое время он двигал фотографию вверх и вниз и из стороны в сторону, потом взял в руки и стал смотреть под углом, чтобы не мешали блики света от ламп. Прошла минута, другая, потом Томми нашарил карандаш и, не глядя, записал что-то в блокноте. В последний раз посмотрев на снимок, он сдвинул очки на лоб, взглянул на записанный текст – и его брови поползли вверх.
– Абракадабра какая-то!
Я наклонилась над блокнотом, Трипп и шериф тоже поднялись и заглядывали мне через плечо. На бумаге было написано: «Я … у … ить … бя … но».
– Никакая это не абракадабра! – Я подняла голову и встретилась взглядом с Триппом. – Это другая половинка кольца, парная к той, что была в могиле женщины.
И я прикоснулась кончиками пальцев к буквам, словно так они могли скорее раскрыть мне свою тайну.
Шериф Адамс слегка откашлялся.
– Если у вашей бабушки была вторая половинка кольца, кто, по-вашему, мог носить первую?
«Я буду любить тебя вечно».
Эти слова были выгравированы на золотом сердечке, разрезанном на две части. Таким образом, надпись обретала смысл, только когда ко́льца оказывались рядом, и я подумала, что символика этого художественного приема говорит сама за себя. Тот, кто носил одну половинку кольца, не мог бы чувствовать себя целым без обладателя другой половинки. Вот только о ком могла идти речь применительно к Бутси, у которой, как мы только что выяснили, была эта самая вторая половинка? О муже? О возлюбленном? О ком?!
Внезапно я вспомнила, как однажды переводила Кло через улицу за руку (тогда она была совсем маленькой и еще позволяла подобные вещи). И еще я вспомнила, как впервые увидела моего нерожденного ребенка на экрана аппарата УЗИ – увидела крошечный нос и растопыренные пальцы, все десять.
– Ее мать, – проговорила я совсем тихо, и трое мужчин вопросительно уставились на меня. – Я уверена, что первая половинка кольца была у ее матери, – повторила я громче.
– Но ведь она утонула в том же 1927 году, когда родилась Бутси, – удивился Томми. – Та отметка от воды в нашей прихожей – ее не стали закрашивать или заклеивать обоями не только как историческую реликвию, но и в память о матери Бутси… Как, бишь, ее звали?..
Я кивнула.
– Бутси рассказывала, что мать оставила ее на попечении подруги, а сама попыталась добраться до Нового Орлеана, хотя отлично знала, что дамбы прорваны и дорога может быть небезопасной. Саму Бутси всегда удивляло, почему в тот день мать не взяла ее с собой… Вот поэтому-то и не взяла.
Наступившую тишину, не могло нарушить даже тиканье множества часов. Потом какие-то ходики, на которых Томми еще не успел выставить правильное время, гулко пробили двенадцать раз, и каждый удар был как удар сердца.
– …Потому что никуда она не уехала, – проговорил Трипп, и я вспомнила, как почти те же слова произнесла Кэрол-Линн, стоя над разверстой могилой, в которой больше восьмидесяти лет спала одна женщина, а другая столько же лет гадала, почему родная мать ее бросила.
– Значит, вы предполагаете, что это была ваша прабабка? – уточнил шериф Адамс и тоже достал карандаш и блокнот. – Не припомните, как ее звали?
Я покачала головой. Я никогда особенно не старалась запоминать имена мертвых родственников, как бы часто Бутси их ни повторяла. Истории, участники которых никогда не войдут на наш порог и не скажут «Привет, Вив!», не казались мне заслуживающими особого внимания. Да и то сказать, в те далекие времена все мое внимание было сосредоточено исключительно на моей собственной персоне.
– Погодите-ка, я, кажется, что-то припоминаю… – проговорил Томми, сильно морща лоб. – Абигайль? Абилин? Или, может быть, Анжелина?..
Внезапно у меня в голове словно фейерверк взорвался, и я вспомнила.
– Ее звали Аделаида, – сказала я твердо. – Аделаида Уокер Боден.
Глава 30
Кэрол-Линн Уокер Мойс. Индиэн Маунд, Миссисипи. Март, 1977
Я сидела под кипарисом, курила и ломала голову, что́ мне написать в дневнике о тех трех месяцах, которые я считала пропащими, но которые оказались очень, очень важными. Сам дневник валялся на траве рядом со мной; он был раскрыт, и его страницы чуть шевелились под ветром, напоминая крылья. Я смотрела на него, но только снова и снова подносила к губам сигарету и глубоко затягивалась, жалея, что у меня нет ничего покрепче табака.