– Дурак, – всхлипнула я, утыкаясь лицом ему в шею. – Это же очень опасно. Ты хоть представляешь, что было бы, если б ты погиб? Как бы я без тебя, а?
– Ну я же не погиб, – весело отозвался он. – И не погибну. Со мной ничего не случится, Рада. Я всегда буду рядом.
Я сильнее обняла его, и он как-то неловко покачнулся. И только тут я заметила, что он едва стоит на ногах от усталости. Господи, ведь он больше суток ехал ко мне! Толком не спал, не ел – перехватывал что-то на автомобильных заправках. Теперь вот подрался… И всё это – ради меня. А мне даже некуда было его привести.
– Гриша, ты сядь, – быстро заговорила я. – Нет, не сюда… Знаешь что, отойдём к соседнему дому. Подождём… Они сейчас все поедут провожать Виталика в военкомат, и я проведу тебя наверх.
– Хорошо, – отозвался он. – Ладно…
Мы так и сидели с ним на жёсткой скамейке, пока небо над посёлком не начало понемногу сереть – не светлеть, а выцветать, словно густая чернота размывалась водой. Гриша привалился к моему плечу и задремал. Я не чувствовала ни холода, ни усталости, словно он привёз с собой частичку давно потерянного дома.
Наконец, около шести утра я услышала, как из тёткиного подъезда начал выходить народ. Явиться в военкомат нужно было к восьми утра, а сам военкомат находился в Хабаровске, поэтому выдвигаться начали, как я и предполагала, за пару часов.
– Тише, – шепнула я Грише.
И выпрямилась, прислушиваясь.
Хлопнула дверь. Загомонили, выходя на улицу, поздние гости. Всхлипнула тётя Инга, хохотнул, видимо, уже оправившийся после ночной стычки Виталик.
– Да отвалите вы от меня, мне в школу надо, – рявкнул как всегда недовольный Славка.
– Гляди, каким ботаном заделался, – заржал Виталик. – Ничё, проводишь брата, никуда не денется твоя школа.
– А Ваньку кто в садик отведёт? – вдруг всполошилась Инга. – Где эта?..
– Да тут она где-то, придёт, не боись, – отмахнулся Виталик. – Загуляла небось!
Похоже, о своём ночном демарше он никому не рассказал, а разбитый нос объяснил случайной стычкой.
– Ладно, – протянула Инга. – Некогда рассуждать, ехать пора. Ох ты ж сыночек мой, бедненький!
И вся толпа, гомоня, потянулась к автобусной остановке. Когда все стихло, я взяла Гришу за руку. Он снова успел задремать, вздрогнул и посмотрел на меня ошарашенно, будто не до конца понимая, где находится.
– Пойдём, – позвала я. – Пойдём, все ушли. Ты поспишь!
В квартире царила тишина. В воздухе ещё плавал табачный дым, с кухни тянуло тяжёлым алкогольным запахом. Под ногой у меня чавкнула раздавленная сигаретная пачка. Гриша оглядывался по сторонам, кажется, поражённый тем, где мне приходилось жить. Несмотря на более чем скромную обстановку, в наших с ним домах всегда было чисто и аккуратно. Выцветшие обои всегда были бережно подклеены, порожки починены, полы чисто выметены. Это же жилище было похоже на вокзальную нищенку, расхристанную, пьяную и оборванную.
Гриша быстро опустил глаза, видимо, боясь обидеть меня своей реакцией.
– Раздевайся. Ты есть хочешь? – спросила я, подумав про себя, что, наверное, смогу отыскать что-нибудь уцелевшее.
Но Гриша лишь устало мотнул головой, и я поняла, что прежде всего ему нужно поспать. Я провела его в комнату.
– Ложись, – кивнула я на расстеленную постель. – Поспи, я буду рядом.
Он смущённо отвернулся от меня и принялся быстро стаскивать свитер. Я краем глаза поглядывала на него. На его широкую худую спину, шею, руки, плечи…
Через мгновение он уже лежал в постели под одеялом. В окно заглянуло утреннее солнце, и я наконец рассмотрела, какое осунувшееся у него лицо. Под ввалившимися глазами темнели круги. Я присела на край постели, и он взял меня за руку, переплёл наши пальцы.
– Спи, – снова сказала я, наклонилась и коснулась губами его лба. – Спи. Я здесь.
Он уснул практически моментально. Вот ещё секунду назад смотрел на меня из-под набрякших век, а затем они закрылись, и всё лицо его расслабилось, перестало быть хмурым и сосредоточенным. Кажется, я могла бы сидеть так вечность – просто глядеть на него, ощущая покой. Однако нужно было вести в детский сад Ваньку, а перед тем, как его будить, стоило хоть немного привести в порядок кухню.
Весь следующий час я разгребала оставшиеся после ночной вечеринки завалы. Собирала объедки и пустые бутылки, выметала мусор, мыла посуду. Потом быстренько сварила кашу для Ваньки и пошла будить малыша. Гриша всё еще спал, и я старалась двигаться и говорить как можно тише, чтобы не потревожить его сон, дать ему выспаться после долгой дороги.
Я присела на диван рядом с Ванькой и тихонько потрясла его за плечо.
– Просыпайся, Мышонок!
Ванька заворочался, потянулся и сел на постели. И тут же увидел спавшего в другом конце комнаты Гришу. Глаза его округлились от любопытства.
– Ой, а это кто? – спросил он.
– Это мой друг. Его зовут Гриша, – шёпотом ответила я. – Вставай, Мышонок, пора в садик.
– А он хороший? – с опаской поинтересовался Ванька.
– Очень, – кивнула я.
– А почему он спит? – не отставал пацаненок.
– Устал с дороги. Не шуми, – я сунула ему его колготки.
– А он теперь будет жить с нами? – продолжал Ванька, неловко одеваясь.
У меня тут же болезненно сдавило горло. Я как будто бы впервые поняла, что Гриша приехал не насовсем, что скоро он уедет, и всё снова станет как раньше. Я с трудом сглотнула комок в горле и пробормотала:
– Нет… Нет…
Ванька умылся, я быстро покормила его на кухне и отвела в детский сад, находившийся через дорогу. Возвращаясь домой, я думала о том, что мне придётся каким-то образом внушить тёте Инге, что Гриша проживёт у нас несколько дней.
В квартире было тихо. Уходя, я пооткрывала все окна, и перегар, остававшийся после ночи, выветрился. Теперь здесь пахло свежим осенним ароматом, и солнце, словно нарочно расстаравшись, ломилось в окно, золотистое и ласковое.
Я тихо заглянула в комнату, где спал Гриша, и он в ту же минуту повернулся на постели, потянулся и распахнул глаза. И я наконец смогла поддаться порыву и броситься к нему. Он тёплый после сна, сгрёб меня руками, крепко прижал к себе и принялся беспорядочно целовать глаза, щёки, виски, губы.
– Холодная, – шептал он между поцелуями.
– Я с улицы… Ваньку в садик отводила… – отозвалась я.
– Залезай под одеяло – согреешься, – пробормотал он.
Привалившись к Грише всем телом, я вдруг как-то разом осознала, что мы с ним одни в пустой квартире. Что я лежу, тесно прижавшись к нему, и чувствую жар его тела. И он вдруг тоже в один миг осознал это, резко отодвинулся от меня и посмотрел расширенными, испуганными глазами.
Я внезапно подумала, что вот сейчас мы вместе, а потом он уедет, и я не знаю, когда ещё смогу с ним увидеться. Во мне вдруг проснулась какая-то отчаянная тяга слиться с ним хоть на минуту, чтобы ощутить, что никто не сможет разлучить нас навсегда. Я подалась к нему и обвила руками его шею.
– Ты что? – ошарашенно прошептал Гриша. – Ты что задумала?
А я, захлебываясь, заговорила куда-то ему в ключицу:
– Я хочу… Пусть… Потому что потом ты уедешь… А я останусь одна… Снова… Гриша… Гриша, родной мой…
И он, поначалу смотревший на меня оторопело и не решавшийся прикоснуться, кивнул и обхватил меня руками, стиснул так сильно, будто боялся, что меня может вырвать у него какая-то неведомая сила.
Голова моя кружилась, сердце глухо ухало в груди. Я помнила, как дома в такие моменты мы с ним медлили, боясь разрушить то хрупкое, что было между нами. А сейчас мы так изголодались, так измучились друг без друга, что все опасения и условности просто исчезли. Осталось только желание переплестись, ощущая друг друга кожей. Еще никогда в жизни происходящее со мной не казалось мне таким настоящим, таким главным.
Тётя Инга заявилась домой только к обеду. От неё за версту разило кислым алкогольным душком.
– Тётя, ко мне приехал Гриша, – твёрдо заявила я, выходя ей навстречу в коридор.
– Чего? – Она мутно посмотрела на меня, кажется, не сразу вспомнив, кто я вообще такая. – Какой Гриша? Кто разрешил? Я у себя дома не потерплю…
– Придётся потерпеть, – веско произнёс Гриша, выходя вслед за мной. – Или, может быть, вы отдадите нам деньги, которые получили за сдачу Радиной квартиры во Владивостоке? За полгода? Думаю, этого хватит, чтобы мы сняли где-то здесь комнату на несколько дней.
Инга сердито фыркнула, окинула Гришу полным отвращения взглядом и пошла в кухню, бормоча себе под нос что-то про неблагодарных нахальных девок, которые не стесняются таскать в чужую квартиру своих хахалей. Мне, впрочем, было всё равно. Эти несколько дней я собиралась быть абсолютно, безоговорочно счастливой!
Три дня, которые мы провели с Гришей, будто бы растянулись на несколько месяцев и одновременно промелькнули в один миг. Наверное, тогда я впервые поняла, что время вовсе не измеряется той простой формулой, которой нас учили в школе. Время – это нечто странное, некая субстанция, в которой вереница долгих безрадостных дней может оказаться короче, чем один расцвеченный низким осенним солнцем миг, когда он берёт тебя за руку и ваши пальцы соприкасаются.
Мы с Гришей все эти дни бродили, как шальные, не отличая день от ночи. Инга, слегка оторопевшая от Гришиной резкости, оставила нас в покое. Видимо, теперь, когда из дома уехал Виталик, она не решалась слишком уж самодурствовать. Был, конечно, ещё Славка, но тётя Инга сомневалась, что её вечно недовольный всем средний сын вступится за неё, если возникнет конфликт.
В общем, тётя Инга предпочла не вмешиваться. Она только недовольно поглядывала на нас искоса и ворчала что-то про современную молодёжь, у которой ни стыда ни совести. Мы, впрочем, в её квартире старались почти не бывать. С самого утра я уводила Гришу гулять. Мы заглядывали в «стекляшку», покупали картошки, каких-нибудь консервов, хлеба и шли в лес.
В первый же день я познакомила Гришу с Ветром. Когда мы приблизились к пустырю, Ветер, лежавший, как всегда, поодаль от других собак, настороженно поднял лобастую голову и напряжённо вгляделся единственным глазом в неизвестного ему человека, которого я привела с собой.