Этот разговор случился у нас с тёткой утром следующего дня, когда в комнату вскоре ввалился похмельный Виталик. Уезжать ему нужно было только вечером, и сейчас он слонялся без дела, поскребывая живот под несвежей майкой. Несколько минут молча послушав излияния матери, он вклинился в разговор:
– Чё ты ей в уши льёшь? На хрена ей нужна эта Америка? Она ж нормальная девчонка, наша. На хер ей сдались эти грёбаные америкосы!
– А ты рот закрой, – рявкнула на него Инга.
Кажется, я впервые видела, чтобы она осаживала обожаемого старшенького сына.
– Ни черта не понимаешь, ещё лезешь судить! Да девочка, может, потом этого получит… как там его?.. Воскара!
– Ага, она-то получит, а тебе – шиш с маслом, – гоготал Виталик.
– Хорош брехать! – не унималась тётка. – Радочка – девочка добрая, отзывчивая, честная. Она не забудет, как мы ее в беде поддержали. Верно, Радочка?
– Я никуда не поеду, – буркнула я и вышла из комнаты. Меньше всего на свете мне хотелось становиться камнем преткновения между тёткой и её сыном.
В тот же день, ближе к вечеру, Виталик подкараулил меня на кухне, когда я мыла посуду после обеда. Через пару часов он должен был уезжать, и тетка уже начала подвывать по этому поводу.
Он приблизился ко мне, облапил своими руками и душно зашептал в ухо:
– А ты молодец, Радка, что отказалась! Нечего тебе там. Твоё место здесь, с нами. Со мной! Вот я отслужу, вернусь…
Что будет дальше, он так и не успел мне поведать, потому что тут на кухню вошёл как всегда мрачный Славик и захлопал дверцей холодильника. А я вдруг впервые задумалась, что ведь действительно Виталик скоро вернётся навсегда. А тётка, после того как рухнут её планы поживиться голливудскими богатствами, вцепится в мою квартиру во Владивостоке окончательно и не выпустит меня из своих когтей. Мне вдруг так жутко и тошно стало от слов Виталика.
Я рванулась в комнату, вытрясла из тумбочки все свои вещи и принялась рыться по карманам своей немногочисленной одежды. Ведь была же, где-то была…
– Ты чего потеряла? – просочился в комнату Виталик. – Может, помочь?
Он уже направился ко мне, присел рядом на корточки и положил свою влажноватую ладонь мне на шею. Но тут наконец я нашарила то, что искала, и едва не издала победный клич. Телефонная карточка! Та, последняя, оставшаяся у меня после разговора с тётей Марусей. От воспоминаний об этом к горлу мигом подкатила тошнота, но я взяла себя в руки и решительно тряхнула головой. Нужно было действовать, пока ещё не поздно.
Сжав карточку в кулаке, я отпихнула от себя Виталика и вылетела в прихожую. Накинув на плечи ветровку, сунула карточку в карман и выбежала из дома. До почты я добралась бегом – видимо, боясь, что передумаю, если стану медлить слишком долго. Такое решение нужно было принимать именно так – бросаясь в омут с головой.
Я вбежала на переговорный пункт, и телефонистка – та самая, что отпаивала меня чаем зимой, узнала меня и приветственно мне улыбнулась.
– Ну как ты? Все хорошо? – спросила она. – Не болеешь больше?
Видимо, она решила, что мое странное поведение было связано с каким-то недомоганием.
– Нет, – коротко мотнула головой я. – Мне позвонить. Карточка есть.
– Иди, иди, – она махнула головой в сторону свободной кабинки.
Я юркнула в кабину и закрыла за собой дверь с треснутым стеклом. Опустилась на обтянутый дерматином продавленный стул, помедлила пару секунд, чтобы отдышаться, и сунула руку в карман за карточкой. Пальцы мои нашарили кусок картона и еще – теплый рифленый деревянный бок. Волчонок! Мой маленький талисман. Всё, что осталось у меня от Гриши. Я вытащила из кармана карточку вместе с деревянной фигуркой, быстро поднесла волчонка к губам, а потом сжала в кулаке – на удачу. Второй рукой я сунула карточку в щель телефонного автомата, набрала написанный на визитке номер и прислушалась. В трубке два раза прогудело, а потом раздался голос Алекса:
– Hello!
– Алекс, это я, – еле слышно выговорила я.
– Huh? I can’t hear you. Who is it?
– Алекс, это я, – откашлявшись, громче произнесла я. – Я согласна.
Глава 9
Это может показаться забавным, но, улетев из России вместе со съёмочной группой Джареда Вазовски, Америку я почти не увидела. Точно так же, как прожив у тётки почти год, не увидела Хабаровска, хотя изначально в разговорах об отъезде звучало именно это место. Как оказалось, съёмки задуманного Джаредом фильма должны были проходить на границе с Канадой.
– Там дешевле, – объяснил мне Алекс. – Да и природа не такая прилизанная, более… дикая, что ли. Ну, почти как в наших родных краях. Но ты не волнуйся, в Голливуд мы потом тоже махнем – когда отснимем материал в лесах.
Я и не думала волноваться. Честно говоря, мне было совершенно все равно – Голливуд или Канада.
С того самого момента, как я позвонила Алексу в гостиницу и дала свое согласие на съемки, моя жизнь закрутилась таким лихим водоворотом, что я практически не успевала ни о чем думать, ничего планировать. Собственно, именно этого я и пыталась добиться. В тот же день мне пришлось отправиться в Хабаровск. Алекс предлагал, чтобы они приехали ко мне сами, но я, представив себе, что мне придется ещё несколько часов провести в квартире с Виталиком, решительно от этого отказалась и пообещала доехать сама.
– Только обязательно привези эту свою… тётю Ингу, – сказал на прощание Алекс. – Ты, к сожалению, пока что несовершеннолетняя. Договор придётся обсуждать с ней. Надеюсь, она согласится.
– Согласится, – хмыкнула я.
Я была совершенно уверена, что ради моих личных дел Инга не ударила бы пальцем о палец. Разразилась бы тирадой на тему того, что её, старую больную женщину, заставляют тащиться черт знает куда, и решительно отказалась бы от поездки. Но тут пахло большими деньгами, а Инга чувствовала этот запах, как гончая запах дичи.
Разумеется, я оказалась права. Услышав новости, тётка тут же принялась собираться в дорогу, приговаривая:
– Вот и молодец, что согласилась, вот и умница! Я всегда знала, что ты – толковая девочка. И хватит тебе, между нами говоря, на моей шее сидеть, зарабатывать пора. А тем более – такая возможность…
– Ты что, мать, с дуба рухнула, что ли? – вклинился в разговор Виталик. – А как же я? Ты куда собралась-то? Ничего, что я на побывку приехал?
– Ты чего разнылся-то, как маленький? – припечатала его Инга. – Сам лоб здоровый, а мать должна сидеть тебе сопли подтирать? Нич, не ребенок уже, сам соберёшься. Да и приехал ты не в последний раз, еще успеем наобщаться. А тут такой шанс – только успевай хватать, не то найдут другую девчонку – и поминай как звали. Славка, а ну поди сюда, – рявкнула она, обернувшись в сторону комнаты, где в последнее время ночевал ее средний сын.
– Чего ещё? – высунулся тот из дверей.
– Я в Хабаровск еду, присмотри за Ванькой.
– Делать мне больше нечего, – огрызнулся Славка.
– Я тебе сейчас дам – делать больше нечего. Сказано, присмотри за братом, а не то я приеду, шкуру с тебя спущу. Ни копейки от меня не получишь на свои гулянки, ясно тебе?
Славка буркнул что-то себе под нос, но подчинился.
За пыльным стеклом автобуса мелькали деревеньки, посёлки – очень похожие на тот, где я провела почти год. Я смотрела на них и удивлялась, почему у меня ничего не ёкает в груди. Даже от мысли, что я, возможно, вскоре уеду отсюда очень надолго, внутри у меня ничего не отзывалось. Все это было для меня чужим, наверное, таким же чужим, какой станет для меня эта новая страна, куда я вскоре должна была отправиться. Я помнила о том, как прошлым летом ехала этим же маршрутом вместе с тётей Ингой – только в обратном направлении. Как, несмотря на весь ужас, всю боль от разлуки с домом – и с Гришей, – внутри у меня все же теплилось какое-то любопытство, смутная надежда, что я смогу прижиться здесь, полюбить эти края, обрести здесь свой новый дом. Ничего из этого не сбылось, и теперь я окончательно разуверилась в том, что такое вообще возможно. Мой настоящий дом оставался всё дальше от меня, маячил в подсознании вечным напоминанием о счастье, к которому уже не суждено было вернуться.
Гостиница, в которой остановилась съёмочная группа, показалась мне невероятно шикарной. Я ведь никогда ещё не бывала в таких местах. До сих пор мой мир ограничивался дедовским домом, квартирой родителей во Владивостоке, где всё было чисто, практично, но, конечно, достаточно скромно, и обшарпанной конурой тёти Инги. Здесь же я впервые увидела мраморные полы и потолки такие высокие, что голоса гулким эхом разносились по помещению. Золочёные дверные ручки и перила лестниц, зеркала и тяжёлые тёмно-зелёные занавески, спускавшиеся от карнизов почти до самого пола. Наверное, более искушённому человеку вся эта пышность показалась бы смешной, нелепой и жалкой. Но я, шестнадцатилетняя, была прямо-таки заворожена этой красотой.
В номер Джареда тётя Инга вперлась решительно, как танк. И с порога, не обращая внимания на то, что Вазовски ни слова не понимал по-русски, принялась крикливо доказывать ему, что мы – люди тёртые, облапошить себя не дадим, и потому пусть ей немедленно предъявят подготовленный для меня контракт, а она ещё подумает, соглашаться ли её бесценной девочке на условия ушлых американцев. Немедленно прибежавший на шум Алекс принялся её увещевать. Они несколько минут нестройно голосили, потрясали какими-то бумажками, стучали кулаками по столу. Алекс суетился и охал, как курица-наседка. А я топталась поодаль и чувствовала, как от их воплей у меня начинает разыгрываться мигрень. Но тут дверь номера распахнулась, и в комнату промаршировала женщина, которую Алекс называл Бет. Сухощавая блондинка с короткой стрижкой и бульдожьей челюстью. Тётя Инга, увидев её, тут же подобралась, почуяв настоящего противника. Бет, остановившись у стола и смерив всех присутствующих тяжёлым взглядом, заговорила. Я не понимала ни слова, но отчётливо слышала звучавшую в её голосе сталь. И подумала про себя: «Такую железную леди Инге обломать точно не удастся».