Ассистентка Дона, та самая тётка, болтавшая одновременно на трёх языках, вручила мне распечатку с несколькими репликами, которые я должна была произнести на камеру. Я пробежала их глазами, запомнила, убедилась, что никаких незнакомых слов для меня нет, так что я могла произнести свой текст без акцента.
Мы прошли в специальную комнату с тёмно-зелеными стенами. Я уже знала, что в студии всегда снимают на каком-нибудь монотонном фоне, чаще всего зелёном, потому что этот цвет потом легче всего вытеснить при монтаже. К тому же именно на нём четче всего видно лицо и фигуру актёра. Оператор наставил на меня камеру, и я взглянула в объектив, попытавшись передать глазами все те эмоции, что вызвала у меня прочитанная накануне книга. И вдруг Дон окликнул меня со своего места:
– Ты чего такая мрачная? Недотрах, что ли? Так ты только скажи, мы тут мигом поможем.
От такого хамства я моментально вспыхнула. Кровь прилила к вискам, во мне поднялась слепящая ярость, а с губ помимо воли чуть не сорвались грязные ругательства, которыми тётя Инга осыпала во время ссор своих незадачливых собутыльников.
Мысленно соображая, как перевести их на английский, я краем глаза успела увидеть Бет, которая пристально на меня смотрела.
Я поняла, что означал её взгляд, но меня уже несло. Конечно, я очень хотела получить роль Миры, но в эту самую минуту внезапно подумала, что такой человек, как Дон, всё равно никогда не сможет передать тех тонких эмоций, той глубокой идеи, что были заложены в книге.
– Благодарю, у меня с личной жизнью всё в порядке. Уж точно получше, чем у вас, учитывая ваши внешние данные.
– Смотри-ка, а ты дерзкая! – хохотнул он. – Только знаешь что? Я-то могу себе позволить выглядеть, как хочу. А ты, если хочешь получить роль, личную жизнь мне обеспечишь сполна.
– И не подумаю! – резко отозвалась я. – Ищите себе другую старлетку, а мне, чтобы преуспеть в карьере, собой торговать не придётся.
– Ишь, самонадеянная какая, – всё так же забавляясь, весело отозвался Дон. – Это ты только недавно в Голливуд попала. Здесь, знаешь, и не таких обтёсывали.
– Других, может, и обтёсывали, а со мной так не выйдет, – огрызнулась я. – Я в кино попасть никогда не мечтала и ни перед кем прогибаться не собираюсь.
С этими словами я повернулась и решительно пошла к выходу из комнаты, уверенная, что сейчас уйду отсюда навсегда. Что больше никогда не увижу ни одного человека с киностудии, а с Бет у меня состоится последний неприятный разговор – и все это голливудское приключение будет кончено. Как ни странно, это меня даже не расстроило. Ну что ж, не получилось с кино – буду делать гамбургеры в «Макдоналдсе». А что, тоже полезное занятие. И уж всяко лучше, чем вымывать кухню за собутыльниками Инги. Сейчас, после моего протеста, я почувствовала в себе странную силу. И почему-то казалось, что теперь я не стану так безропотно сносить все капризы и издёвки судьбы.
Я решительно выходила из подсвеченного полукруга, когда вдруг услышала, как Дон скомандовал кому-то:
– Стоп! – а потом пробормотал себе под нос: – Отлично! Просто отлично!
Я в изумлении обернулась и только сейчас поняла, что оператор все это время снимал меня на камеру. Дон же поднялся со своего стула и двинулся ко мне:
– Рада, – произнёс он и взял мою руку в свои здоровенные красноватые на костяшках лапищи. – Рада, извини старого мудака, пришлось в тёмную тебя разыграть. Но ты пришла вся такая испуганная, зажатая, серьёзная. Готовая работать и выполнять, что от тебя требуется. А мне нужно было немножко тебя расшевелить, посмотреть, какая ты на самом деле.
– И какая? – растерянно спросила я, глядя на его внезапно изменившееся лицо.
Удивительно, но больше он почему-то не казался мне омерзительным пошляком. В нем вроде бы ничего особенно не изменилось, только глаза вдруг стали не глумливыми, а до странности тёплыми.
– Ты живая! – сказал он и улыбнулся. – Ты живёшь, а не изображаешь жизнь. Живая, непосредственная, дерзкая, решительная.
Я едва не рассмеялась ему в лицо. Я – живая? Непосредственная, дерзкая, решительная? Я, которая вечно не могла найти в себе сил, чтобы противостоять всем тем, кто пытался на меня давить?
Мне хотелось крикнуть ему:
– Вы ошибаетесь! Я совсем не такая!
Но он смотрел на меня так уверенно, с такой странной надеждой, что я поневоле начала сомневаться в собственной правоте. Ведь этот человек был известным режиссёром, знатоком человеческих душ. Что, если он видел во мне что-то, до сих пор неведомое мне самой? Что, если он сумел это во мне пробудить?
– Я беру эту девочку, – меж тем заявил Дон, обратившись к своим ассистентам.
В комнате изумлённо загудели. Должно быть, Дон, являвшийся одним из продюсеров будущего фильма, как мне сказала Бет, имел право принимать такие решения самостоятельно.
Каллиган хлопнул меня по плечу и сказал:
– Начинай готовиться к роли Миры. В ближайшее время тебе доставят контракт.
И я увидела, как Бет триумфально мне улыбнулась.
Глава 2
Однако, как оказалось, всё было не так просто. Для того чтобы сняться в «Миражах», недостаточно было заручиться согласием режиссёра. Нужно ещё было подписать внушительный контракт с киностудией. Этот толстенный том доставили ко мне домой, и я, тщетно попытавшись разобраться в нём сама, в конце концов позвонила Марку Анатольевичу. Мы засели над ним все вместе – Цфасман, Бет и я.
– Ну что же… – скрипуче начал Марк Анатольевич, перечитав бумаги. – Я не вижу тут ничего особенно подозрительного. Стандартный контракт для подобных долгоиграющих проектов. Им нужно обезопасить себя – вдруг вы, почувствовав себя знаменитой, начнете крутить носом и требовать с них новые условия. А то, глядишь, и вовсе откажетесь сниматься в последующих частях – а это для студии будет означать крах всего начинания. Вот они и подстраховываются.
– Но как я могу обещать, что снимусь во всех частях картины? Ведь это может растянуться на десять лет… – растерянно бормотала я.
– А что вас смущает? – удивился Цфасман. – Так всегда делается. А вы думаете, как снимают разных «Гарри Поттеров»?
– Но я ведь сама не знаю, что может произойти со мной за десять лет, – протянула я.
– В случае тяжёлой болезни или смерти обязательства с тебя, ясное дело, снимаются, – вставила Бет с каменным лицом.
И я не смогла понять, сарказм это или она на полном серьёзе объясняет мне, что на тот свет за мной с судебным иском не потащатся.
– Вас, детка, может быть волнует вот этот пункт? – и Цфасман ткнул своим мясистым пальцем в одну из строчек контракта.
Проследив взглядом за его жестом, я прочитала строчку и тихо рассмеялась.
– Нет, поверьте, вот это меня волнует меньше всего.
В указанной адвокатом строчке контракта говорилось о том, что до окончания съёмок я не имею права ни выходить замуж, ни рожать детей. Цфасман, не осведомлённый о подробностях моей жизни, конечно, довольно резонно предположил, что для девушки, которой вскоре должно было исполниться восемнадцать, этот пункт ужасающ. Я же на него не обратила внимания. Выйти замуж? За кого?
Что же касалось детей… У меня были большие сомнения относительно того, что я смогу стать хорошей матерью. Взвалить на себя ответственность за беспомощного, полностью от тебя зависящего существа? А что, если со мной что-нибудь случится, что, если я погибну? И мой ребёнок попадет на попечение таких вот родственников вроде тёти Инги? От одной мысли об этом меня охватывал такой тошнотворный страх, что очевидно становилось – такого моя психика не выдержит. Я не смогу растить ребёнка и ежедневно представлять себе, что с ним будет, если меня не станет. Нет, нет. Опасность моей внезапной беременности кинокомпании явно не угрожала.
Цфасман с невольным интересом покосился на меня, а затем спросил:
– Ладно, если пункт про замужество вас не смущает, а временные рамки контракта мы уже обговорили, то что тогда остаётся?
– Вот это, например, – теперь настала моя очередь ткнуть пальцем в контракт.
Бет и Цфасман склонились над контрактом и перечитали указанную мной строчку. Бет, кажется, сделала это даже дважды, а потом подняла глаза на меня.
– А что тебя здесь смущает? Обыкновенный пиар. Понятно, что никто не будет заставлять тебя по-настоящему заводить отношения с партнёром по фильму. Но для прессы, для журналистов вы должны выглядеть как пара. Конечно, объявлять об этом официально не нужно, по крайней мере в ближайшее время. Этот ход пиарщики, возможно, приберегут на будущее, когда интерес к фильмам немного поугаснет, что, к сожалению, неизбежно. Но на публике вы должны делать вид, будто между вами что-то есть, подогревать интерес к вашей паре, появляться вместе на мероприятиях, делать тонкие намёки в интервью, якобы случайно попадать вдвоём в объективы папарацци. И только.
– И только? – возмутилась я. – Бет, актёра на роль Адама еще даже не взяли. Что, если мы с ним не найдём общего языка? Что, если он будет мне неприятен? Я понимаю, что взаимодействовать с ним на площадке – это моя работа. Но в жизни? Почему я должна лгать о своей личной жизни? И что мне тогда останется для себя, если даже и её придётся сделать достоянием общественности?
Марк Анатольевич тихонько фыркнул себе под нос, словно я сказала что-то очень смешное. Бет же раздражённо покачала головой.
– Я тебе объясняю ещё раз. Это ВСЁ – часть твоей работы, часть должностных обязанностей. Не только сняться в картине, но и принять участие в её раскрутке. Иначе всё твоё актёрское мастерство – пшик, мишура, его никто не увидит. Как актриса ты обязана выглядеть хорошо всегда, даже если вышла за молоком. Должна появляться на нужных мероприятиях, сниматься в рекламе – здесь момент тонкий, соглашаться стоит не на всякие предложения, но я помогу, – и, наконец, смириться с тем, что твоя личная жизнь станет достоянием общественности. Хочу заметить, что при этом твоя личная жизнь не должна идти в ущерб имиджу. Если тебе удастся обставить все незаметно, встречаться ты можешь с кем хочешь. Но появляться на официальных мероприятиях только с тем, с кем скажут, и с прессой говорить тоже о нём же.