лучае, думаю, вы уже поняли.
Кажется, этих Лису Алису и Кота Базилио проняла моя гневная отповедь. Ну ещё бы, до сих пор я никогда в жизни себе такого не позволяла. Заглядывала им в рот, слушалась во всём и лишь изредка пыталась робко внести возражения. Наверняка и Бет, и Цфасман думали теперь, что я зазвездилась, стала самодурствовать и слишком много себе позволять. Но мне, честно говоря, было наплевать, что они там думают. Мне нужен был Гриша, и теперь после того, как я столько лет считала его погибшим и вдруг почти обрела снова, я готова была пойти по головам – найти любой способ снова быть с ним вместе.
– Что же ты от нас хочешь? – негромко начала Бет.
Вот теперь видно было, что она занервничала – машинально убрала светлые волосы за ухо, чуть прикусила нижнюю губу.
– Рада, но чем виноваты мы? – вступил Марк Анатольевич. – Напиши жалобу на американское посольство, ведь это не мы отказали твоему Григорию в визе.
– О нет, – невесело возразила я. – Всем этим будете заниматься вы. Писать жалобы, подключать свои связи, выдумывать способы, клепать фальшивые документы, наконец, если придется. Думайте! Думайте, как сделать так, чтобы он смог сюда приехать. Именно за это я вам и плачу, не так ли? Думайте, а не то я завтра же отправлюсь к руководству кинокомпании и сообщаю ему, что мне очень жаль, но третьей части «Миражей» не будет. Это понятно?
Я обвела обоих уверенным взглядом, с удовлетворением отметив, что налившийся свекольным цветом Цфасман, пожевав губами, потупился и кивнул, видимо, не найдясь, что мне возразить. А Бет, поджав губы, встала с кресла и принялась мерить шагами комнату.
– Тогда до свидания. И в следующий раз я жду от вас решения, – я вежливо кивнула им и вышла из кабинета.
К тому моменту, как я добралась до дома, от ярости не осталось и следа. Видимо, я всю её выплеснула в кабинете Цфасмана, и теперь внутри была лишь пустота и какое-то странное ощущение, какое бывает после многочасового плача.
Вот теперь я наконец стащила с уставших ног обувь, стянула светлые брюки, в которых удобнее всего было находиться в пустыне, сняла через голову майку и завернулась в прохладный, пахнущий моими духами халат. И снова села к компьютеру, на этот раз прихватив из кармана дорожной сумки, всё ещё валявшейся на полу неразобранной, деревянную фигурку волчонка. Я поставила его на стол перед собой и села писать Грише ответное письмо.
«Не волнуйся, пожалуйста, насчет визы, – писала я. – Я была сегодня у Цфасмана, он всё уладит. Нужно только немного подождать.
А знаешь, пустыня на закате становится вся оранжевая. Вспыхивает на мгновение, как огромный костёр, а потом гаснет – и там мгновенно становится ужасно холодно. Раньше я никогда такого не видела. Как бы мне хотелось всё это тебе показать…»
Глава 6
Видимо, моя пламенная речь всё же произвела должное впечатление, потому что вскоре Цфасман придумал способ, позволивший Грише снова подать документы на визу.
Но бюрократические проволочки всё тянулись и тянулись, неделя проходила за неделей, месяц за месяцем. Марк Анатольевич успокаивал меня, что дело идет, сыпал какими-то терминами, показывал копии документов. И мне, в общем, не к чему было придраться, я видела, что мой тогдашний посыл дошёл до него, и он всерьёз принялся за дело. Наверное, и Бет давила – ей уж совсем не хотелось остаться без самой перспективной своей подопечной. И всё же временами мне начиналось казаться, что мы кружим на месте, не двигаемся с одной точки, и что Гриша сейчас не ближе ко мне, чем был несколько месяцев назад.
Декабрь почти подошёл к концу. С тех пор как в новогодние праздники пропал Гриша, я всегда боялась этого времени. Но если в прошлые годы мне было тягостно и нехорошо на душе, то сейчас меня прямо-таки охватывала паника. Если бы Гриша был рядом, я бы, наверное, все эти дни не спускала с него глаз, не давала отойти от меня ни на шаг, держала за руку – чтобы хоть как-то уберечь, если на него обрушится беда, взять удар на себя. Но его рядом не было, и я не находила себе места.
Миновало Рождество – в Америке основные празднования приходились именно на этот день. Город ещё за месяц весь покрылся гирляндами, омелой, венками из веточек остролиста, красными бантами, золотыми колокольчиками, стилизованными полосатыми чулками, Санта-Клаусами, ёлками и рождественскими гимнами, несущимися из каждого утюга. Праздник, который предполагалось отмечать в кругу семьи, в большом уютном доме, за столом, на котором помещалось блюдо с ароматной поджаристой индейкой. Слушать семейные байки, наслаждаться ощущением клановости, связи времен, дома. У меня же ничего этого не было, и я всегда старалась договориться на этот день о каком-нибудь деле, чтобы не чувствовать себя совсем уж изгоем. Однако удавалось это редко – обычно все очень трепетно относились к духу Рождества, даже прожжённые голливудские воротилы. И потому я в этот праздник сидела дома, закутавшись в одеяло – хотя, разумеется, калифорнийская зима настоящей зимой не была – уж точно не в сравнении со снежными и морозными зимами моего детства, – пила чай и смотрела по телевизору шоу-программы, наполненные грубоватым, не всегда понятным мне юмором.
Новый год же здесь был достаточно проходным праздником. Обычно, народ ломился в клубы и полночь встречал пьяными выкриками и братаниями. А к утру постепенно разбредался по домам.
В этот раз Тэд тоже пытался вытащить меня в клуб. После того нашего объяснения он держался со мной очень корректно, предупредительно, и всё же я чувствовала, что внутренне он ещё не отступился от меня, не свыкся с тем, что связывать нас всегда будет только дружба.
– Но ведь это праздник, – убеждал он меня. – Я знаю, что у вас в России он празднуется даже шире, чем Рождество. Почему же ты не хочешь хоть немного развеяться? Или, может быть, у тебя есть другие планы? – подозрительно покосился на меня он.
– Нет, Тэд, милый, никаких планов, – искренне говорила я. – Просто… я, знаешь ли, не очень люблю этот праздник. Останусь лучше дома, чтобы никому не портить новогоднюю атмосферу.
Тэд снова позвонил мне тридцать первого декабря, днём, всё ещё надеясь убедить меня передумать, но в конце концов смирился с моим решением.
В новогоднюю ночь я стояла у большого французского окна своей квартиры, набросив поверх халата пальто. Внизу, на улице, кроны пальм обвиты были разноцветными гирляндами, мигали лампочки, отбрасывая разноцветные блики на мощёные дорожки. Где-то за забором бушевал праздничный город. Я слышала, как гудели машины, как рвались хлопушки. Слышала взрывы смеха, выкрики, пение и визг. Ровно в двенадцать начался фейерверк. Гулко бухали разрывы, и в небе расцветали разноцветные мерцающие блеском купола – зелёные, красные, фиолетовые, золотые, серебряные.
Я прижала к уху телефонную трубку – знала, что в России давно уже наступил день. Трубка отзывалась длинными гудками, и я замерла от страха, ожидая, что сейчас на звонок ответит тётя Маруся и скажет мне, что Гриша снова пропал. Однако вопреки страхам я услышала его голос:
– Родная моя! С Новым годом тебя!
– Гриша, – отчаянно прохрипела я. – Гриша, с тобой всё хорошо? Ты дома? Всё в порядке?
– Ну конечно, глупая, – по голосу я слышала, что он улыбается. – Ты что там, уже накрутила себя? Признавайся! У меня всё нормально, отметили по-тихому, с мамой. Санька уехал в город – к дружбанам из училища.
– Как хорошо, Гриша, – слабым голосом произнесла я, чувствуя, как в груди разливается тепло.
– А ты там как отмечаешь? Наверное, в каком-нибудь крутом клубе, среди кинозвёзд, да? – спросил он.
Я невольно огляделась по сторонам – увидела балконные перила, пальмы внизу, бросила взгляд на свою пустую квартиру, на собственные босые ноги, выглядывавшие из-под подола халата.
– Да, Гриша, я в клубе. Тут вечеринка.
Зачем я соврала ему? Почему мне вдруг стало неловко перед человеком, которому я когда-то могла рассказать всё-всё, за то, что в новогоднюю ночь сижу дома в халате и предаюсь идиотским страхам.
– А твой… жених тоже там с тобой? – уточнил Гриша, и голос его мне решительно не понравился.
Видимо, как бы он ни старался понять, что с Тэдом нас связывали лишь обязательства перед киностудией, всё это всё равно было ему неприятно.
– Нет, его здесь нет, – отозвалась я самым искренним голосом. – Он… он, кажется, вообще уехал домой, в Лондон.
До чего же мне всё это было ненавистно! Я не хотела ему врать, мечтала, чтобы все между нами было просто и ясно, как прежде. Но иногда мне проще было сказать неправду, чтобы ему не приходилось волноваться.
– Ну хорошо тебе отметить, – отозвался он. – Не грусти там и не накручивай себя. Всё получится, вот увидишь!
Иногда мне казалось, что наши отношения с Гришей только и состоят из таких вот произнесённых шепотом самоуспокоительных заключений.
Наконец в одном из писем Гриша сообщил мне, что ему наконец дали визу. В тот день я отменила все встречи, сказавшись больной, и часами бродила по квартире, замирая по углам и представляя себе, как он приедет ко мне, и как с этого момента всё пойдёт самым чудесным образом… Несмотря на его решительные протесты, я выслала ему деньги на билет. Для меня это была такая малость, а ему – я знала – пришлось бы несколько месяцев жить впроголодь, чтобы оплатить перелёт.
Через несколько дней Гриша сообщил мне по телефону, что билет уже куплен и что вылететь ко мне он должен пятнадцатого мая. Внутри у меня все замирало и подрагивало в предвкушении этого дня. Я слишком боялась радоваться, слишком боялась, что в последний момент всё, как всегда, сорвётся.
Теперь, когда его приезд всё больше становился реальностью, я всё чаще задумывалась о том, как он устроится здесь, в Штатах, как приживётся, каково ему будет столкнуться с моим бешеным расписанием. Нужно было придумать что-то такое, чтобы мы могли побыть вместе хотя бы в первые дни. Я позвонила Бет, которая после того нашего памятного разговора стала относиться ко мне как-то опасливо, словно имела дело с бомбой замедленного действия – безобидной с виду, но в любую минуту способной непредсказуемо рвануть.