– У меня то же самое, – ответила я. – Я тоже всё время боюсь, что проснусь у себя в квартире или в трейлере во время съёмок. Но, знаешь, если даже это и сон, он точно снится нам обоим.
Гриша улыбнулся, нашёл под столом мою руку и переплёл наши пальцы. И от этого простого движения мне стало так тепло, так спокойно, что я, тихо вздохнув, привалилась к его плечу и на несколько секунд закрыла глаза под убаюкивающий рев моторов проносящихся по дороге машин.
И вдруг где-то у меня над головой раздался голос с тягучим техасским акцентом:
– Прошу прощения, вы – Рада Казан?
Я, вздрогнув, открыла глаза. Прямо надо мной нависала какая-то полная тетка в джинсовой рубашке и коротких шортах, из которых торчали её округлые, как кегли, ноги. Поодаль, возле недавно въехавшей на парковку машины, тёрся плюгавый мужичонка с забранными в хвост жиденькими волосами – наверное, муж этой женщины и двое подростков, мальчик и девочка.
– Что? – спросила я, моргая от неожиданности.
– Ну как же, Мира, из «Миражей». Вы знаете, мы с дочерью ваши преданные фанаты. Если бы вы только могли подписать нам открытку… Она сама-то стесняется подойти, меня отправила. А когда состоится премьера второй части? А скажите, Адам выживет после столкновения с Тигром?
Я почувствовала, как напряглось Гришино плечо, и успокоительно сжала его ладонь под столом.
– Извините, но вы обознались, – с улыбкой отозвалась я. – Я не та, за кого вы меня приняли. Мне очень жаль.
– Но как же? – Тётка подозрительно сощурилась. – Ведь я же вас узнала. Зачем вы лжете? Неужели вам жалко дать автограф вашим преданным поклонникам?
Как же я жалела сейчас, что со мной не было моего верного Пита. Он мастерски умел избавляться от таких приставучих теток. Тем временем Гриша поднялся из-за стола и встал между мной и женщиной, заслонив меня своей широкой спиной.
– Послушайте, миссис… – заговорил он на своём ломаном английском. – Уходите. Уходите, мисс вас не знает. Я позвоню в полицию.
К тётке уже подскочил её тощий супруг и, ухватив её за локоть, пытался увести за собой к машине. Но дородная мадам, кажется, распалилась не на шутку.
– Никогда бы не подумала, что вы такая заносчивая, спесивая, – орала она. – Как вам не стыдно? Ведь вы же зарабатываете на нас деньги!
Я торопливо поднялась из-за стола и тронула Гришу за локоть:
– Идём. Идём скорее.
Он в последний раз бросил на тётку суровый взгляд и вместе со мной быстро пошёл к машине. Вслед нам неслось:
– Я позвоню во все газеты! Я всем расскажу, что вы были не с Тэдом Бэрроу, а с каким-то посторонним мужчиной. К тому же иностранцем. Думаете, ваши грязные делишки не выплывут? Вы изменяете Берроу! Я так и расскажу всем!
Мельком оглянувшись через плечо, я увидела, как муж пытался упаковать эту крикунью в автомобиль. Мы с Гришей быстро забрались в машину и захлопнули за собой дверцы. Он сидел молча, отрешённо глядя в лобовое стекло. Черт возьми, всё только стало налаживаться. И вечер был такой тёплый и тихий…
– Извини, – примирительно произнесла я. – Мне жаль, что тебе пришлось с таким столкнуться.
– У тебя теперь будут неприятности? – напряжённо спросил он, бросив на меня быстрый взгляд. – Она всем раззвонит…
– Нет, – помотала головой я и улыбнулась. – Нет, кто ей поверит? У неё нет никаких доказательств, её и слушать никто не станет… Ну, может, какая-нибудь техасская жёлтая газетёнка местного значения черканёт статейку, на которую никто не обратит внимания. Даже если она и напишет об этом на каком-нибудь форуме в Интернете, кто её послушает?
Мне очень хотелось верить, что всё так и будет.
– Поехали, – наконец сказал Гриша, тряхнув головой. – Пока тебя здесь не заметил ещё кто-нибудь.
Я повернула ключи в замке зажигания, выжала газ, и машина рванулась с места.
До уединённого домика на озере, который сняла для нас Бет, мы добрались уже ночью и потому толком не успели ничего рассмотреть. Я видела только отблеск луны в чёрной зеркальной глади, высокие деревья и траву, достающую почти до коленей, ощутила влажный свежий запах зелени, прохлады и пресной воды – всё это было мне непривычно после солнечной Калифорнии, однако в то же время напоминало о детстве, о тех годах, когда мы с Гришей ещё были вместе и считали, наивные, что так будет всегда. В темноте мы кое-как въехали во двор подготовленного для нас домика. Над нашими головами автоматически зажёгся тусклый свет, но мы всё равно не смогли ничего рассмотреть толком. Лишь деревянное крыльцо, перила и дверь. Я в темноте ухватилась за Гришину руку, и мы вместе вошли в домик, где должны были провести наш своеобразный медовый месяц.
– Я, наверное, должен перенести тебя через порог? – пошутил Гриша.
А я замотала головой.
– Не надо. Просто… просто войдём.
Здесь витали запахи моего детства. Пахло древесной стружкой, каким-то особым сладковатым запахом деревянного дома, а из окна – водой, небом, лесом, землёй, травой, цветами, листьями…
Мы оба страшно устали – я от того, что провела почти одиннадцать часов за рулем, Гриша – от того, что уже вторые сутки находился в дороге. А потому даже осматриваться не стали, просто побросали вещи и отыскали спальню.
Когда я вышла из душа, в комнате было темно, так что мне пришлось остановиться на минуту и поморгать, чтобы привыкли глаза. В большом окне виден был серебристый диск луны с отломленным краешком, лохматые кроны деревьев. Где-то чуть поодаль блеснула серебряным бликом чёрная гладь озера.
В комнате же рассмотреть можно было только большую кровать и черный силуэт на ней. Я подошла и несмело присела на край постели. Всё у нас с Гришей сейчас было так шатко, так непрочно, что страшно было неосторожным словом или жестом всё разрушить.
Гриша потянулся ко мне и осторожно, бережно взял в ладони мою руку. Наверное, и он чувствовал это повисшее в комнате напряжение. Он поднёс мою руку к губам и осторожно перецеловал пальцы, прикоснулся к мизинцу кончиком горячего языка, и меня словно прошило электрическим разрядом. Охнув, я подалась к нему, обхватила руками, припала, всей кожей ощущая его гибкое, поджарое, сильное тело. Губы его прижались к моим губам, одновременно успокаивая и подчиняя, заставляя раскрыться, убеждая, что всё в порядке, всё хорошо. И теперь вдруг все промедление последних часов показалось мне нелепостью. Ведь Гриша наконец-то был рядом.
Гриша всегда умел меня чувствовать как никто другой – он перестал осторожничать, смял меня неистово, почти грубо и опрокинул на кровать. Мы с ним сплелись, вцепились друг в друга, будто боялись отпустить, стали единым целым. Не только чувствами, мыслями и желаниями – душой и телом. Гриша покрывал горячими поцелуями моё лицо – виски, щёки, лоб, губы, собирал мои слёзы губами, и мне хотелось, чтобы этот миг не кончился никогда, чтобы мы остались вот такими – впаянными друг в друга – навечно.
Утро вкатилось в окно, наполнив нашу спальню золотистым солнечным светом. И я, открыв глаза, впервые оглядела комнату. Все здесь было сделано очень просто – обшитые деревянными панелями стены, две картины с непритязательными пейзажами – видимо, повторявшими виды за окном. Белое хлопковое постельное бельё, на прикроватном столике – ваза с полевыми цветами и колосками. Видно было, что нас здесь ждали – похоже, Бет связалась с компанией, которой принадлежал этот домик, и обо всем условилась.
Гришина рука обнимала меня поперёк груди, я аккуратно выбралась из-под неё, обернулась и принялась рассматривать его, спящего. Высокие скулы, упрямый подбородок с пробивающейся утренней щетиной, спокойно сомкнутые веки, чуть выгоревшие на кончиках ресницы.
Гриша, кажется, почувствовав во сне мой взгляд, поморщился, сонно пробормотал что-то и вдруг открыл глаза. Поначалу ещё тусклые, замутнённые сном, они, увидев меня, сразу же вспыхнули, словно в них мгновенно заплясали солнечные зайчики. И была в этом такая простая искренность, такая радость, что у меня сдавило горло. Я знала, уверена была, что он ценит меня больше всего на свете, никогда не обидит, не предаст. Он – мой, а я – его, до самой последней клеточки. Вот так просто.
Днём мы катались на лодке по озеру, хохотали, сталкивали друг друга в воду. Голоса наши, наверное, разносились на мили вокруг, но кругом, похоже, никого не было. Конечно, это не могло быть правдой, потому что в холодильнике нашем всегда появлялись продукты и готовые блюда, а дом к нашему возвращению оказывался убран, но на глаза нам никто не попадался. Это был словно заколдованный мир, таинственный остров из сказки об аленьком цветочке.
Мы с Гришей очень органично вплелись в этот мир, снова стали счастливыми беззаботными детьми, которым никто больше не нужен, кроме них самих. Иногда в голову мне вдруг приходило – видели бы меня сейчас мои многочисленные поклонники. Вот я стою на носу лодки, дурачусь, раскинув руки, ору что-то. А Гриша подкрадывается ко мне сзади, хватает на руки. Лодка под нашими ногами ходит ходуном, раскачивается, вода захлёстывает его босые ступни. Я визжу как резаная, а Гриша, вместе со мной на руках, прыгает в воду. В воде нас выкручивает, вырывает друг у друга, мы расцепляем руки и выныриваем, хохоча и отплевываясь, а потом долго ещё пытаемся отловить унесённую течением лодку и забраться в неё.
Вот я, совершенно растрепанная, в накинутой на голое тело Гришиной рубашке вбегаю в дом с охапкой собранных в ближайшем лесу цветов, пытаюсь отмахнуться от привязавшейся пчелы. А войдя, вижу задремавшего Гришу, растянувшегося прямо на полу с привезённой книжкой; подкрадываюсь к нему и, взмахнув руками, высыпаю всю охапку цветов на него. Гриша дергается от неожиданности, подскакивает и с недоумением смотрит, как с его головы на деревянный пол осыпаются яркие соцветия и высохшие колоски.
Вот каким-то дождливым днём мы сидим на крыльце, прижавшись друг к другу плечами. Пальцы у меня пахнут травой, левая коленка сбита – это я вчера запнулась о корень, когда мы гуляли в лесу. Гриша что-то рассказывает мне, обнимает за плечи, машинально притягивает мою голову к себе и касается губами виска, не переставая говорить.