— Да, — согласилась Марта, и Данилов почувствовал, как она заволновалась, — все правильно. Кому ты говорил, что собираешься в субботу на стройку?
«Тебе, — подумал Данилов. — Я сказал об этом тебе. Больше мне говорить было некому».
— Какие у тебя планы, — спросил он быстро, — что ты будешь делать?
— Дел у меня полно, — ответила Марта с досадой, — я целую неделю ничем не занималась. У меня в выходные все время одни и те же планы — постирать, приготовить и перегладить то, что постиралось. Так кому ты говорил, Данилов? Может, этой своей дуре, которая вечно отвечает, что ты уже уехал, а потом еще не приехал?
И тут Данилов вспомнил.
Ну конечно.
Он предупреждал секретаршу, что в субботу поедет посмотреть на дом. Он сказал ей об этом в пятницу, уезжая. Она собиралась в субботу работать «в счет отгула». Данилов не возражал. Он никогда не возражал. Ему было все равно, в счет или не в счет, секретарша была ему нужна в основном «для плезиру», как это называла Марта, — какой же офис без секретарши! Даже на телефонные звонки Данилов предпочитал отвечать сам.
— Я действительно предупредил Ирину, — сказал Данилов, соображая. Ириной звали секретаршу. — Спасибо, что ты мне подсказала. Марта. Извини, я должен срочно позвонить.
— Хочешь, я к тебе приеду, — предложила Марта, изо всех сил надеясь, что он согласится, — прямо сейчас?
— А стирка и глажка?
— Пошел к черту.
— Нет, — отказался Данилов, и Марта моментально почувствовала себя собакой, которую оставили на платформе, а поезд уже тронулся, — спасибо. Марта.
Опять — спасибо, Марта!
— Пожалуйста, — пробормотала она. Еще немного, и она заплачет — то ли из-за гормональных изменений, связанных с беременностью, то ли из-за того, что впереди маячит еще одно уборочно-постирочное воскресенье, унылое до боли в зубах, то ли из-за того, что у ее ребенка — бедняжки! — никогда не будет настоящего отца, то ли из-за того, что она совсем не нужна Данилову и знает об этом, так нет же — навязывается, пристает, предлагает себя в компаньоны.
Зачем?!
— Я тебе вечером позвоню, — пообещал Данилов как показалось Марте, чтобы отвязаться от нее.
— Угу, — согласилась она и положила трубку.
Свою трубку Данилов сунул в гнездо зарядника и стал готовить себе завтрак — йогурт, сыр, хлебцы из холодильника, — время от времени посматривая на телефон.
Почему Марта в последнее время то и дело сердится на него? Что изменилось? Они устали друг от друга или это подготовка к тому, что будет впереди?
Впереди будет непонятный ребенок, папа-Петрысик, «на тот большак, за перекресток» по праздникам, разговоры по телефону сначала раз в три дня, потом раз в неделю, а потом — на каждый Новый год. Все хорошее позади. Все хорошее кончилось.
На дачу Тимофея Кольцова Данилов приехал с Мартой, чего тот человек не мог предугадать. Данилов пригласил Марту в самый последний момент, утром.
Накануне он даже не знал, что она опять собирается ночевать у него. Она часто приезжала без предупреждения, чего он терпеть не мог.
Пусть бы лучше приезжала без предупреждения, чем без предупреждения забеременела непонятно от кого! От орангутанга, который говорит «женский фактор» и еще «ихнее дело».
«Ну, это ихнее дело, не наше!» — так обычно комментировал орангутанг выступление по телевизору какого-нибудь иностранца по какому-нибудь иностранному вопросу.
— Не наше, — вслух сказал Данилов.
Звонить было еще рано, зря Данилов сказал Марте, что должен срочно позвонить. Даже когда он допил свой чай из китайской кружки и догрыз холодную и жесткую пластинку хлебца — знать бы, зачем он держит их в холодильнике?! — звонить было все еще рано.
Данилов поставил в посудомоечную машину свою кружку, тарелку из-под сыра и положил ложку. Весь набор в машине выглядел как-то неубедительно, и Данилов задвинул хромированную панель, решив, что помоет посуду после обеда, всю сразу. Ему даже в голову не приходило ополоснуть тарелку и кружку под краном.
Есть правила, им нужно следовать. По правилам его жизни посуду моет машина.
Готовясь к разговору с собственной секретаршей, Данилов достал записную книжку и ручку — чтобы ничего не упустить. Почему-то он думал, что она непременно продиктует ему целый список имен тех, кто интересовался, как Андрей Данилов собирается провести субботнее утро.
Будет список, и методом дедукции Данилов вычислит необходимое.
Имен оказалось три.
Переполошившаяся секретарша, застигнутая Даниловым в разгар утренних воскресных баталий с ребенком и мужем, долго и мучительно соображала, чего от нее хочет шеф, шикала в сторону на ребенка и руководила действиями мужа — «сними, сними сковородку!» — и, вернувшись к трубке, в которой молчал Данилов, так же мучительно вспоминала, кто именно интересовался им в пятницу вечером.
— Знаменская звонила, — наконец выдала она с неизбывной тоской в голосе, — а больше вроде никто…
— Вроде или никто? — холодно переспросил Данилов.
Знаменская не могла совершить налет на дачу Тимофея Кольцова. Она была тучной, очкастой, одышливой дамой — то ли академиком, то ли членом-корреспондентом. Проводив детей в благополучное заокеанье, она на свободе перестраивала квартиру на Ленинском проспекте и звонила Данилову в офис по четыре раза в день — сообщала все новые идеи, почерпнутые из журналов.
Говорила она прокуренным баритоном, виртуозно управлялась с неформальной лексикой, на чем свет стоит поносила коммунистов вкупе с демократами, а заодно и академическое начальство. Данилову она нравилась. Идеи из журналов он выслушивал, непременно одобрял и продолжал делать все по-своему.
«Как это вы ее не боитесь? — спрашивал у него нервный, замученный бригадир строителей. — Она же танк. Как наедет, так и раздавит».
Данилов был совершенно уверен, что на него Знаменская не наедет.
— Кто еще звонил, Ира?
Опять какое-то активное шевеление, означающее, очевидно, что сковородка до сих пор не снята.
— Лидия Сергеевна звонила! — наконец радостно выпалила секретарша. — Она звонила, когда вы уже уехали, и спрашивала, будете ли вы завтра на работе! Я сказала, что вы с утра собирались на Рижское шоссе! Точно, да!
Это тоже Данилову не подходило.
— Больше точно никто не звонил?
— Да нет вроде… Или кто-то… Да, Андрей Михайлович! Еще звонил ваш родственник.
Данилов вдруг подумал, что отец. Это была странная мысль, потому что отец никогда ему не звонил, тем более на работу. Для отца он тоже был неудачным проектом, ошибкой, о которой следовало забыть, но которая — как все постыдные ошибки — то и дело напоминала о себе.
— Какой родственник?
Ира удивилась, даже пришла в некоторое замешательство.
— Ковалев Вениамин. Он вам всегда звонит. Он в пятницу звонил, уже довольно поздно, и ему я тоже сказала…
Вениамин?! Позавчера вечером ему на работу звонил Вениамин Ковалев и секретарша сказала ему, что он с утра собирается на дачу Тимофея Кольцова?!
— Что-то случилось, Андрей Михайлович? — Секретарша, приободрившись от сознания выполненного долга и собственного профессионализма, теперь надувалась любопытством, как воздушный шар гелием. Того и гляди, полетит.
— Все в порядке, — уверил ее Данилов холодно, — просто у меня не работает мобильный телефон. Я хотел узнать, не было ли чего-то срочного.
От такой прозы жизни воздушный шар лопнул, и любопытство улетучилось в атмосферу.
— Срочного ничего не было.
— Я уже понял, спасибо.
Итак.
Академик Знаменская. Кажется, как раз в пятницу в Кремле ее награждали орденом «за заслуги перед медициной и в связи с шестидесятилетием». Данилову она звонила скорее всего для того, чтобы в тридцать восьмой раз пригласить на банкет. Предыдущие тридцать семь приглашений Данилов отверг вежливо, но твердо.
Лида. Лидия Сергеевна. Она вернулась с «просмотра площадок» для предстоящего папочкиного юбилея и искала Данилова, чтобы договориться о совместных бальных танцах. Странно только, что она спрашивала у секретарши о его планах на субботу, хотя вполне могла спросить у него самого, когда вечером позвонила ему домой.
Вениамин Ковалев.
Данилов достал из холодильника бутылку минеральной воды, налил в стакан и залпом выпил. Вода была очень холодной. Такой холодной, что заломило небо.
Значит, звонил Веник, и секретарша Ира рассказала ему, где он сможет найти Данилова в субботу утром. Отлично.
Данилов аккуратно поставил запотевший стакан в посудомоечную машину, сел к столу и закурил, подвинув приготовленный бесполезный блокнотик.
Вениамин Ковалев был братом его жены. Единственный человек из той жизни, оставшийся в этой. Марта не в счет. Марта была, есть и будет всегда.
Или не будет?
Марта придумала это дикое имя — Веник, — и Данилов стал звать его Веником. Вениамина это просто приводило в бешенство, но ничего поделать уже было нельзя. Он стал Веником на веки вечные. Хуже всего было то, что это имя ему очень подходило. Гораздо больше, чем Вениамин.
Семья жены так и не простила Данилова. Но Веник был единственным, кто его не только не простил, но и не уставал напоминать, как он виноват.
Конечно, он виноват. Кто же виноват, если не он?
Данилов посмотрел на свою сигарету. Теперь нужно выяснить, где были все трое подозреваемых в момент совершения преступления — так положено делать по законам жанра.
Знаменская скорее всего спала после банкета. Лида делала массаж — маникюр, педикюр, маску из грязи Мертвого моря, обертывание водорослями Красного моря, — или тоже спала. Она не любит рано вставать.
Женщина может позволить себе все, что угодно, кроме отсутствия вкуса или распущенности, так говорила даниловская мать. Проваляться в кровати до одиннадцати — это верх распущенности. Интересно, она знает, что Лида спит до полудня?
Данилов с силой вдавил в пепельницу сигарету.
О чем он думает?!
Он должен выяснить, у кого из них есть… как оно называется?.. которое обязательно должно быть у каждого уважающего себя преступника из детектива?..