— Кто?
— Веник. Он сказал мне, что у него вчера были гости. Первый из которых, этот самый Иван, приехал в одиннадцать утра.
— В гости приехал в одиннадцать утра? — удивилась Марта.
— Ну да. Он поссорился с женой или что-то в этом роде. По крайней мере, мне так сказал Веник.
— Ничего я не понимаю, — заключила Марта сердито.
— Я спросил у своей секретарши, кому она в пятницу говорила, что я собираюсь на дачу Кольцова. Она говорила Лиде, Венику и Знаменской, это моя клиентка. Я решил, что нужно проверить, где он был вчера утром.
— Только он? — перебила Марта. — А дамы?
— Дамы ни при чем, — твердо сказал Данилов, — а Веник сказал мне, что все утро спал дома и что в одиннадцать приехал этот самый Ваня Терехин и привез ему пива. Ваня мне только что сказал, что он к Венику приехал после трех.
— Он не тебе сказал, а майору Мурашко, — поправила Марта.
— Ну да, — согласился Данилов. — Зачем Веник врал про этого Ваню? Если он ничего не знает про разгром на даче, врать ему незачем. Какая разница, во сколько к нему приехал приятель? Почему он сказал про одиннадцать?
— Если в одиннадцать он был дома с приятелем, значит, в десять он никак не мог быть на Рижском шоссе, — задумчиво сказала Марта.
— Вот именно. Почему он сразу сказал про одиннадцать? Почему он не сказал, что гости к нему приехали, скажем, в два?
— Выходит, он знал, что должен как-то подтвердить, что в одиннадцать был дома, — выпалила Марта, — а это значит, что про разгром на даче он все знает.
— Ничего это не значит, — возразил Данилов не слишком уверенно, — это значит, что он зачем-то мне соврал. И я не понимаю, зачем.
— А где ты взял телефон этого самого Вани?
— В портфеле у Веника. В записной книжке.
— Нет, Данилов, — решительно сказала Марта, — я ошиблась. Ты не Глеб Жеглов. Ты — Эркюль Пуаро. Твоя тонкость и даже некоторое коварство в ведении расследования меня восхищают. Можно я буду доктор Ватсон?
— Нет, — сказал Данилов, — нельзя. У Пуаро был никакой не доктор Ватсон, а капитан Гастингс.
Они помолчали. Марта смотрела на дорогу.
— Ты не знаешь, охранник жив?
— Не знаю. Я завтра, наверное, съезжу в больницу. Если он будет еще жив.
— Данилов, — быстро произнесла Марта, — уж в этом ты точно не виноват!
— В чем?
— В том, что охранник… что его ранили.
— Как раз в этом я и виноват. Его ранили из-за меня. Ты что, не понимаешь? Тот человек пришел, чтобы наказать меня, но ему мешал охранник, и он его покалечил. Если не убил.
— Дернул меня черт связаться с душевнобольным! — злобно выговорила Марта. — Ты надоел мне, Данилов. Хуже горькой редьки надоел. Ну, если ты во всем виноват, пойди и повесься.
— Остаются еще мои сотрудники, — продолжал Данилов, как будто ничего такого она и не говорила, — Саша Корчагин, Таня Катко и Ира. Они тоже знали, что я с утра в субботу собираюсь на Рижское шоссе.
— Кто-нибудь из них ненавидит тебя лютой ненавистью?
— Не знаю. Как будто нет. Впрочем, я плохо умею замечать такие вещи.
— Это точно.
— На полу в доме я нашел растоптанный в пыль кусок янтаря. Откуда он там взялся? Кто его растоптал? Преступник или охранник? В доме ничего янтарного нет и не было, значит, янтарь кто-то принес или он выпал из кармана, У кого?
— Как же ты его нашел? Там было сплошное стекло.
— Нашел. Только теперь я голову сломал, имеет это отношение к делу или нет? И еще кассета.
— Какая кассета?
— Камера наблюдения, помнишь?
— Что?
— Там все кассеты «BASF», а одна, та, на которой мы с тобой, «Sony». У Тарасова в машине валялась какая-то кассета. Прямо на полу. Он сказал, что это видеозапись его выступления.
— А что, Тарасов тоже звонил в пятницу твоей секретарше и спрашивал у нее, как ты намерен провести субботу?
— Нет. Не звонил. Он в пятницу прилетел с гастролей. Но кассета у него валялась.
— «BASF»?
— Я не посмотрел, — сказал Данилов виновато, — плохо у меня получается быть детективом.
— Ничего, сойдет. — Марта притормозила на светофоре и отправила в рот какую-то мятную гадость. Она постоянно «освежала дыхание», в полном соответствии с рекламой. — Сама по себе кассета на полу ни о чем не говорит. У меня в бардачке тоже кассета ездит. Мне Инка дала какой-то новогодний фильм. Ну и что? Тем более твой Матрасов только в пятницу вернулся с гастролей.
— Не Матрасов, а Тарасов, — поправил Данилов.
— Ну, Тарасов. Или он сразу с самолета кинулся громить дачу Кольцова?
— Он даже не знал, что я туда собираюсь. Ему нужно было со мной встретиться, потому что моя мать просила его уговорить меня выступить на приеме и сказать несколько теплых слов моему отцу.
— Что? — переспросила Марта с изумлением. — Кто должен выступить?!
Данилов промолчал, и Марта замолчала тоже.
— Ты… очень расстроился, — спросила она, помолчав немного, — или ничего?
— Ничего, — сказал Данилов, — дело не в этом. Дело в том, что Олег про дачу ничего знать не мог, он вообще к моей работе никакого отношения не имеет, но все равно я… струсил, когда увидел эту кассету.
Марта посмотрела на него.
Дело было как раз «в этом». Зря она подозревала Данилова в том, что ему была нужна ее машина, а не она сама. Ошиблась. На этот раз Данилову была нужна она сама.
Она толком не понимала его отношений с родителями, но знала, что даже после телефонных разговоров с ними — вернее, с матерью, потому что отец никогда с сыном не разговаривал и никогда ему не звонил, — Данилов становился почти больным.
Его нужно было утешать, но делать это осторожно, потому что от слишком прямолинейных утешений он мрачнел еще больше, уходил в себя, на вопросы отвечал «да» или «нет» и в конце концов замолкал надолго. Марта томилась. Приставала.
Пекла пироги. Болтала — все для того, чтобы он сменил гнев на милость. Иногда ей удавалось его умаслить, и он быстро возвращался в состояние нормального человека. Иногда молчание затягивалось, и тогда Марта ненавидела его родителей.
Сзади возмущенно засигналили, и она поняла, что проспала зеленый светофор. Машина тронулась с места, ее обгоняли, возмущенные и негодующие лица проплывали с обеих сторон.
Опять за рулем баба! Спасенья никакого нет от баб на дороге! Научись водить сначала, а потом на шоссе выезжай!
— И что? — осторожно спросила Марта. — Ты… согласился выступать?
— Черт побери, — отчетливо выговорил никогда не ругавшийся Данилов, — нет, конечно.
— Данилов, не переживай, — быстро сказала она, — можно подумать, что это в первый раз.
Вся беда и была в том, что число раз не имело значения. Каждый новый раз было так же больно и обидно, как в первый.
— Не хочу говорить об этом. — Данилов перестал смотреть в окно, глянул на Марту и неожиданно потрепал ее по макушке. — Спасибо, что приехала.
— Пожалуйста. Ты уже решил, что станешь делать дальше? В смысле детективного расследования?
— Я должен выяснить, почему Веник мне наврал, а он был на самом деле, где были мои сотрудники и откуда взялся янтарь. Еще мне нужно съездить в больницу и поговорить с охранником.
— Если он жив.
— Да. Если он жив и может разговаривать.
И они замолчали — на этот раз до самой Сретенки. Молчали каждый о своем. Марта даже позабыла включить свою любимое «Русское радио».
— Ну что, — спросила она, осторожно приткнув «Ниву» к сугробу, — поедем в ресторан? Или неохота?
— Пойдем лучше домой, — попросил Данилов, что-то чаю хочется горячего.
— Давай, — моментально согласилась Марта. Ей тоже хотелось чаю и не хотелось в ресторан.
— А Надежда Степановна? — спросил Данилов уже на лестнице. — Как она относится к тому, что ты у меня ночуешь?
— Никак. Она знает, что у нас с тобой… высокие отношения. А потом я же у тебя не каждый день ночую!
Очень жаль, почему-то подумал Данилов.
Может быть, если бы она ночевала у него каждый день, ему было бы не так страшно возвращаться. Делать этот последний шаг. Вставлять ключ в замок.
Покрываться унизительным потом.
С ней он ничего не боялся — никаких призраков в углах.
— Проходи. — Он распахнул двери в квартиру, в привычное тепло и домашний запах. — Замерзла?
Марта кивнула, стаскивая щегольские ботиночки.
Она любила хорошую обувь.
— Я тебе сейчас дам твои тапки.
«Ее» тапки он привез из Австрии, меховые, замшевые, со смешной вышивкой. Он полез в шкаф и еще рылся там, когда Марта вдруг спросила с ужасом:
— Что это такое?
Цепляясь головой за вещи, он вынырнул из шкафа.
— Где?
— Вон. На твоих ботинках.
Данилов посмотрел удивленно. Что там может быть на его ботинках, чего она так испугалась?
— Что?
Двумя пальцами за шнурок Марта подняла его ботинок. Он качался на шнурке прямо у Данилова перед носом.
На черном блестящем боку было нелепое голубое пятно.
— Откуда оно взялось, Данилов? — с ужасом спросила Марта. — Ты что, вчера наступил в краску?
Данилов взглянул на нее и взял у нее ботинок.
— Вчера пятна не было, — сказал он, — я точно знаю. Я чищу ботинки каждый день, и никакого пятна на них вчера не было.
— Тогда откуда оно взялось?!
— В доме Кольцова не было голубой краски, — сказал Данилов, рассматривая ботинок, — ничего не предполагалось красить в голубой цвет. Не было никакой голубой краски, кроме…
— Кроме надписи на стене, — закончила за него Марта. Он хмуро взглянул на нее. — Где ты мог наступить в голубую краску, Данилов? Сегодня?
— У Веника, — сказал он неохотно, — у него ремонт. Там наверняка есть какая-то краска. Может, и голубая есть.
— Значит, не зря он тебе соврал, Данилов, — тихо проговорила Марта, — значит, голубая краска тоже сходится.
Данилов аккуратно поставил ботинок рядом с другим и стремительно ушел в глубину квартиры, оставив Марту у порога. Хлопнула дверь, и больше ничего не было слышно.
В середине дня выяснилось, что Данилов оставил дома договоры. Эти договоры он взял с собой в пятницу, еще не подозревая о том, что ждет его в субботу. В понедельник нужно было срочно все подписать, и Данилов собирался посмотреть сам, не слишком доверяя Ире, которая их составляла. Составляя, она то и дело ныряла в объемистый справочник «Типовые договоры», и судорожно перелистывала его, и что-то выписывала на бумажку, как будто конспектировала.