— Я согласен, Ариадна Филипповна, конечно, согласен. Только нужно сначала придумать — что.
— Как что! Камин! Я же предлагаю выложить камин. Живем один раз, так пусть хоть камин будет стеклянным!
— Я подумаю над этим.
— Ничего вы не станете думать, — заявила Знаменская, — ни одна моя идея не нашла одобрения в вашем ледяном сердце. Почему?
— Ариадна Филипповна…
— Ну конечно! Дело в том, что я просто вздорная старуха, а вы первоклассный архитектор! Но вы должны уважать мои седины, и, если я прошу стеклянный кирпич, вы должны хотя бы сделать вид, что раздумываете.
— Ариадна Филипповна…
— Да-да, это я. Черт с ним, с кирпичом. Обещайте мне, что, если я захочу унитаз в форме лилии, вы согласитесь. Если он оскорбит ваше эстетическое чувство, вы загородите его ширмочкой. Согласны?
— Да, — сказал Данилов, — согласен.
— Ваши родители прилетают в среду?
— Что?
— Андрюшик, до сих пор вы слышали прекрасно. Когда прилетают ваши родители?
— Я не знаю, — ответил Данилов.
— В среду прием в честь Миши. Я никогда не понимала его книг. А вы?
— Я? — переспросил Данилов.
— Света, по-моему, их тоже не понимает. Мне все кажется, что она только делает вид, что читала.
Света, подумал Данилов. Никто и никогда в его присутствии не называл мать Светой. Только по имени-отчеству. За границей — «мадам Данилофф».
Ему вдруг показалось, что в голове у него замкнулась какая-то цепь, даже щелкнуло отчетливо. Замок закрылся. Теперь уже не вырваться.
— Вы… знаете моих родителей?
— Милый мой, в России нет ни одного человека, который не знал бы ваших родителей!
— Я говорю не об этом.
— Да, — призналась академик Знаменская, и ее контральто понизилось до баса, — конечно. Чтобы вы родились, потребовались усилия многих специалистов. Одним из специалистов была я. Так что мы с вами почти родственники. Когда вышла история с вашей депрессией, я сказала Свете, что самым правильным было бы от вас отстать. Но я ведь не психолог или невропатолог! Света меня не послушалась. Зато теперь вы есть отличный архитектор, а ведь мог выйти посредственный пианист!
Данилов разжал руку. Когда он стиснул кулак?
— Прошу прощения, Ариадна Филипповна, — процедил он холодно, — но мне не хотелось бы ни с кем обсуждать свою жизнь. Даже с вами. Давайте лучше вернемся к камину.
В трубке помолчали, доносилось только приглушенное сопение.
— Я не хотела вас обидеть, — сказала наконец Знаменская, — врачи бесцеремонны и циничны от природы. Они такими рождаются. Старуха хотела узнать, будет ли на приеме интересный молодой человек, и сдуру наболтала лишнего.
— Буду, — пообещал Данилов и улыбнулся. С чего это он так запаниковал?
От того, что неврастеник и тряпка? Или просто в голове его никак не совмещались родители и Знаменская, которая была из той части его жизни, которая никак и никогда не соприкасалась с родителями?
Положив трубку, он некоторое время посидел над телефоном. Ему было неловко и трудно.
Во-первых, он только что устроил разнос Тане за лестницы и фронтоны нового дома, которые оказались не готовы, а сам провел драгоценное утреннее время в разговорах и упаднических мыслях.
Во-вторых, согласно плану, записанному на хрусткой блокнотной страничке, информацию Знаменской о том, что в субботу с утра она присутствовала на операции, следовало проверить. Проверять было противно, хотя в данном случае сделать это было очень просто.
Знаменская ни при чем, конечно. Ты сделаешь это для очистки совести. Ты зануда и формалист. Тебе просто нужно, чтобы все в твоих нетворческих, почти бухгалтерских мозгах было разложено по полочкам.
Зачем она спросила его про родителей? Почему ни с того ни с сего продемонстрировала свою причастность и полную осведомленность — даже те его давние нервы были упомянуты? До сих пор Данилов работал на нее, не подозревая о том, что она знает его семью, работал бы и дальше — тогда зачем?
Вопросов стало еще больше, когда через три минуты с трубкой в руке он подошел к окну. Снег все валил.
Академик Знаменская в субботу в Кардиоцентре не появлялась. Профессор Василий Иванович Бестужев тоже не работал.
— Он будет только в четверг. Если хотите, можете оставить сообщение.
— Нет, спасибо, я перезвоню.
Значит, Знаменская тоже его обманула. Как и Веник.
Ошиблась? Забыла, где была наутро после банкета? Пошутила? Выдумала?
Зачем?! Зачем?!!
Когда Данилов был в двух минутах от дома, позвонил Марк Грозовский, давний приятель и такой же давний конкурент.
— Данилов, ты где?
— Рядом с домом. Добрый вечер, Марк.
Грозовский хмыкнул:
— Добрый. Ты даже когда в офисе сидишь, все равно рядом с домом. У тебя так офис и дом расположены — рядом друг с другом. Как мы с тобой.
— Мы с тобой далеко, — возразил Данилов, улыбаясь.
— Мы с тобой близко, — уверил Грозовский. — Слушай, Данилов, одолжи мне на недельку компьютер, а?
— Какой?
— Любой. Только прямо сейчас. У тебя дома есть?
— Есть, — помолчав, сказал Данилов, — а почему так срочно?
— Потому что завтра ко мне на работу человек выходит, а я ему даже компьютер не могу дать! Куда я с утра поеду покупать! И денег жалко. Вдруг куплю, а новенький уволится! Одолжи, Данилов!
— Да бери, — согласился Данилов. — Подожди минуту, Марк.
Не опуская телефон, он переключил скорость и осторожно втиснул «Фольксваген» между двумя занесенными снегом машинами. Фирма, продавшая ему квартиру, обещала, что вот-вот начнут строить подземные гаражи, но никаких признаков строительства гаражей Данилов не замечал. Обманула фирма.
Что-то в последнее время странное происходит. Все обманывают, даже строительные фирмы.
— Марк, я уже приехал.
— Я рад. Ну что? Дашь компьютер?
— Прямо сейчас?
— А чего тянуть-то? У тебя дома есть какой-нибудь завалящий компьютер?
— Есть. Только он старый совсем.
— Да любой.
— Тогда заезжай.
— Я уже заехал, — пробормотал Марк. — Смотри по сторонам, а то под колеса попадешь.
Данилов оглянулся. Громоздкий грязный джип занимал весь последний переулок. «Дворники» мели по стеклу, разметали снег.
— Это я, — сказал Марк в трубку и помахал рукой, — где тут у вас парковаться-то?
— Где место найдешь.
— Понятно.
Джип тихо тронулся с места, Данилов переждал, пока он проплывет перед ним, и перешел на другую сторону. Грозовский появился через минуту, очень сердитый.
— Еле вылез, полные ботинки снега!.. Тоже мне, «тихий центр», мечта любого состоятельного господина!..
— В Москве с парковкой вообще плохо, — философски заметил Данилов, открывая тяжелую подъездную дверь. — Добрый вечер, Иван Иванович.
— Добрый, добрый, Андрей Михайлович!
«Консьерж» Иван Иваныч выглянул из-за двери и благожелательно проводил Данилова глазами. Ивану Иванычу от роду было лет двадцать пять, и до определения на тихую должность смотрителя подъездной двери он служил то ли в спецназе, то ли в десантных войсках. Вид у него был соответствующий.
— Господи боже мой, — пробормотал Грозовский.
— Зато спокойно.
— А у вас тут что? Шалят?
— Не особенно. Но нужно же чем-то оправдывать деньги, которые с нас дерут в виде квартплаты!
— Крепко дерут?
Данилов покосился на Грозовского, бессчетно размноженного зеркалами лифта, и промолчал.
— Ты чего такой мрачный?
— Я не мрачный. Я устал немного.
— Заработался? — уточнил Марк язвительно. — Заказчик косяком идет?
Перед дверью в квартиру Данилов помедлил. Он возвращался домой не один, поэтому все было проще, чем обычно, но все-таки ему пришлось глубоко вдохнуть и сильно выдохнуть, как будто он собирался прыгать с трамплина. Грозовский наблюдал за ним насмешливо.
— Проходи.
— У-у, — протянул Грозовский, протискиваясь в квартиру, — красота-то какая! Простенько и со вкусом, в твоем духе, Данилов.
Не обращая внимания на хозяина, он протопал сначала в одну, а потом в другую комнату. В спальню он заглянул с порога, а в ванной длинно присвистнул.
Данилов улыбнулся, снимая ботинки. Он знал, почему Грозовский свистит в ванной.
— Данилов, ты молодец! — издалека сказал Грозовский. — Главное, и места не так чтобы очень много, а на все хватило!.. Молодец, — повторил он, появляясь в холле. Вид у него был кислый, как будто он расстроен тем, что Данилов молодец. А может, и в самом деле расстроен?
— Ужинать будешь?
— Не буду. Давай компьютер, и я поеду.
— Кофе?
— Данилов, ну тебя в баню с твоими манерами! Я не хочу кофе! Я хочу компьютер.
— Сейчас получишь.
Замшевый чемоданчик с ноутбуком, которым Данилов пользовался только в поездках, был задвинут на нижнюю полку стеллажа. Данилов вытащил его и придирчиво осмотрел. Ни пыли, ни пятен не было на замшевой шкуре чемоданчика — домработница Нинель Альбертовна убирала на совесть. Чемодан от поездки к поездке никогда не открывался, но педантичный Данилов должен был посмотреть, все ли в порядке. Пока он расстегивал и застегивал «молнии» на боку, лазал в боковой карман, проверяя «мышь», далекими отрывистыми трелями зашелся мобильный телефон, и Грозовский сказал в отдалении: «Алло!»
Данилов вышел в холл и аккуратно поставил чемоданчик на пол возле Грозовского.
Марк хмуро глянул на него и отвернулся.
— Нет, — буркнул он в телефон, — пока нет. Не могу. Не могу, сказал! Хорошо. Да. Да. Але! — крикнул он в сторону кухни, куда удалился вежливый Данилов, чтобы не слышать, о чем говорит Грозовский. — Данилов, я поехал, спасибо!
— У тебя неприятности?
— С чего ты взял? — спросил Марк фальшиво. — Компьютер верну недели через две или даже раньше.
— Не спеши, — ответил Данилов вежливо, — он мне пока не нужен.
— Хоть бы пригласил куда посмотреть, что ты строишь! Или боишься, что отобью клиентуру?
— Марк, я ничего не боюсь. А пригласить пока некуда, ничего интересного у меня нет.