«Фиатчик» что-то произнес, долгое и неслышное за закрытым стеклом, и отправился дальше.
Данилова всегда поражала биржа — старинное здание со стеклянным потолком в самом центре Москвы. Все было «как у больших», как в Нью-Йорке и Токио, — ряды компьютеров, телефонный трезвон, легион мальчиков в белых рубашках и непременно без пиджаков, говорящих в три трубки сразу, ряды часов, показывающих «мировое время», электронные табло с загадочными символами, сменяющимися с такой быстротой, что разобрать ничего было нельзя, шумная толпа в центре зала, размахивающая руками, как дикари во время ритуальных танцев, — все дикари тоже были в белых рубашках и галстуках, — все правильно, похоже, воспроизведено с точностью до мельчайших деталей.
Данилову почему-то казалось, что это именно декорация и все, кто работает здесь, пляшут ритуальные танцы, говорят в три трубки, шикарно и очень по-американски закидывают ноги на столы, прохаживаются между рядами, закинув на затылок уставшие бизнесменские руки, — знают, что это декорация, поэтому так старательно добиваются правдоподобия, поэтому принимают такой нарочито деловой вид, поэтому говорят в три трубки, чтобы незримый хозяин увидел, оценил, милостиво кивнул — верю, верю…
Плохих актеров, как известно, в театре не держат.
Веник еще только приготовлялся выступить на сцену — закатывал рукава белоснежной рубахи, ослаблял галстук, окружал себя телефонами и кофейными чашками.
— Доброе утро, — сказал Данилов, заглядывая в стеклянную будочку, где помещалась «фирма» Веника. На него оглянулись взлохмаченный молодой человек, больше всего подходивший под определение «юноша бледный со взором горящим» — Марта так говорила, — и красавица с пышным бюстом и сердечком нарисованных губ.
— Доброе утро, — вразнобой поздоровались они. Веник, болтавшийся во вращающемся кресле туда-сюда, от неожиданности сделал резкое движение и чуть не упал.
«Фирма веников не вяжет», — подумал Данилов. Рука болела и мерзла, и хотелось надеть на нее еще одну перчатку.
— Ты чего? — спросил Веник у Данилова. — Тебе… чего?
Вид у него был испуганный.
— Мне нужно с тобой поговорить, — сказал Данилов, — прямо сейчас.
— Через полчаса торги начнутся…
— За полчаса мы успеем.
— Ну давай, — согласился Веник неуверенно. Было видно, что ему до смерти не хочется разговаривать с Даниловым. — Кофе будешь?
— Буду, — сказал Данилов.
Бледный юноша и фигуристая девица посмотрели друг на друга.
— Нам выйти? — спросила девица у Веника.
— Если можно, пожалуйста, — ответил за него Данилов.
— А что? — спросил Веник и улыбнулся жалкой залихватской улыбкой. — У нас секреты?
— Секреты, — согласился Данилов.
«Давно надо было его запугать», — подумал Данилов, глядя, как суетится Веник, ставший вдруг маленьким и жалким.
Как это он раньше не догадался? Его так легко запугать — только прикрикнуть погромче, и на все вопросы давно нашлись бы ответы.
Дверь в будочку тихо притворилась за сотрудниками, и Веник бодро спросил у Данилова:
— Тебе с сахаром?
— Да, если можно.
Кофе был в щербатой белой кружке. На боку коричневые потеки. Данилов мерз, рука болела, в голове от недосыпа как будто толклось битое стекло, поэтому он взял кружку и отхлебнул, несмотря на потеки. Кофе был густой и очень горячий, очевидно сваренный, а не разболтанный из баночного суррогата. В нем было много сахара. Хорошо бы, если бы в нем был коньяк. Подумаешь — полдесятого утра! Сегодня у него очень трудный день.
— Веник, у тебя есть коньяк?
— Что?! Какой коньяк?
— Любой. Лучше, конечно, не подпольного производства.
— Сейчас утро, Данилов, — осторожно сказал Веник. Кажется, теперь он перепугался по-настоящему. Данилов никогда и ничего с ним не пил.
— Ну и что? Есть?
— Где-то был. Сейчас… — Он нагнулся, пошарил в тумбочке, ничего не нашел и перебежал к шкафчику. — Вот, есть. Тебе в стакан налить?
Данилов взял у него из рук бутылку, посмотрел на этикетку и налил себе в кружку — прилично, — отхлебнул и едва сдержался, чтобы не закрыть глаза.
— Ты прямо в перчатках будешь сидеть? — спросил осмелевший Веник, который никак не мог понять, в чем дело и что такое стряслось с Даниловым.
— Да, — сказал Данилов, — в перчатках. Что ты надумал, Веник?
— Надумал? О… чем я надумал?
— Или ты говоришь мне, где ты был утром в субботу, или возвращаешь мне деньги, — сказал Данилов и еще отхлебнул, чувствуя, как коньяк глушит стеклянный морозный звон у него в голове. — Я тебе предлагал сделку. Ты забыл?
— Нет, — нервно сказал Веник, — не забыл.
Он с размаху сел на стул, пошарив, вытащил из тумбочки стакан, дунул в него и налил себе коньяку.
Выпил тоже с размаху и задышал, приоткрыв жалкий ротик.
— Что ты ко мне привязался, Данилов? — начал он и, кажется, даже шмыгнул носом. — Ну что я сделал? Ты же знаешь, что я деньги тебе вернуть так быстро не могу, они у меня все в деле!
— В деле! — повторил Данилов. — В каком еще деле?
— Я не могу тебе сказать, где я был, — зашептал Веник, нервно оглядываясь по сторонам, — ну не могу, и все! Тебе все равно, конечно, ты весь чистенький, правильный, скучный, как газон, а у людей… Разные бывают ситуации!
«Почему газон? Какой еще газон? Неужели я похож на газон?»
— Ты как в целлофане живешь, ничего тебя не касается, а я… а мы…
— Веник, где ты был?
— Ты чистоплюй! — Веник старательно распалял сам себя, чтобы было не так страшно и чтобы потом он мог сказать себе, что сделал все, что мог, но пришлось «расколоться». В том, что он «расколется», Данилов не сомневался. — Я тебе ни слова! Ты, твою мать, думаешь, что, если у тебя бабки, ты можешь людьми вообще помыкать, да?! Ты меня, блин, в рабство взял этими деньгами, да?! А меня, между прочим, так и не застрелили, и если бы застрелили, то моя смерть была бы на тебе, как и Нонкина!! На тебе кровищи, Данилов, как на киллере каком-нибудь, ты посмотри на себя!..
— Веник.
Кружка сквозь перчатку приятно грела руку, тепло поднималось вверх, и казалось, что ее дергает не так сильно, как раньше.
— Ну ладно!! Ну и черт с тобой!! Ну и подавись ты!.. На том свете!.. Ты еще узнаешь!.. Твою мать…
— Веник, хватит. Я все равно ничего не понимаю в цирковых представлениях. Давай говори, и я поеду.
— Хорошо, — воскликнул Веник трагическим голосом, — хрен с тобой!
Он упал на стул, со всего маху придвинулся и просвистел Данилову в лицо:
— Я был у бабы.
Такого сюрприза Данилов не ожидал.
— У какой бабы? Веник отвел глаза.
— Аська, зараза… Короче, выгнал я ее. Она ушла. А я к бабе пошел.
— К какой бабе?!
Все в том же трагическом порыве Веник схватил свой портфель, покопался в нем, вытащил какую-то газетенку, перегнутую в четыре раза, и ткнул пальцем в середину страницы.
— Вот. — Глаза он отводил и вообще пытался отвернуться.
Очень заинтересованный, Данилов приткнул свою кружку на кучу бумаг и взял газетенку.
«Любовь втроем, — было написано в объявлении, — две очаровательные девушки ищут партнера, пылкого молодого человека б.к. для совместного досуга».
— Что такое б.к.? — спросил Данилов, таращась в газету с первобытным изумлением.
— Без комплексов, — буркнул Веник.
— А ты б.к.? — осведомился Данилов.
— Ну да, — неуверенно сказал Веник, и тут Данилов захохотал так, как не хохотал никогда в жизни. Даже кружка поехала с бумаг, и он подхватил ее.
Немного кофе выплеснулось от того, что Данилов хохотал как сумасшедший, и он опять пристроил кружку на стол.
— А что такого? — задиристо спросил Веник. — Что ты ржешь? Я человек современный, пресыщаюсь быстро. Мне все время хочется чего-нибудь… надо же испытывать острые ощущения, пока еще…
— Ну, как ощущения? — спросил Данилов, перестав хохотать. — Достаточно острые? Ты пробыл там до утра?
— Да, — хмуро сказал Веник, — у меня деньги были, я сразу за ночь и заплатил…
— Ты по этому телефону звонил?
— А ты что, — вскинулся Веник, — проверять хочешь?
— Нет, — сказал Данилов, — не хочу. Что тут проверять, все и так понятно. Считай, что свои десять тысяч ты отработал. У меня еще один вопрос, бесплатный.
— Ну?
— Куда ты дел мои очки?
— Какие еще очки?
— Ты приехал ко мне, чтобы пересидеть, когда твоя Ася вернулась за вещами. Ты смотрел хоккей и взял у меня очки. Как они потом попали в мой офис?
— А-а… я же их тебе привез, когда на следующий день заезжал или через день, что ли. Ты ко мне пристал с этими деньгами, я очки на стол бросил и ушел. Я отдать хотел, а ты как начал наезжать, вот я их и бросил!
— Ясно, — подытожил Данилов, одним глотком допил кофе и с сожалением поднялся.
Уезжать — как уходить на войну — ему не хотелось. Рассказ Веника подтвердил все, о чем он уже догадался, и это означало только одно — самое худшее впереди.
— Хочешь, я тебе анекдот расскажу? — спросил он у Веника. — Институтских времен, как раз про тебя. Приходит мужик в бордель, смотрит прейскурант и видит — страстная испанка. Замечательно, думает мужик, это мне подходит. Платит денежки, поднимается в номер, глядь, а там сидит старая толстая еврейка. Где же испанка, вопит мужик, я за страсть заплатил! А бабка ему — ну, хочешь, я тебя укушу?
Веник моргнул.
— Это ты к чему, Данилов?
— К весне, должно быть, — ответил Данилов и вышел из стеклянной будочки.
В машине он сразу включил отопитель, потому что мерз все сильнее, и позвонил секретарше Ире.
— На работу можете сегодня не приходить, — сказал он, поздоровавшись, — а завтра я скажу.
— Андрей Михайлович, я звонила Сашиной маме, и она сказала, что похороны через три дня, и помощь им никакая не нужна, в смысле… в организации.
Похороны, подумал Данилов. Черт возьми, будут еще и похороны!..
— Ира, я понимаю, что вспомнить трудно, но все-таки постарайтесь. Накануне убийства я уехал довольно рано, часа в четыре, наверное.