— Вы, кажется, упомянули, что вы юрист? — По тому, что его вообще пригласили на эту вечеринку, где собрались главным образом люди, связанные с кино, я догадывалась, что он вряд ли занимается иммиграционными делами. И все же я решила, что навести справки будет не лишним. Может быть, он хотя бы подскажет мне какого-нибудь адвоката, специализирующегося в этой области.
У него даже глаза вспыхнули, когда я перевела на него взгляд: как будто ему не верилось, что я с ним заговорила. Мне самой-то с трудом верилось. На секунду он замялся, а потом сказал:
— Д-д-да, юрист.
Я не видела смысла в пустой болтовне, а потому сразу перешла к делу:
— Вы что-нибудь понимаете в том, как можно перебраться в Америку из Европы?
— Н-немного, — проговорил он, все еще запинаясь. Это я его так нервирую, или у него вообще привычка такая? — Это не моя сфера, но в общем виде иммиграционные законы я знаю. Насколько я понимаю, вы спрашиваете о конкретном человеке?
Я кивнула.
— Откуда он… или она? — Он постепенно пришел в себя и заикался уже меньше.
— Из Австрии.
— Хм-м-м… — протянул он. — Ну, прежде всего, в Америке не существует политики приема беженцев — только иммиграционная политика. У нас действует строгая система квот, по которым ежегодно разрешение на въезд получает строго определенное количество людей из той или иной страны. Если квота уже исчерпана, заявки отклоняются — и не имеет значения, поданы они в начале или в конце года.
— А как мне узнать, принимает ли Америка людей из Австрии, или квота уже закончилась?
— Ну, думаю, Рузвельт уже ввел общую квоту для Австрии и Германии, поскольку теперь эти страны объединились…
Я чуть было не рявкнула на него: не они «объединились», а Германия насильственно присоединила к себе Австрию! Но адвокат продолжал говорить, и я должна была его дослушать.
— Как бы то ни было, — сказал он, — я наверняка смогу выяснить для вас размер квоты. Но имейте в виду: дело не сводится к вопросу, остались ли еще свободные места. Этот человек уже начал оформлять документы?
Я покачала головой: я еще не успела подумать о бюрократической стороне дела.
— В общем, процесс иммиграции в Америке достаточно запутан. Намеренно. Правительство использует сложности в процедуре подачи заявления как сдерживающий фактор.
— Зачем?
— Затем, чтобы в страну въехало поменьше эмигрантов, разумеется. — Он продолжал, даже не замечая, какую ужасную вещь только что сказал: — В общих чертах дело обстоит так. Вначале заявитель проходит регистрацию в американском консульстве и попадает в список людей, ожидающих американской визы. Пока он ждет своей очереди, ему нужно собрать длинный список необходимых документов: удостоверение личности, справку из полиции, разрешение на въезд и транзит, справку о доходах, чтобы доказать, что он в состоянии себя содержать. Хитрость с этими бумагами в том, что у них у всех ограниченный срок действия, поэтому нужно успеть их получить, дождаться своей очереди и подать до истечения этого срока. Иначе придется начинать все заново. А успеть подать эти документы вовремя настолько сложно — почти невозможно, — что их прозвали «бумажной стеной».
Я кивнула, лихорадочно обдумывая все требования, которые придется выполнить маме. Я даже не представляла, сколько времени может на это уйти. А если с ней что-то случится, пока мы будем ждать? Нет, рисковать я не могла.
— А нельзя ли как-то ускорить этот процесс?
— Скажем так — для этого нужно иметь весьма солидные знакомства. Вот если вы знаете людей, у которых имеются связи в федеральном правительстве, тогда, возможно, у вас будет шанс подвинуть кого-то вперед в списке ожидания или избавиться, частично или полностью, от необходимости собирать документы.
Теперь я знала, что делать. Не уточнив даже имени этого адвоката — и, хуже того, даже не поблагодарив за совет, — я растворилась в толпе. Я спешила к единственному человеку из всех, кого я знала, располагающему именно теми связями, которые были мне так нужны, — к мистеру Майеру.
Глава тридцать первая
28 января 1939 года
Лос-Анджелес, Калифорния
— Может, сбежим отсюда и поженимся? — послышался голос из тени у бассейна.
Я вздрогнула всем телом и едва не выронила сигарету. Я вышла на воздух, чтобы побыть в одиночестве, и мне казалось, что рядом ни души. Если бы я знала, что окажусь наедине с мужчиной, то не пошла бы сюда, а нашла бы другой укромный уголок, куда можно сбежать от этого кошмарного сборища.
Многолюдная вечеринка была как раз из тех голливудских суаре, которые я всей душой презирала, но мистер Майер настаивал, чтобы я пришла, а после того, как он согласился выручить меня в ситуации с мамой, я не решилась отказать. Это был праздник в честь премьеры какого-то унылого фильма, и все развлечения состояли по большей части из сплетен о последних голливудских контрактах, драк за роли в будущих фильмах и плотоядных взглядов пьяных кинодельцов и режиссеров. Я предпочла бы провести вечер в гостях у кого-нибудь из моих европейских друзей за разговорами о политических и культурных событиях. Или в одиночестве, в своем новом доме — поиграла бы на пианино или повозилась с кое-какими изобретениями, вдохновленными памятью тех лет, когда сидела за обеденным столом Фрица и слушала, как мужчины обсуждают технические новинки. А вместо этого пришлось слушать, как мистер Майер, окруженный толпой «своих ребят» — подпевал, таскающихся за ним по пятам, нахваливает сам себя, даже когда речь идет вроде бы обо мне:
— Старик кое-что понимает в талантах, правда ведь, а? Я как увидел эту даму, так сразу и сказал себе: «Из этой девушки выйдет настоящая звезда». И я сделал из нее звезду, причем в рекордный срок.
В других обстоятельствах я бы просто сбежала: я старалась избегать разговоров с новыми людьми, тем более неизвестными. Но в звучании голоса этого джентльмена было что-то знакомое, даже притягательное. К тому же он, кажется, веселый. Этот его совершенно неуместный и довольно фамильярный вопрос заставил меня рассмеяться, что в эти дни случалось нечасто.
— А обручальное кольцо у вас с собой? — бросила я в темноту. Как-то этот шутник выкрутится?
— А как же. Надеюсь, вы любите бриллианты?
— Предпочитаю изумруды, но бриллианты тоже сойдут.
— Изумрудное ожерелье я думал приберечь для свадебного подарка после церемонии.
— Вы очень хорошо изучили свою невесту. — Я еле сдерживала смех.
— А как же иначе, дорогая, — его голос стал громче. — За столько-то лет.
Из тени террасы показалась мужская фигура. Когда незнакомец подошел ближе, я увидела, что он довольно высокого роста, пожалуй, около метра девяноста. Совсем как мой папа.
— Да уж, — негромко проговорила я с легкой опаской, не зная, кто сейчас предстанет передо мной.
До сих пор я не могла разглядеть его черты как следует, но теперь тусклый свет из окна, за которым продолжалась вечеринка, упал на его лицо, как, должно быть, и на мое.
— Ну и ну! Да вы же Хеди Ламарр. — Голос его звучал удивленно, но без робости. Мне это понравилось. Со времен «Алжира» мужчины в моем присутствии либо терялись, либо делались чрезмерно напористыми и развязными.
— Ну и ну! Это и вправду я, — откликнулась я с насмешливым удивлением и затянулась сигаретой. Пепел упал с кончика, и я поняла, что у меня дрожат пальцы от близости этого привлекательного мужчины, явно старше меня. Его тщательно уложенная прическа и безупречный костюм как-то не вязались с легкой улыбкой, теплыми глазами и мягкими манерами. Было такое чувство, будто мы с ним давно знакомы — ни с кем другим у меня такого не случалось с тех пор, как я приехала в Голливуд.
— Думаю, мне следует извиниться за самонадеянность, — проговорил он, но в его голосе я не услышала никаких признаков раскаяния или смущения.
— Пожалуйста, не надо. Если вы это сделаете, мне придется отослать вас обратно в темный угол, чтобы можно было поговорить по-человечески.
Он рассмеялся — искренне, от души. Тоже совсем как папа.
— А что вы делаете в саду такой холодной январской ночью, когда в доме вовсю кипит веселье? — спросил он.
— Тоже мне холод! Я ведь из Австрии.
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Мне кажется, здесь разговоры интереснее, чем там.
Он улыбнулся, сверкнув белыми зубами.
— Комплимент от самой мисс Ламарр? Я польщен.
— А кто сказал, что я говорю о вас? Может, я о себе.
Он вновь рассмеялся.
— Меня никто не предупредил, что ваше остроумие может соперничать с вашей красотой.
— Лестью вы добьетесь всего и ничего, мистер… — я умолкла на полуслове, вспомнив, что я даже не знаю, с кем говорю. Наверное, если уж его пригласили на эту вечеринку, он имеет какое-то отношение к кинобизнесу. Когда я это сообразила, он стал мне нравиться несколько меньше.
— Марки, Джин Марки.
Это имя было мне знакомо. Он был сценаристом, и я вспомнила, что он был женат на актрисе Джоан Беннетт и у них подрастает маленькая дочь. Не то чтобы у него была репутация ловеласа, но и репутации не-ловеласа, насколько я знала, тоже не было. Это меня слегка настораживало.
Он с привычной легкостью вежливого собеседника прервал затянувшееся молчание:
— Не пора ли нам уйти с этой убогой вечеринки? Я знаю один небольшой бар прямо за углом — думаю, он нам как раз подойдет.
И я пошла с ним, хоть это и было против моих правил. Все-таки я совсем не знала этого человека, а хищников в Голливуде предостаточно. Но меня тянуло к нему. В виде исключения я отпустила поводья и решила рискнуть.
Кивнув, я взяла его под руку, и мы вместе вышли с террасы на улицу. Рядом с ним мне было неожиданно спокойно и надежно — ощущение, которого я не испытывала со дня смерти папы. Может, я наконец встретила мужчину, с которым не нужно играть роль?
Глава тридцать вторая
10 июля 1939 года
Лос-Анджелес, Калифорния
Держа в руке корзинку с полевыми цветами, я открыла заднюю дверь нашего одноэтажного белого фермерского домика на Бенедикт-Каньон драйв, который мы прозвали фермой «За шпалерами». Это была настоящая обитель тишины и покоя, с белыми стенами, белой мебелью и редкими пятнами цвета — коврами, картинами и цветами. Я вошла в гостиную. Джин крепко спал, растянувшись на белом диване, страницы его сценария рассыпались по красному ковру. Доннер, наш датский дог, постарался уместить свое огромное тело на крошечном свободном кусочке диванной подушки у ног хозяина. От этих двоих веяло умиротворением, глубоким, прочным счастьем, в которое я только теперь потихоньку начинала верить. Хотя бы в те минуты, когда мои внутренние демоны спали.