Я взяла со стола красную ручку и подошла к доске с блокнотом. Жирными заглавными буквами на почти чистом листе бумаги, над нашей схемой, выписала слово «лента».
Джордж посмотрел на меня.
— Что еще за лента? Только, пожалуйста, не говори мне, что речь идет о ленточках для волос.
Я была в таком восторге от своей богатой идеи, что даже не разозлилась на его оскорбительное замечание. Я рассмеялась.
— Нет, глупенький. Я подумала о перфорированной ленте для пианолы. Можно же сделать какое-то устройство вроде этой ленты для корабля или подводной лодки и для торпеды, тоже с отверстиями, как на валике пианолы, — с последовательностью радиочастот и командами для смены частоты? Одна лента будет работать как передатчик, а другая — как приемник.
Джордж вскочил.
— Боже мой, ну конечно! И как это мне раньше в голову не пришло? Можно же взять два одинаковых валика с бумажными лентами, как для пианолы, и прорезями нанести на них код изменений частоты.
— Но как именно они будут управлять изменениями радиосигнала?
Он выхватил у меня красную ручку и стал чертить в блокноте.
— Гляди, Хеди. — Он показал на свой торопливый чертеж. — Если перфорированные ленты намотать на головку канала управления, они смогут запускать специальный механизм для нажатия на нужные переключатели, соединенные с генератором, который и производит радиосигнал.
— И таким образом мы устраним человеческий фактор при смене сигнала.
— Да.
— Это позволит переключать частоты по всему спектру, а не только в ограниченном диапазоне. Перехватить такой сигнал будет почти невозможно.
— Именно так, как ты и рассчитывала.
— Неуловимый код, — почти шепотом проговорила я, словно мантру. Или молитву.
Мы добились своего. Мы изобрели свое устройство, хотя еще несколько минут назад я сомневалась, что это в наших силах. Вне себя от восторга и гордости, каких никогда не испытывала за годы своей актерской карьеры, я в порыве чувств бросилась обнимать Джорджа.
Его руки обвились вокруг меня, и он стиснул меня в объятиях. Я улыбнулась ему сверху вниз — он ведь был гораздо ниже меня. Но он не улыбнулся в ответ — вместо этого он вытянул шею и поцеловал меня в губы.
Я в ярости оттолкнула его. Меня возмутила не вольность, а предательство нашей дружбы.
— Как ты мог!
Его лицо вспыхнуло, сделавшись ярко-красным, и он зажал рот ладонью.
— Что я наделал! Хеди, пожалуйста, прости.
— Джордж, я привыкла к тому, что мужчины относятся ко мне так, как ты сейчас, — как к игрушке для удовлетворения своих желаний, — но от тебя я такого не ожидала. У меня никогда не было раньше такой дружбы и такого сотрудничества, как у нас с тобой, и это значит для меня больше, чем любой роман. Понимаешь?
Багровый румянец на его щеках сменился бледно-розовым. Он кивнул.
— Понимаю. Ты когда-нибудь сможешь меня простить?
Мне случалось прощать куда более страшные посягательства на мое тело, но мало кто так больно ранил меня душевно. Но, вглядевшись в его лицо, я увидела на нем искреннее раскаяние. Я хорошо знала это выражение — оно каждый день смотрело на меня в зеркале. Как же я могла отказать ему в возможности оправдаться, о какой мечтала для себя? Разве не в надежде на искупление и прощение все это и было затеяно?
— Конечно, Джордж, — серьезно сказала я. А потом дала ему шутливого тычка, чтобы разрядить атмосферу. — Только гляди, чтобы этого больше не было.
Глава тридцать девятая
26 октября 1940 года
Лос-Анджелес, Калифорния
— А это что еще за каракули? — спросил Джордж, щурясь и указывая на фразу рядом со словом «лента». — Ей-богу, тебя в этой хваленой швейцарской школе ни грамматике, ни чистописанию не научили.
Я рассмеялась. Убожество моего престижного образования, особенно по сравнению с объемом технической и научной информации, которую я потом усвоила сама, было между нами частым предметом для шуток. Почему-то в разговоре с Джорджем такие темы меня не задевали и не заставляли ощетиниваться в ответ, как с другими. Например, с мамой.
Несколько дней между нами ощущалась неловкость и натянутость, а потом мне опять стало с Джорджем легко, как с братом, о котором я часто мечтала, но которого у меня никогда не было. Я поняла, что его поступок был всего лишь «коленным рефлексом», как любила говорить Сьюзи, — ведь именно к такому поведению общество приучило большинство мужчин. И я простила его.
— Прекрасно ты все понимаешь. «Пульт дистанционного управления „Филко”» — вот что тут написано, — шутя огрызнулась я.
Внизу под этим названием я приписала: «прибор управления торпедой». Эта идея, вдохновленная недавно выпущенной радиосистемой «Филко», которая позволяла переключать радиоканалы на расстоянии, относилась к нашей предварительной конструкции электронного механизма, отвечающего за адресацию радиосигналов и преобразование их в управляющий сигнал торпеды. Вначале это был всего лишь обрывок идеи, которую нам предстояло довести до законченной, полномасштабной концепции. Мы улыбнулись друг другу, молчаливо подтвердив, что и эта часть нашего замысла тоже оказалась работоспособной. Приблизительный набросок обрел плоть и кровь. Вскоре, думали мы, можно представить его в Национальный совет изобретателей — это был первый шаг для любой новой технологии на пути к одобрению военных чинов. В конце концов, как мы надеялись, флот примет нашу идею на вооружение.
Хлопнула входная дверь: я оставила ее открытой, чтобы комнату продуло сквозняком.
— Миссис Бертон! — крикнула я. — Не могли бы вы принести ко мне Джеймси перед сном?
Мне так хотелось пощекотать мягкий животик сына. Прикосновения к его нежной коже немного облегчали вечное чувство вины за то, что я так мало бываю с ним.
По мраморному полу прихожей простучали шаги, но миссис Бертон с Джеймси не появлялись. Может быть, няня меня не услышала?
— Миссис Бертон? — вновь позвала я.
Шаги становились все громче, но, когда дверь в патио распахнулась, за ней стояла вовсе не миссис Бертон с Джеймси. Невысокая женщина, красивая тихой, неброской красотой, с темными волосами и широкими славянскими скулами перешагнула через порог на вымощенный камнем дворик. Кто она и что делает в моем доме?
Я уже готова была закричать, что в дом проникли посторонние, но тут Джордж спросил:
— Боски, что ты тут делаешь?
Боски — это была жена Джорджа. А я-то думала, что его жена и сын гостят у родственников на Восточном побережье. По крайней мере, так он сказал мне во время нашей первой встречи, и он ничего не говорил о том, что они вернулись, только иногда рассказывал забавные истории про своего сына, о которых Боски писала ему.
Только тут я увидела, что под ее внешним спокойствием скрывается дикая ярость. Она закричала на Джорджа:
— Что я здесь делаю? А ты что делаешь? Твоей жены с сыном два месяца дома не было, потому что кто-то должен был поддержать твоих родителей после смерти твоего брата, и вот они наконец-то возвращаются домой, а ты тут проводишь субботний вечер с кинозвездой? Я должна была своими глазами убедиться, что ты мне изменяешь.
Джордж, заикаясь от негодования, что-то забормотал в ответ, но я подняла руку, чтобы он замолчал. Я понимала эту женщину. Я сама была этой женщиной. Скомканные объяснения мужа — это не то, что ей сейчас нужно.
Я подошла к миссис Антейл и взяла ее за обе руки. Она попыталась было их отнять, но в конце концов уступила.
— Миссис Антейл, уверяю вас, между мной и вашим мужем ничего дурного нет. — Я не стала объяснять, что Джордж для меня как брат, тем более после его выходки не далее как неделю назад. Не хотелось рассказывать и о том, что за время нашего с Джорджем сотрудничества я успела развестись с Джином Марки. И начала встречаться с актером Джоном Говардом, потом с плейбоем Джоком Уитни, потом с магнатом Говардом Хьюзом. Последний даже предложил мне пару своих химиков в помощь и лабораторию для работы над моими невоенными изобретениями — например, кубиками, похожими на бульонные, которые превращали воду в газировку вроде кока-колы. Я никогда не думала о Джордже в романтическом ключе, как о ком-то из этих мужчин, хотя во многих отношениях он был для меня гораздо важнее тех, с кем я ходила на свидания. Я уже знала — от Фрица, от Джина и от всех тех, кто был после, — что растворяться в другом человеке не выход, что это не защитит меня от самой себя и от моей вины. Я должна была спасти себя, и Джордж был мне в этом помощником.
Я сказала:
— Мы с вашим мужем работаем над проектом, который, как мы оба надеемся, может быть полезен для нужд фронта. Как ни странно это прозвучит, мы разрабатываем новую торпедную систему.
Миссис Антейл уставилась на меня, рот у нее слегка приоткрылся. Затем она разразилась истерическим смехом. По-английски, правда, с акцентом, даже более сильным, чем у меня, она сказала:
— И вы думаете, я поверю в эту чушь, мисс Ламарр? Ради бога. Я все-таки не такая дура. Мой муж — музыкант, а не ученый, а вы… — она запнулась, но в конце концов дала волю праведному гневу, который до сих пор копился внутри: — Хорошенькое личико, и ничего больше.
Это высказывание меня задело: оно всколыхнуло мой тайный страх, что Национальный совет изобретателей и флот могут отклонить нашу разработку, потому что я участвовала в ее создании. Однако я не стала огрызаться. Голос у меня был ровный, слова звучали спокойно. Я не могла допустить, чтобы мое партнерство с Джорджем оказалось под угрозой. А вдруг она запретит ему со мной работать? Теперь, когда мы были в шаге от успеха, я не вынесла бы, если бы нам не дали закончить.
— Вот именно потому, что ваш муж музыкант, я его и выбрала. Его симфония, «Механический балет», вся построена на синхронизации механических инструментов. А это именно то, что нужно для той торпедной системы, которую я задумала. Позвольте, я покажу вам нашу работу?
Я провела ее через патио в гостиную, мимо наших чертежных досок, заметок, моделей, математических расчетов и книг по физике, торпедным системам и радиочастотам. Она нахмурилась, сложила руки на груди, пока я объясняла ей ход нашей мысли, почти не смотрела на своего мужа. Ее суровые, умные глаза внимательно вглядывались в наши работы.